по мне, по мне, по мне, по мне,
по мне – во сне, в окне, в огне…
XIV
Прощай. Что было – не прошло.
И не продёт. И вечно будет.
Оно тебя ещё разбудит
и в окнах выставит стекло,
и поползут из крупных слёз
ночных светил дневные лица…
Обыкновенный снег ложится
на деревянный снег берёз.
Из третьей книги
«Я знаю эту дрожь…»
Я знаю эту дрожь.
Очей не закрывая —
и ты, земля, умрёшь,
бессмертная, живая.
И сквозь твои персты
пройдут пески и воды,
и небо пустоты,
и небо непогоды,
последняя слеза
без боли и печали,
которую глаза,
как мир, не удержали.
«Где-то глаза кочуют…»
Е.
Где-то глаза кочуют,
думаю, в вышине.
Ангелы в нас ночуют,
прямо в хорошем сне.
Спи, говорю, родная,
очи закрой – и спи,
медленно поднимая
солнце в чужой степи.
«Где очень больно, там светло…»
Е.
Где очень больно, там светло,
а здесь темно и не бывало.
Я спал и думал: всё прошло,
а оказалось – всё пропало.
Удушье снов, удушье слёз —
до немоты и полной муки
произносить большой мороз
и в нем клубящиеся звуки.
У этой музыки твои
зрачки сиреневые… Боже,
и ледяные соловьи
без оперения и кожи…
«В стену горох, в стену горох…»
В стену горох, в стену горох,
ливень в последней своей прямизне.
Это не птица защёлкала – бог
заговорил во сне.
Трогаю капли, на пальцах коплю,
складываю в ладонь.
Всё, что люблю, всё, что люблю, —
это вода и огонь.
«Стукнет с небес дубинка…»
Е.
Стукнет с небес дубинка
в бочку. И – боже мой —
сохнет твоя рябинка,
брошенная тобой.
Не с высоты полёта
ангела, а с земли
видно: твоя работа,
след от твоей петли.
Ливень оплетью длинной
вытянет месяц май.
Ночь просижу с рябиной:
только не умирай…
«Сад напросился в дом…»
М. Никулиной