Старьевщики

Он хохотнул, я охотно поддержал. Да, гороховские давно стали постоянной темой для злой иронии всей округи. Им даже не завидовали, так глупо они богатством от старьевщиков полученным распорядились. Настроили себе коттеджей в три этажа, джипов понакупили. И что толку? Всю дорогу им самосвалы и панелевозы разворотили, мост единственный через Пру, и тот рухнул. Собрались они, начали решать, по сколько скидываться на мост, на дорогу, а заодно на новую школу, на медпункт, на церковь. Решали-решали, да так и не решили. Не договорились. Передрались. В общем, весной – осенью джипы гороховским без особой надобности. Моста нет, через Пру не переедешь. А на их берегу кататься негде – там сплошь лес да болота. Да и в деревне самой особо не покатаешься. Там в распутье и на танке не проедешь, так дорогу разбили. А зачем им вообще ездить? Пьют горькую в своих коттеджах недостроенных, те, кто не сбежал. Вернее, не совсем горькую – виски, бренди, вин элитных они лет на десять вперед ящиками закупили.

– Так что скажешь, Ром? – отсмеявшись, спросил меня директор, почти не глядя на дорогу.

– Жень… Евгений Иванович, – сказал я, прижав руку к сердцу, – как скажете. Надо по два, так по два. Скажете по пять – дам пять. Это ж – шальное, не заработанное. Не жалко.

– Хороший ты парень, Роман, все б такие были! – сказал Женя Негр, вырубая скорость и притормаживая у правления. Обернулся назад, прикрикнул на успевших задремать малышей.

– Все, малышня, приехали! А ну быстро по домам!

Я помог Негру выгрузить через заднюю дверь тяжеленный бидон с молоком, получил законную трехлитровую банку парного на себя и на соседку, и отправился домой.

5

От управы до дому мне идти довольно далеко. На отшибе я живу, в самом конце улицы Нижнемальцевской, сразу за моим домом – пепелище старое, а за ним перелесочек малый, дальше лес и болота. И еще дорога на Выселки. Когда-то большая деревня была, при царизме туда ссыльных селили и неблагонадежных, отсюда и название. Не то, чтобы каторга, скажем так – трудотерапия под надзором околоточного. Лес валили, срубы на продажу собирали, каналы рыли. Да, у нас тут были каналы и до сих пор где-то сохранились. Мелиорация, однако! Вот ссыльные первую дорогу на Сосновку и дальше – на Выселки и построили. Пусть и грунтовку, зато с мостами. И не блажи ради. Тут же вокруг сплошь лес строевой – сосны корабельные! Даже собирались сюда узкоколейку с Мещерска тянуть, да революция помешала. А в советские времена и вовсе целую систему ирригационную построили с трубами и насосными станциями. И отступили болота, и появились на берегах рек заливные луга. Говорят, в Сосновке с Выселками одних коров более сотни было, не считая совхозного стада. А как рухнул великий СССР, так и вся эта система тоже рухнула. Трубы растащили, насосы сперли, на бывших насосных станциях фильмы про постапокалипсис снимать можно. И болото стало возвращаться, отвоевывать обратно свою территорию. Дорогу на Выселки размыло, мост паводком снесло, так и обезлюдели Выселки. Потому что и до Сосновки дорога – ужас, а после нее и вообще караул! Хотя в последнее время там дачники объявились, но это – отдельная история. Будет время – расскажу.

Жить на отшибе, конечно, не сахар, особо, когда твой огород прямо в лес упирается. А в лесу волки, между прочим, и воют, от голода, наверное. Лоси пару раз выходили, один такой здоровый с рожками маленькими, смешными (видно, недавно рога скинул) даже попытался у меня капусту с огорода украсть. Пришлось его пугать китайской пиротехникой – на новый год пару ракет берег.

Придя домой, я первым делом «проверил почту», и компьютер мне для этого совершенно не понадобился. Но почты не было – ржавый железный ящик, привинченный проволокой прямо к калитке, был пуст. А с чего ему быть полным? Если правда, что Митька Крылов разворотил своим «Кировцем» дорогу к мосту и запруду у Горок, чтобы чужие к нашим старьевщикам не пробрались, значит, и почта не доехала. И хлеба свежего в магазин еще долго не завезут, не говоря о прочих продуктах. Да хрен с ними, с продуктами, ради старьевщиков можно многим пожертвовать. Старьевщики, они ведь только раз в жизни бывают. И то далеко не для всех! А без хлеба свежего как-нибудь перебьемся, сухари пожуем с молочком…

Вспомнив о свежем хлебе и молочке, я спохватился и быстро повернулся к соседнему через дорогу дому. Твоюжмедь! Сегодня ведь Тимуровский день. Совсем с этой опухолью про гражданский долг забыл. Дело в том, что, заселяя меня к бабушке Пелагее Ивановне, Звонарев озадачил меня «гражданским долгом». Сами понимаете, современное народонаселение русской глубинки – большей частью бабули престарелые, у которых дети с внуками по городам разъехались, мужья померли. Вот и доживают свой век. А тяжко в одиночестве доживать. И это еще хорошо, если обслуживать себя может, а если не встает уже? Так вот, наш глава Звонарев этим делом обеспокоился, вспомнил хорошие советские традиции и ввел Тимуровские дни. Сначала школьников под это дело озадачил, потом и всех остальных «ходячих». В общем-то, не очень сложное обременение, два раза в неделю навестить бабулю, принести свежего хлеба, молока, выделяемого от управы, и, если нужно, лекарств с фельдшерского пункта. Ну и так, помочь по хозяйству по мере сил, дровишек наколоть, течь в крыше устранить, за жизнь поговорить. «Заодно, – добавил Звонарев шепотом, – проверишь, не померла ли». А что, по-моему – мудрое решение, какой-никакой досмотр за бабулями нужен. На мою гражданскую долю помимо квартирной хозяйки бабушки Пелагеи с легкой руки Звонарева еще выпала бабка Спиридониха с Выселок и соседка Мария Ивановна Мальцева. И если бабушка Пелагея померла, а Спиридониха в свой старый дом на Новой к племяннице переехала, так что необходимость переться на Выселки отпала, то про соседку Мариванну я сегодня начисто забыл.

Каюсь, я долго сомневался, зайти к подшефной или на завтра отложить. Жива ли? Чей-то она в последнее время сдала совсем, почти с лавки не встает, говорит, что ноги опухли, болят. И с головой явно ку-ку, вот недавно сказала, что поезда ждет, что ей Пашенька вызов прислал на Дон. Вот сейчас пирожков напечет для соколика своего, и на станцию пойдет. Какой еще Пашенька? Какой еще Дон? А вдруг и правда ушла? Нет, вон свет в горнице горит, значит не ушла, дома. Опять же, молоко, что выдали мне от управы, половина банки – ее законная доля. Отдать надо. Да и дымка что-то над трубой не видно, может и печку сама разжечь не может? Надо зайти…

Дверь в этом доме на замок никогда не запиралась, и правильно, чего тут воровать-то? У нее даже телевизора не было. Мальцева, до пояса закутанная в теплый платок, сидела в горнице на привычном месте за столом у окна перед раскрытым Священным писанием. Не знаю, читала она его, или картинки рассматривала, но Библия всегда лежала у нее на столе открытой. Старинное такое издание, дореволюционное, с Ъ на концах слов. И гравюры солидные, особенно та, где море перед Моисеем и народом израильским расступается. Честно говоря, я на книгу сию давно глаз положил и твердо решил присвоить после бабулиного… ухода. А что? Других наследников у нее вроде не наблюдается. Не на помойку же выбрасывать такой раритет. И еще на столе лежали альбомы с фотографиями, тоже солидные такие в бархатных обложках. Я как-то заглянул из интереса, сплошь усатые красавцы с георгиевскими крестами на груди да сестры милосердия в белых косынках. Сколько ж бабке лет, раз юность ее на Первую мировую пришлась? Впрочем, во втором альбоме красавцы-усачи были уже в советской форме при буденовках, а сестры милосердия сменили свои белые чепцы на красные косынки. Но все равно, все очень древнее.

Я громко поздоровался, Мальцева, видно дремала, а потому, проснувшись, несколько смутилась. Я подошел к печке, перелил молоко из своей банки в ее кастрюлю, рукой пощупал стенку над плитой. Тепленькая…

– Мариванн, хлеба сегодня не завезли, дороги развезло… Молочко вот… Про старьевщиков слышали? Собираетесь?

– Так собралась уже, – сказала старуха и указала пальцем на кошелку у дверей.

Что, и всего-то? Я думал, бабка баул целый наберет. Хотя куда ей баул? И так ногами еле- еле перебирает. И альбомы с фотками у нее на столе лежать остались.

– А фото старые не понесете? Старьевщики, говорят, страсть как старые фотки любят.

– Незачем им, пусть мне останется, – лаконично ответила бабка, нежно погладила выцветший бархат обложек, нацепила очки на нос и погрузилась в Писание.

Глава третья

КОЕ-ЧТО ПРО НИХ

1

Аккуратно прикрыв скрипучую калитку, я почесал радостно бросившегося ко мне Джека меж ушей, достал из-под крыльца большую кастрюлю и вылил в миску остатки позавчерашнего супа. Джек с благодарностью завилял куцым хвостом, зачавкал, а из сарая насторожено хрюкнуло. Борька – хряк редкой черной породы, тоже доставшийся мне в наследство от бабушки Пелагеи. Довольно добродушный и самодостаточный свин уже набравший достаточно веса, дабы украсить своим вкусным телом любой стол. Но заколоть его у меня рука как-то не поднималась, сам не знаю почему. Наверное, просто подружились мы с ним. Борьку я никогда не обижал, и даже выпускал побарахтаться в лужах, когда погода позволяла. Он мне отвечал искренним (как мне кажется) уважением, никогда не покушался на огород, но почему-то всегда очень переживал, что я забуду его покормить. Хотя таких промахов я старался не допускать. Одного случая хватило, когда мы с Олькой Шалавой уехали в район и там зависли на все выходные. Вот ору-то от Борьки было! На всю деревню!

Засыпав в борькино корыто комбикорму из мешка и добавив пару брюкв (он у меня не особо привередливый, жрет все подряд), я прихватил из сарая десяток березовых полешек посуше, поднялся на крыльцо, ногой открыл дверь и, миновав сени, сгрузил дрова у печки-голландки. Только после этого включил свет и переобулся. Вдел ноги в старые стоптанные тапки, набросал в голландку сухих поленьев, разжег все лоскутом березовый коры и дождавшись, когда огонь в печке загудит, повесил влажные носки на веревочку над голландкой. Сапоги сушиться пристроил тут же рядом, на «рога» перевернутой табуретки.

Погрев руки над быстро нагревающейся плитой, я закурил папиросину и начал думать, чего бы мне такого сожрать? Потому как не жрамши я с самого утра, а за окном уже темнело. Холодильника у меня не было, за четыре года проживания здесь как-то не обзавелся. Зато был погреб с картошечкой, соленьями, вареньями, прочей натурпродукцией с приусадебного участка, то есть – огорода. Даже кусок баранинки имелся. Это Женя Негр нас, сельскую интеллигенцию, осчастливил. За ударную работу наших подопечных в прошлогоднюю страду. Хороший все-таки дядька Евгений Иваныч, дай Бог ему здоровья! Не дает пропасть. Так что запросто можно было сварганить щи с баранинкой. Но ни лезть в подвал, ни, тем более, готовить как-то не хотелось. Да и долго это, а в животе уже урчит. Придется всухомятку под молочко. Открыл дверцы «буфета», обозрел свои запасы. Грустно вздохнул. Правильно говорит мой друг доктор Менгеле, жениться мне надо. Был бы женат, сейчас уминал бы кулебяку какую-нибудь за обе щеки, а супружница с ямочками на щечках и косой толщиной в руку сидела бы напротив и с умилением наблюдала, какой хороший аппетит у ее кормильца – заступника.

Сдвинув с плиты пару железных колец, я установил греться чайник, выудил из резной хлебницы четверть буханки относительно свежего ржаного и достал с полки банку сардин. Хорошие сардины, натуральные, в масле. Мигом вскрыв консерву, я, не садясь, подцепил вилкой кусочек пожирнее и с наслаждением его слопал. Вкуснотища! «Грех такое есть помимо водки», – вспомнил я фразу из «12 стульев». Водки у меня не было, разве что четверть мерзкого на вкус самогона, спрятанного на печке, да еще маленькая бутылочка коньячку из подарочного набора была заныкана в ящике стола для особого случая. Маленькая такая, стограммовая, как раз на два захода. Но выпил за один, махом, аж слезы из глаз покатились. Хорош коньячок, полных пять звезд! И сардинка хороша! Банку я умял минуты за три. Выбрав оставшееся на дне масло хлебной коркой, я аккуратно смел крошки со стола, высыпал их в пустую банку, а ее немедленно вынес в ведро в сенях. И тщательно прикрыл крышкой. Нет, не думайте, по натуре я вовсе не такой чистюля, это бабушка Пелагея меня к порядку приучила. Не сразу, правда, а приучила, царствие ей небесное.

Сделав кухонные дела, я вошел в зал. Да, хоромами мое нынешнее жилище не назовешь. Добрую четверть комнаты занимала большая русская печь. Она давно не топилась, замененная компактной и практичной голландкой, и служила мне чем-то вроде чулана.

Самым крупным объектом после печи в избе был шкаф. Не знаю, каким образом он попал во владение бабушке Пелагее, а тем более, не могу понять, кто и как смог втащить это чудовище в такой узенький и низенький дверной проем? Не иначе, как в разобранном состоянии, хотя никаких соединительных узлов в шкафе я не обнаружил даже при самом тщательном обследовании. Складывалось впечатление, что этот шкаф сначала сюда поставили, а уж потом стали строить вокруг стены и перекрывать их крышей.

Раньше было в избе еще одно массивное сооружение – диван, на котором спала моя квартирная хозяйка. Да, это был диван в полом смысле этого слова. Даже не диван – диванище! С огромной гутой спинкой, с чудовищных размеров валиками по бокам. На вид было ему лет сто, а потому первоначальный цвет диванного гобелена определить вряд ли представлялось возможным. Что-то там в цветочках. Был он весь в заплатках и необычайно пыльный. И хотя бабушка Пелагея пыталась скрывать заплаты стареньким пледом, получалось плохо. Почему хозяйка так держалась за это чудовище, я не пойму до сих пор. При ее жизни садиться на него я как-то не рисковал. А вот во время поминок сел и тут же встал – потому что в задницу мне пребольно впилась старая пружина. И как только бабуля на нем спать умудрялась? С диваном я расстался без всякого сожаления, как только справили сороковины по бабушке Пелагее. Порубил топором и сжег в печи деревянный каркас, гобелен пустил на тряпки, пружины до сих пор в сарае валяются. А вот ножки дивана сберег. Интересные такие, цельного дерева в виде львиных лап. Я их под подсвечники приспособил, очень красиво получилось. Имелся еще стол, который раньше стоял в центре комнаты, а теперь ютился в углу, и три табуретки, одна из которых совсем развалилась и служила для сушки моих сапог.

А чудовищный диван заменила кровать. Старая, скорее всего армейская со скрипучей панцирной сеткой. Получено с совхозного склада от щедрот директора Жени Негра. Вполне способна разместить на себе двух не очень толстых граждан. В смысле – меня и еще какую-нибудь гражданку. Над кроватью небольшой коврик с умильными котятами в лукошке. Котята изрядно побиты молью. В углу избы иконка с лампадкой. Лика на иконе не разглядеть, но, судя по всему, икона старинная. Тут к нам инспекция с РОНО приезжала, так ко мне инспектор в гости заходил самогону местного испробовать. Увидел икону, губищами зачмокал, сто рублей мне за нее предложил. Я вежливо от такого предложения уклонился. Он предложил пятьсот, я снова отказал. Он дал тысячу, я его послал, на этом и успокоились.

Еще на стене три фотографии. Точнее, три фотопортрета в рамках. С одного смотрит бабушка Пелагея. Это у нас в школе снимали, когда ее на доску почета ветеранов вешали. Скромная такая старушка в платочке, щурится без очков. На другой фотографии в старинной рамке Пелагея Ивановна еще молодая, с мужем своим. Красавец танкист с лихим чубом, выбивающимся на лоб из-под пилотки. В петлицах шпалы сержантские, на груди медалька маленькая за финскую компанию. Редкая награда, такие мешками не раздавали. Погиб ее соколик, сгорел в танке на Курской дуге. Расстреляла их тридцатьчетверку почти в упор подкалиберным «Пантера» во время встречной лобовой атаки на Прохоровском поле, не мучились танкисты, в миг все трое на небеса вознеслись. И еще один портрет. Молодой лейтенантик с оттопыренными ушами, но уже в более современном офицерском мундире. Судя по эмблемам в петлицах, связист. Этот на китайской границе смертью храбрых пал. Не успел жениться, внуков бабушке Пелагее оставить.

Кивнув бабуле, ласково глядевшей на меня с фотографии, я запил ужин стаканом молока, улегся на скрипучую кровать поверх одеяла и врубил телик. По обоим каналам шла какая-то муть, ток-шоу с обманутыми женами на одном и мыльная опера на другом. Изображение на экране часто мигало и покрывалось рябью. Не иначе, как из-за опухоли. Убрав звук в ожидании новостей, я подумал, выволок из-под кровати рюкзак, нашел там мягкий пакет с носками. Что может быть кайфовее, чем надень на замерзшие ноги новенькие шерстяные носки?! И с чего это меня так шиковать потянуло? Ведь берег носки для зимы, для рыбалки зимней. И только когда начались «Новости», я поймал себя на мысли, признался себе, что все эти новости мне сугубо по барабану. Что ни о чем другом, кроме как о старьевщиках, я думать сейчас не могу. И носки эти из натуральной шерсти, и приберегаемая к празднику бутылочка коньячку, так кстати выпитая, все это лишь признаки того, что моя жизнь скоро изменится. Что я готов к переменам, что я жду их, жажду их. И все это связываю только с ними, со старьевщиками.

Выключив телик, я вскочил на ноги, почти бегом добежал до русской печки, служившей мне чем-то вроде чулана, быстро нашел большой чемодан из дешевого кожзама и, сдув с крышки пыль, открыл. В углу хранился футляр белого металла. А в ней самая настоящая сигара – «Гавана»! Давно у меня хранится, с самого института. Кубинец один подарил, они к нам на языковую практику приезжали. Хороший парень, улыбался все время. Правда, его один раз скины побили, в больнице лежал. Жалко…

Скрутив колпачок с футляра, я извлек сигару, срезал кончик и, засунув в рот, осторожно прикурил. Как там в кино про это дело говорили: «Настоящими сигарами не затягиваются?» Вот и не будем затягиваться. Футляр положил в карман рубашки. Что тут у меня еще ценного? Сверху кипы бумаг в чемодане лежала большая общая тетрадь. Именно большая, не та, что раньше за сорок восемь копеек, а за девяносто шесть. На обложке тетради приклеена иллюстрация из какого-то журнала. Кажется, из «Мира фантастики». На картинке изображено звездное небо и два силуэта. Один, несомненно, принадлежал человеку, второй – чему-то вроде осьминога. Они тянулись друг к другу. Человек протягивал руку, а осьминог, соответственно, щупалец. Между силуэтами нарисовано что-то удивительно напоминающее ту самую болотную опухоль, что я видел сегодня днем. Не исключено, что очевидец рисовал, особо ему свечение внутри опухоли удалось. Над опухолью голубыми в сиянии буквами было написано «Ласковский феномен. Доказано – мы не одни в этой вселенной!»

Это была та самая тетрадка, в которую я пытался собирать все о старьевщиках. Я ж ее специально для этого дела купил после того сенсационного телерепортажа, в котором впервые объявили о контакте. В тетрадке была даже вырезка из газетки «Мещерские зори» – нашей районки. Именно в ней пять лет назад впервые напечатали о старьевщиках, точнее – о болотной опухоли. Можно сказать, раритет, сейчас, поди, больших денег стоит!

2

Да, первыми про старьевщиков написали наши «Мещерские зори». Плохенькая, надо сказать, была газетка, четырехполоска формата А-3 на очень скверной серой бумаге. Впрочем, почему была? Она до сих пор выходит, и ничуть не изменилась. Содержание газеты в полной мере соответствовало качеству бумаги, в основном – последние распоряжения райадминистрации, скучнейшие вести с полей, полезные советы по ведению подсобного хозяйства, редко – заметки краеведов. И еще убогая реклама, некрологи и телепрограмма на две страницы. Выходила раз в неделю, тираж 3000 экз. Я, конечно, этой газеты не стал бы читать и под угрозой месячного отлучения от пива, но в то время я только приехал в Сосновку, и жить мне пришлось в школьной библиотеке. За что я, правда, получал надбавку, как школьный сторож и библиотекарь. Вот в качестве библиотекаря мне и пришлось раз в неделю аккуратно подшивать сие типографское творение в отдельную папочку. Почему я обратил внимание на эту статейку? Название понравилось, надо же такое придумать: «Ласковский феномен. НЛО или?» В заметке, подписанной Ольга Суськова, говорилось… А, впрочем, что мне пересказывать, читайте сами.

ЛАСКОВСКИЙ ФЕНОМЕН. НЛО ИЛИ?

29 апреля в районе села Ласково – излюбленном месте отдыха горожан и местных жителей двое жителей деревни Требухино школьник М. и школьница К. обнаружили странное явление. В районе озера Черненькое они увидели, как в болоте набухает что-то похожее на большую опухоль. Это было покрыто мхом, но светилось изнутри. От испуга дети опешили, а потом побежали домой и рассказали об увиденном взрослым. Взрослые сначала не поверили детям, но отправившись на место. Они тоже увидели странный феномен и от удивления слегка опешили. После чего рассказали об увиденном местным естествоиспытателям. Учитель местной школы И. Хаскин пробовал сфотографировать феномен, но пленка засветилась. И. Хаскин утверждает, что этот феномен явно неземного происхождения. Феноменом заинтересовались ученые из областного центра.

Ольга Суськова

Господи, какой же бред, подумал я тогда, прокалывая газету дыроколом и подшивая ее к папке. А ведь зря подумал. Поверь я тогда юной журналистке Ольге Суськовой, отправься посмотреть в Ласково, что это за опухоль такая (ехать-то от нас до Ласково меньше часа, правда, если с попуткой повезет), и кто знает, как бы жизнь моя повернулась? Хотя нет. Ну съездил бы я, ну посмотрел бы, ну слегка опешил бы, как выражается юнкор Оля Суськова, а потом все равно вернулся бы обратно. Не ночевать же мне там. И на этом все. Потому что старьевщики явились к жителям Ласково только следующим утром. А ночью предложили купить у них старье. И приглашали только местных жителей.

Об этом написано очень много, одних вырезок из различных изданий у меня около трех десятков, но, по сути, рассказывают о тех давних событиях все примерно одинаково. Где-то около полуночи почти все жители села Ласково старше 12 лет увидели один и тот же сон, в котором услышали голос. Мягкий мужской голос на чистом русском языке сообщал, что все желающие продать старые, ненужные вещи могут это сделать на рассвете в пункте приема старья. Пункт будет располагаться недалеко от села, в районе болот, дорога там плохая, не проезжая, но пройти пешком вполне даже можно. Тут же прилагалась «карта». То есть каждый приглашенный житель села увидел, как именно идти к пункту приема, и как он будет выглядеть. А вот здесь в показаниях очевидцев возникло много разногласий. Большинство утверждали, что увидели дощатый сарай, похожий на тот, в котором в райцентре разные сомнительные личности принимали цветные металлы на вес. Другие же, напротив, божились, что увиденная ими скупка старья располагалась в белом здании, точь-в-точь как автоемонт, что недалеко от автотрассы у поворота на Ласково. А еще кто-то заявил, что это было похоже на местный продмаг, только вместо вывески «Ласточка» там была надпись: «Берем старье». Также разошлись в показаниях очевидцы и по поводу внешнего вида старьевщиков. Кто-то видел «серых человечков» с огромными глазами, кто-то – трехметровых гигантов с серебристыми волосами или горбатых карликов с глазами – щелочками. Да, получается, что видели все разное, а слышали одно. В заключение голос повторил заманчивое предложение, прибавив, что под старьем имеется в виду только старые предметы, принадлежащие владельцам. И оплата старья будет проводиться золотом и иными ценными металлами.

Пришли, конечно, не все. Некоторые ласковские мужики были в ту ночь изрядно во хмелю в преддверии празднования Первомая, а потому решили, что голос – трагическое начало белочки. Кто-то просто не пошел, потому что уже давно ничему и никому не верил, не то что каким-то ночным голосам. Кто-то из сугубо верующих заподозрил происки лукавого, а многие из «непошедших» просто решили подождать и посмотреть, что там у других получится. Потому что… Ну где это видано, чтобы в России за старье золотом платили? Не иначе, опять разводят нас как лохов.

Но ведь многие пошли – добрых полсела. Даже больше, к примеру, никто из доярок не вышел на утреннюю смену. Все они пошли на болото. И даже некоторые из тех, кого «не позвали». А кроме детей до 12-14 лет не позвал голос и «дачников», настроивших себе коттеджей у дороги. Не позвал строителей, эти коттеджи строивших, и даже некоторых местных жителей в тех местах родившихся и выросших. Зато пригласил жителей Требухино – деревни, расположенной от Ласково довольно далеко. Да и проживали-то там в основном одинокие старушки, но ведь все пошли, несмотря на радикулит и прочие старческие болячки.

Поверившие ночному голосу выходили затемно и тащили с собой рухлядь. Кто – что. Старые переносные телевизоры и приемники, одежу и обувь, не годную даже для работы на огороде, детскую одежду, из которых чада выросли, а выбросить жалко, связки старых книг и газет, стеклотару, негодный инструмент, сломанные детские игрушки, кроватки и коляски. А еще пузатые самовары, бабкины иконы, прялки и лапти, рушники и тарелки, раскрашенные под хохлому. Господи, да мало ли в человеческом жилище старья? Тащили мешками и сумками, везли на тележках и в старых детских колясках. Их провожали те, кто не поверил – пессимисты. Они тоже выходили на улицу, несмотря на ранний час, чтобы вволю поиздеваться над любителями «халявы». Даже частушку обидную сочинили:

Собралася на болото

И старье с собой брала.

Но болото – не золОто

Раком трахнули тебя!

Грубо, конечно, и неумно.