Крымский щит

Кевсер

– Командир, надо сходить в Биюклы, – напомнил Сергей Хачариди. – Договаривались…

– Знаю, что договаривались, – кивнул Беседин. – Только мне кажется, что теперь о твоей «любви» с Кевсер не вы вдвоем только знаете.

– Ого, – только и сказал Сергей. – А я и не в курсе.

– Потому и предупреждаю. Пришла весточка из тех краёв. Возня там какая-то полицайская наблюдалась. Не по твою ли душу, часом?

Сергей только плечом повел – «много чести, мол», и сказал:

– Так тем более в село надо заглянуть. Посмотреть, что там сволочи удумали.

– Сунешь нос – вот они тебе его и прищемят.

– Да ладно, у нас же с Кевсер знак условный есть, если, мол, вдруг что не так…

Фёдор Фёдорович несколько секунд молча смотрел на Сергея, будто раздумывая, потом кивнул и спросил:

– Условленное время у вас когда?

– В одиннадцать вечера.

– Бери свою группу. Придите к селу на час раньше, посмотрите всё внимательно. Со всех сторон. В открытую не суйтесь.

– Да понятно, командир.

– А в прикрытие, для особо понятливых, ещё одна группа пойдёт. Марченки.

Сергей Хачариди собрался было что-то возразить, мол, дело-то не больно серьёзное, не воевать же, а со связником повидаться, но понял, что Фёдор Беседин, командир отряда, знает больше о «полицайской возне», чем говорит, а посему имеет резоны. И сказал только:

– Там чуть левее, если от нас смотреть, в полуверсте от Биюклы ещё один лесок имеется. Пусть они там запрячутся, только…

– Это вы с Марченкой обсуждайте. Всё, свободен.

Разведгруппа вышла сразу после заката. Ночь обещала быть ясной.

В сумерках миновали все три дозора и вышли на «ничейную» землю.

Те же невысокие горы и то же мелколесье, но уже никто не мог с уверенностью сказать, что за очередным «слепым» поворотом ясно различимой в свете звёзд и луны тропы, не подстерегает засада. А ещё от невидимой и, кажется, неблизкой Белогорской дороги доносился время от времени гул моторов, а иногда – характерный звук мотоциклетных выхлопов.

Сергей шел впереди, «кубанцы» – в трёх – пяти шагах за ним. Шёл почти бесшумно (а они, хоть и старались, всё равно время от времени оступались или оскользались, – всё-таки не день, да и навыки у них были ещё не очень); шёл, чуть пригнувшись, пружиня на сильных ногах. В правой руке – ППШ, в левой несёт за верхнюю рукоятку верную «шкоду» ZB, ручной пулемёт чехословацкого производства. Так и плывут два тускло поблескивающие ствола параллельно земле на уровне чуть выше его колен.

«Кубанцы» тоже вооружены: у всех шестерых карабины и по гранате, а у Володи и у Саши ещё и автоматы. У Вовки ППШ, а у Сани – трофейный «рейнметалл».

Вдруг мелколесье как ножом обрезало: дальше начинались поля и сады, а за ними хорошо просматривались мазанки и сакли Биюклы, деревни со смешанным украинским и татарским населением.

Дохнул лёгкий ветерок и принес характерные деревенские запахи и звуки: блеяние овец, какой-то скрип, кизячный дымок и ленивый перебрех собак.

– Так, малой, – обратился к Володе Сергей Хачариди. – Вон видишь ту сараюшку?

«Сараюшка» светлела освещённой луною стеной на самом краю огорода, а за ней просматривалась часть двора и тёмного дома с верандой.

«Малой» кивнул.

– Оттуда дом Кевсер просматривается отлично, – продолжил Сергей. – Заползи и посмотри: как там что. Если всё спокойно, – перед домом, у летней кухни должен стоять на столе кувшин, высокий такой. Просто вода, но это знак. Сиди и не высовывайся. Ну и если что – огнём прикроешь.

– А вы как?

– В свой «почтовый ящик» заглянем, и к дому пройдём – вот оттуда, слева. А ты, как что не так, кричи совой.

…В доме же, предназначенном для большой татарской семьи, в самом деле собралось много народу. Вот только хозяев было всего трое – сама Кевсер, её мать и отец, а остальные были полицаями под предводительством двоих немецких жандармов.

Стариков заперли в дальней комнате, а Кевсер уже полчаса допрашивали, но пока что без особого рукоприкладства.

Девушка отчётливо понимала, что кто-то из «добрых соседей» донёс, что в этот дом приходят партизаны, быть может, даже «тот самый» Серый Грек, весть о котором докатилась до оккупантов, – а возможно, и подсказал вероятное время визита лихого партизана.

– Думаешь, дождёшься? – хохотнул жандарм.

По-русски он говорил очень хорошо, с совсем небольшим акцентом. Из фольксдойчей, наверняка.

Кевсер промолчала.

– Мы тоже хотим дождаться. Ну, говори, – какой тебе подарочек из лесу принесут?

– Ничего я вам не скажу – отрезала Кевсер.

– Что ж, на одной перекладине болтаться будете, а дом спалим, маму, папу спалим. Аллес капут.

– Только и умеете, – сорвалось у Кевсер.

Второй жандарм засмеялся и что-то быстро сказал по-немецки.

Кевсер не поняла, что, а первый, – полицаи называли его «господин фельдфебель», – прошёл к двери в девичью спальню, заглянул туда и вернулся.

Кевсер тем временем хотела засветить лампу (керосинка на подоконнике углового окна был дополнительным сигналом тревоги), но фельдфебель рывком выхватил керосиновую лампу из её рук. Затем кивком указал Кевсер на дверь спальни.

Кевсер, будто не понимая, отошла подальше к окну.

Тогда фельдфебель намотал на кулак её косу, втащил девушку в спальню, захлопнул за собой дверь и толкнул к кровати.

– Ложись.

«Лучше умру стоя», – мелькнула в сознании у Кевсер, бывшей отличницы советской школы, оборванная фраза Долорес, и она закричала:

– Сволочь фашистская! Не бывать этому.

– Раз жить не хочешь, тогда ложись. Всё равно скоро повесим.