Между мной и непогодой
Крепкая стена,
Стонет ночь, метелью бьётся
В черный лик окна.
Я под кровом сельской хаты
Будто бы в броне:
Чем сильней ярится буря,
Тем уютней мне.
Огоньки лампад трепещут
В вязкой тишине,
Вторят им в синхронном танце
Тени на стене.
Я тянусь к печной заслонке…
Крик отца: – не тронь!
Изнутри шипит сквозь щёлку
Пленный враг – огонь.
На коленях кот-мурлыка,
Свой, родной… ничей,
А в зрачках искрятся бесом
Отблески свечей.
Я слежу за взглядом зверя —
Вверх, под потолок…
Вот он, снова – бестелесный,
Злой живой комок.
Мрачный гость потусторонний,
Скоро он уйдёт,
Голоден, но нас не тронет,
Пока рядом кот.
Глажу Барсика, он тает,
Зыбкий, как мираж,
Предо мною не питомец —
Верный лютый страж.
На душе покой и нега,
За окном пурга,
Сон ли, явь? В одном уверен:
Рядом нет врага[2 - Здесь и далее – стихи автора.].
1.
«Вот же красавец!» – Лешка уже минут пять пялился в окно, по ту сторону улицы, где у забора соседского дома сидел здоровенный (килограммов 7, не меньше) кошара. Черная холеная шерсть животного лоснилась на солнце металлическими отблесками, как у скворца весной. Ленивый, спокойный, даже в его статной неподвижности чувствовалась некая царственная порода, особая кровь.
«По виду – домашний, но в округе таких нет», – мальчик выудил из коробки последний квадратик крекера и сунул в рот. – «Откуда взялся? Раньше не видел его».
Он хотел уже прервать занятие, вернуться на кухню, и вдруг – злобный торжествующий лай…
– Пальма, паскуда! Опять с цепи сорвалась… – увидев здоровенную соседскую псину, известную на всю околицу своей агрессивностью, он выкрикнул, срывая голос. – Беги, дурашка!
«Нет, не успеет, она уже рядом»… – мальчишка внутренне содрогнулся в ожидании кровавой сцены, но случилось немыслимое: не издавая ни звука, кот повернул голову в направлении хищницы, находящейся на расстоянии одного прыжка от жертвы. И тут… суку словно молнией шарахнуло. Растерянно тявкнув, она с трудом остановила бег, припав задом к земле, и тут же, нелепо, по-щенячьи развернувшись, опрометью бросилась прочь, оглашая округу отрывистыми скулящими звуками несправедливо обиженной шавки.
«Ух, ну и взгляд у него! Огонь!» – Леха восторженно выдохнул и тут же раздраженно скривился. – «Вот же, пялится, зараза», – мальчик зябко дернул плечами и первым отвернулся от мохнатого незнакомца, который снова пристально уставился на ребенка, будто ждал чего-то от него, настойчиво, терпеливо, – «Сколько можно меня гипнотизировать? А говорят, что животные не смотрят в глаза. Ладно, дружище, бывай…»
Жарко, пить хочется.
Шаркая тапочками, он побрел на кухню.
Стараясь не встречаться глазами с мамой, тупо рассматривающей узор столешницы, он на цыпочках миновал вход в спальню сестры.
Под лопатками брызнула россыпь холодных мурашек, как всегда, в этой точке. Леха замер, прислушиваясь.
Тишина.
«А может, все-таки…» – теша чуть теплившуюся надежду, он робко заглянул в комнату. Жутко. За плотно задернутыми шторами царил гнетущий мрак (с недавних пор девушка испытывала иррациональный страх перед светом). – «Господи, как в доме покойника», – ужаснувшись собственных мыслей, пацан до боли прикусил язык.
Хрупкое тело под одеялом (настолько тощее, что его очертания под покровом едва различимы), фарфорово-бледная кожа лица, заостренный нос, впалые щеки, синюшные губы и агатово-черные, давно немытые волосы.