«Шёпотом дождь поёт. Значит, вот-вот зурна…»
Шёпотом дождь поёт. Значит, вот-вот зурна
вступит и замолчит. Кукла больна. Она
смотрит не из себя, а из земли сквозь нас
в бездну, и вновь в себя – не закрывая глаз.
Пухом земля – земле. Снегом земля – душе.
Хлеб с золотой ноздрёй весь отражён в ноже.
Осень сошла с ума. Осень сошла с ума.
Осень сошла с ума. Значит, уже зима.
«Снег в форме машины едет издалека…»
Снег в форме машины едет издалека,
снег в форме деревьев лесом стоит, пока
снег в форме мужчины ищет в толпе огня
и пролетает мимо в форме тебя, меня,
города и деревни, ветра в моей глуши
белого – в форме снега – шире живой души, —
и переходит в поле, где его из-под век
бездны не проморгает плачущий человек.
«Ты откуда, сигаретный…»
Ты откуда, сигаретный,
коли губы на замок,
мимолётный, неконкретный,
умирающий дымок?
Только ангел в чистом поле
жадно курит разве что
от чужой сердечной боли
в голубой рукав пальто…
«Поздняя осень. В пейзаже…»
Поздняя осень. В пейзаже,
кажется, больше золы,
чем чернозёма и сажи,
если не трогать углы.
Снегом твоим пролетая,
вижу в прореху крыла:
кончилась нить золотая —
белая нитка пошла.
«Упираясь лбом в звезду…»
Упираясь лбом в звезду,
чувствую, как тесно Богу.
В валенках на босу ногу
ночью выйду на дорогу
и уйду…
«Ты знаешь изначально…»
Ты знаешь изначально —
чем глубже, тем больней:
не истина печальна,
а приближенье к ней.
Не бабочек-снежинок
междоусобный дым,
а зренья поединок
с безумием твоим.
«Ангелы легче снега…»
Ангелы легче снега,
это с утра бывает.
Валенок, павший с неба,
в воздухе застревает.
В воздухе над державой —
падает понемногу.
С левой, а может, с правой —
он на любую ногу.
Не на мою, на волчью.
Взвою – и снег раздую,
чтобы увидеть ночью
пяточку золотую.
«Пуговицу смахнуло…»
Пуговицу смахнуло
время с моей рубахи:
что-то её катнуло
с воротника. Как с плахи.
Помнишь ли, переспелая,
пальцы мои и тело
тёплое. Помнишь, белая?
Белая – пожелтела…
Горлу теперь вольготней
воздуха ждать иного
там, где в слюне господней
звук вызревает в слово.