Крымский щит

– Ну, как же, кто ж им ещё, гадам, брёвна рубить да тесать будет, – невесело протянул едва видимый в темноте Щегол.

– Что ж ты у немцев не спросил? – хмыкнул вислоусый мужик в кепке, который представился при знакомстве как дядя Митя. – Они бы тебе всё и рассказали, про свою сратегию с тахтикой.

Он нарочно коверкал слова.

– Как же, спросишь у них… – протянул Егорка.

– Да здесь фокус простой, – сказал Сергей Хачариди. – Отправляют рабов морем, так дешевле, а ближайший спокойный для них порт – Севастополь. На той стороне у них с транспортом жидко – там и наш флот близко, и авиация, а до Одессы везти крюк какой: больше затрат, чем навару. Так говоришь, наши бомбовозы налетели?

– Ну да. Только какие-то не такие, не как СБ, которые над станицей пролетали…

– Наверное, английские, «Бостоны». Давай дальше.

Началась бомбёжка, а со всех кораблей и катеров (их в проливе было немало, в том числе быстроходные десантные баржи, сторожевые и торпедные катера) открыли зенитный огонь. Зеленоватые и голубые дымные трассы тянулись к самолётам, вспухали и рассеивались грязно-дымные облачка снарядных разрывов, но лётчики буквально утюжили пролив, отыскивая цели.

– Машите руками, свиньи! – крикнул на ломаном русском офицер и резанул из автомата поверх наших голов.

На других кораблях и катерах, которых было много в море, русских, где они были, тоже заставляли размахивать руками, чтобы видели с самолетов.

Но лётчики, похоже, с этим не считались. Белые столбы воды поднимались по курсу и у бортов. Вот два столба воды взметнулись недалеко от нашего катера. От взрывов корпус словно дважды сжало и тут же распрямило. Глухо и тяжко ударило в борта, брызги окатили палубу, но, наверное, осколки ушли вверх, а корпус хоть прогнулся и заскрипел, но уцелел.

На несколько секунд мы замолчали (а до этого, не сговариваясь, кричали что-то вроде «Давай», «Лупи», «Так им, гадам») – и в это время бомба угодила в соседний катер. Вспышка и взрыв, не глухой, как при попадании в воду, а резкий и громкий, чёрное облако, – и вот лишь обломки, да пара пустых спасательных кругов и какая-то плавучая мелочь колыхались на волнах.

– Да, то всё орали, а тут дыхалку перехватило… – подтвердил и Саша.

– Ещё бы, – кивнул Хачариди. – Давай, рассказывай дальше.

Наконец пулеметы и зенитки замолчали: самолёты, все шесть, ушли на восток. Поодаль горела, но пока что вроде не тонула, большая самоходная баржа, в которую тоже угодила бомба. Ещё чуть дальше два немецких катера медленно кружили – наверное, кого-то подбирали из воды.

До Керченского причала наш катер дошёл благополучно. Прежде чем согнать нас на берег, с палубы убрали перепуганного, но живого священника. Он прикрывал крестом голову и не мог встать. Солдаты подняли его и почти на руках снесли по трапу вниз с катера.

– А зачем им поп, как ты думаешь? – спросил невидимый в темноте Шурале.

– А кто их поймет, – отозвался Сергей Хачариди. – Может, в какую-то их часть понадобился. У них же там, на полуострове, и словаки есть – а они вроде как православные. Всё, спать. Дядя Митя, ты первый на часах. Я сменю…

…Как мы спали в ту короткую ночь!

А утром – не знаю точно, во сколько, но солнце уже поднялось над горами, – нас разбудили. Сборы оказались недолгими: подобрали остатки еды, партизаны проверили оружие и пошли навстречу солнцу.

Какое-то время шли молча: ты впереди, следом мы и Шурале, дядя Митя – замыкающим.

Через полчаса, когда мы пробирались по длиннющему откосу горы, ты спросил меня:

– И что там было в Керчи?

От причала до железнодорожных путей было недалеко, но сначала нас загнали за изгородь из колючей проволоки, и там мы прождали до утра. Когда солнце уже начало припекать и очень хотелось пить, охранники – кажется, татары (мы ещё не научились уверенно различать жителей Крыма), – погнали нас, как стадо, на платформу. Следом пригнали ещё несколько групп кубанских подростков, девчат и парней.

Скоро подошёл состав товарных вагонов, на которых было написано «Джанкой». Мы держались вместе и погрузились в один вагон, в котором ничего не было, никаких лавок и сидений. Пришлось садиться прямо на грязный пол, от которого шел тошнотворный запах гнили, дерьма и падали. Едва закончилась погрузка, – а места оказалось мало, сидеть пришлось впритык, – дверь закрыли и заперли. Дышать стало нечем от тяжкого запаха и жары. Кто-то заплакал, кто-то начал стучать кулаком в дверь, но из-за двери только прикрикнули с сильным и незнакомым акцентом, и – всё. Правда, скоро состав поехал, в щели, на ходу, полился свежий воздух, и стало немного легче.

– Вы, кстати, и сейчас не фиалками лесными благоухаете, – коротко хохотнул Сергей. – Надо вас по дороге искупать, как следует. На базе тоже не розарий, казарма, в общем, но уж не так, по-лагерному…

…И в самом деле, когда, обходя с юго-востока Бахчисарай, перебирались через совсем неширокую здесь Альму, Хачариди распорядился сделать привал и заставил ребят не только выкупаться, но и постирать всё своё тряпьё. Мыла, естественно, не было, потому стирали глиной – Сергей показал, где её можно наскрести.

Высохло всё по крымской сухой жаре быстро.

Здесь же, на привале, он спросил:

– Ну и как встретила вас земля крымская?

– Первую весточку от партизан мы получили, едва проехали станцию Семь Колодезей. Слышали про такую?

– Знаю, знаю, – перебил Володю Сергей Хачариди. – Это, кстати, мои родные места.

– Вот то ж то там партизан столько! – выдохнул Егорка, который уже смотрел на Сергея как на полубога.

– Скорее подпольщиков, – нахмурился Сергей. – В тех краях не сильно попартизанишь. Степь да степь кругом, а что было леса, то всё извели. Когда за Ак-Монайские позиции удержаться пытались…

– Разве что под землю прятаться, – добавил дядя Митя. – Аджимушкайцы, говорят, до сих пор держатся.

– На характере, – глухо бросил Хачариди.

И только спустя пять минут – пацаны уже одевались в свежевыстиранную свою, болтающуюся на исхудалых телах, истрёпанную одежонку, – продолжил:

– Герои, конечно. Я бы так не смог. Там же даже высунуться из катакомб нельзя, не то что воевать…

И без всякого перехода кивнул Володе:

– Рассказывай, что там дальше.

Наш товарняк резко затормозил и остановился. Перед паровозом, метров на пятьдесят, а может, и больше, – из окошка теплушки много не разглядишь, – были вздыблены рельсы, а под откосом ещё дымились обгорелые вагоны. Наверное, от взрыва прошло не больше часа. Но немцы уже спешно ремонтировали дорогу. Паровоз-кран поднимал вагоны и ставил их уже на проложенные рельсы, а другой паровоз оттягивал этот утиль вперед, по ходу эшелона.

– Действуют наши, – согласился Хачариди.

– Вы их знаете? – спросил, заглядывая Сергею в глаза, Толик.

– Я-то знаю там всех, да вам этого знать не надо. Всяко бывает… – невесело сообщил Сергей. – И можете мне не «выкать». А то не по себе как-то. Давай, рассказывай.

А нам долго ещё было как-то не по себе обращаться «ты» и по имени. Да и казался ты совсем-совсем взрослым, хотя всей той разницы было пять-шесть лет. Не то, что по-настоящему немолодые Беседин и Руденко или совсем старики вроде Михеича…

Простояли мы около трёх часов, но долго смотреть на ремонтные работы не пришлось. Обозлённые немцы, заметив любопытных в окнах вагонов, хлестнули из автоматов. Несколько пуль просекли деревянную стенку вагона у потолка и саму крышу. Мы, конечно, мигом попадали на пол и больше не высовывались, пока эшелон медленно не тронулся и тихо прошёл восстановленный участок.

В Джанкое стояли недолго, но там хоть попить дали…

А после Джанкоя поезд шёл, с остановками, всю ночь в почти непроглядной темноте. Когда рассвело, мы начали выглядывать в окна и высматривать в щели. Смотрим: слева – почти отвесная грязно-серая скала, а в верхней её части в странном хаосе застыли громадные каменные обломки. А справа расстилалась и уходила куда-то на запад бухта. В воде темнели останки разорванного взрывами корабля.

Вдоль вагонов изредка прохаживался патруль. Из соседнего вагона (там везли девушек) что-то спросили по-немецки, и солдат, на секунду вскинув голову в пилотке, ответил. Я понял: мы – в Инкермане.

– Это же рядом с Севастополем, – сказал тогда начитанный Саша.