Ханкерман. История татарского царства

Казак все говорил, говорил, не замечая слез, катившихся по седым от пепла щекам. За разговором чуть не упустил стряпню. Снял с углей румяные, чуть подгоревшие лепешки, разломил одну, кинул кусок ворону. Хасан угощение принял и подошел совсем близко, чувствуя, как отогревается. Понял, казаку надо просто выговориться. А тот продолжал рассказывать, как надел рукавицы из толстой кожи, как натянул на голову мешок с дыркой для глаза и похоронил свою семью. Жену, детей, отца с бабкой, братьев, племянников. Взмок весь в том мешке. Юрты сжег: нельзя юрты, где мор был, на земле оставлять. От них опять мор пойдет. А стадо почти все волки погрызли. Некому было охранять. Что осталось – собрал и шурину продал совсем дешево. И вот едет теперь казак в Хан-Керман на реке Эве к салтану Касиму за новой жизнью. Вся степь о салтане Касиме говорит как о великом воине! Он самому хакану урусов Василию ближний друг, почти как брат! Каждому татарину службу дает, никому не отказывает.

Давно прогорел костер, нечего больше подбрасывать в огонь. Сытый казак клевал носом, но продолжал бормотать, как славно он будет жить в Хан-Кермане и служить салтану Касиму. И пусть ворон не смотрит, что казак на вид мал ростом и тщедушен. Ибрагим смел и отважен! А после хорошего похода, если возьмет его Касим себе в войско, будет копить на калым, снова женится, дом заведет, детей. Продолжится славный род…

– А что, ворон, как думаешь, возьмет меня, одноглазого, салтан Касим на службу? – спросил казак, широко зевая и накрываясь потником.

– Ка-а-а-ар, – заверил Хасан, дескать, возьмет, не сомневайся…

Утром казак долго молился, обращаясь в сторону, где по его понятиям находился священный город Мекка, славил Аллаха милостивого и всемогущего. Закончив, доел лепешку, щедро поделившись с вороном, выпил остатки кумыса, взобрался на лошадку и неспешным шагом двинулся по выгоревшей степи.

Хасан долго глядел ему вслед. В памяти снова всплыла та старая сосна над небольшим городком. И лес, его лес. Хасан вдруг решил, что ему пора домой, ничего хорошего в этой степи нет – зря вороны болтали. Поднялся в небо, сделал круг над всадником, громко каркнул, поблагодарив за ужин – да что там ужин, за спасение! – и быстро полетел на север, к своему городу.

1455 год. Наем на службу

Совсем осерчал Аллах всемогущий на бедного Ибрагима, опять послал беду на его голову. Возможно, Ибрагим и сам виноват: не стал дожидаться за Окой нукеров салтана Касима, как другие, решил сам переправиться к Хан-Керману бродом. Да с местом не угадал. Половину реки в седле пересек, а потом снесло его быстрым течением на глубину, еле наплаву удержался, вцепившись в гриву Гривастой. Едва на песчаную отмель вместе выгребли. А вот суму с пожитками унесло течением – плохо привязал, недотепа. А там и сапоги, и халат новый, и провизии остатки. Так голодным на берегу и заночевал.

Выезжают утром нукеры из открывшихся ворот Хан-Кермана, спускаются к берегу, где собрались прибывшие казаки, а Ибрагиму и обуться не во что.

Впереди нукеров карача Хасан на вороном коне. Смотрит на казаков, прибывших из степи, улыбается – растет сила касимовской орды. Много казаков хотят служить салтану Касиму. Славные воины! Здесь и казанцы, и ногаи, и даже крымцы есть. Но в свой юрт Хасан сначала выбирает своих…

– Эй, кыпчаки есть? – зычно кричит карача.

Спешно отзываются казаки степных юртов, тянут руки вверх. Поднял руку и Ибрагим. Так и стоял, пока до него очередь не дошла. Подъехал Хасан, глянул насмешливо на одноглазого воина, низкорослого, босого, обернулся на своих нукеров, те тоже с трудом сдерживают смех. Корявый какой-то, в стареньком, видать, дедовском тягиляе (кожаном доспехе) – хорош герой.

– Так кем ты будешь, вольный казак? – спрашивает карача.

Спешит Ибрагим, сбивается, перечисляя предков своих, отца и деда, и прадеда, и его отца, что караче самого Бату-хана служил, коня под ним водил.

– А глаза где лишился? – интересуется карача, продолжая улыбаться.

Честно рассказывает казак, про поход, про резню на Пахре, про стрелу, что в бровь ударила. Громко смеются карача Хасан и его нукеры, памятна еще всем та битва. Хорошо поучили татары Касима татар Седи-Ахмедовых.

А как заговорил Ибрагим про мор в юрте, так перестал улыбаться карача, по-другому на босого воина посмотрел.

– Весь род схоронил, говоришь? – задумчиво переспросил Хасан и глянул в небо, где кружил большой черный ворон. – Такова воля Аллаха… Давно это было? На себе отметин чумных не имеешь? Точно? Грудь покажи… Тогда вот что, пойдешь за реку, найдешь улана Иссу. Скажешь, я велел тебя в юрт взять. И пусть тебе сапоги подыщет, не принято в войске Касима без обувки…

Сказал и поехал дальше, а вольный казак Ибрагим лицом в гриву своей лошадки уткнулся, обнял за шею. Взяли его, взяли в новый юрт, приняли в семью. Он теперь караче Хасану – преданный слуга. Пусть что угодно просит от него новый хозяин, скажет жизнь отдать – отдаст не раздумывая.

Взял казак Гривастую за повод, пошел к реке. Нечего мешкать, пора свой новый юрт искать.

1455 год. Хороший юрт

Удачное место под стойбище выбрал улан Исса: у ручья, впадающего в Оку, так что вода всегда свежая, вкусная. И луга вокруг, а под боком – рощица, и в жару укрыться, и дрова для костра. Стойбище пока небольшое, всего три юрты. В одной, из чистой шерсти, семейство улана Иссы проживает, две жены и полдюжины детишек. В двух юртах попроще – его братья, тоже с женами и детьми. Жен пока по одной на каждого. Остальные казаки – холостые, ночуют кто где, на арбе, покрытой кошмой, в шалашах, а то и просто у костра. Благо, что лето наступает…

Выслушал Исса Ибрагима, широко улыбнулся:

– Я знал твоего отца. Славный был воин. Что ж, Аллах в помощь. Спать будешь там, (указал рукой на старую арбу), пасти будешь их (махнул в сторону отары в загоне), есть хочешь – ешь (указал на глиняный очаг с закопченным котлом, расположенные в центре стойбища). Ну и ладно, располагайся, (посмотрел на босые ноги казака) обувку подыщу.

И хотя с утра урчало в животе от голода, Ибрагим сначала снял седло с Гривастой, приготовил под арбой ложе на ночь, сходил на реку, умылся сам и помыл лошадь, вернувшись, привязал ее к коновязи и только потом подошел к очагу.

Вышла из юрты молодая татарка, вторая жена Иссы, улыбнулась, вынесла пресную лепешку, дала глиняную миску. В котле оказалась каша из проса с бараниной. Теплая еще, жирная, вкусная! Ест казак, пальцы жирные облизывает, так бы все и съел, да гордость не позволяет.

– Наелся? – спросил Исса, зевая. – Вот, носи на здоровье!

Ибрагим рассмотрел пару старых, стоптанных сапог. Дырявые, подошва одного почти отвалилась. Не беда, шило и нитки Ибрагим одолжил у других казаков. Сел под арбой и принялся чинить обувку…

Вскоре понял Ибрагим, что ему действительно повезло с юртом. Десятник Исса работой не обременял, он вообще был добряк и любитель поспать. Его братья хвалили Ибрагима за исполнительность и усердие, холостые казаки хоть и подтрунивали над ним (такова доля новичка), но приняли как равного.

Лишь казак Халим постоянно придирался, особенно когда возвращался из кабака в Городце, и дразнил его одноглазым, смеялся над его бедностью и дырявыми сапогами. Однажды и вовсе хотел заставить за себя работу делать – загон от навоза чистить, а когда Ибрагим отказался, толкнул ногой в спину. Пришлось Ибрагиму его поучить: вскочил, свалил наглеца наземь и отхлестал плеткой, хоть Халим был выше на голову. С тех пор Халим перестал задираться.

Ибрагим прилежно пас отару и стадо, мыл и чистил лошадей, стриг овец, чинил загоны, пилил и колол дрова, в общем, занимался привычной для степняка работой. Не считая заготовки дров, конечно: в степи такого богатства нет, там очаг приходилось топить сушеным кизяком. Большое богатство – лес! А Халим бурчал постоянно, что убирать навоз и пилить дрова – работа для сабанчи или рабов, а не для воинов. Но рабов в юрте Иссы не было. Те сабанчи, что служили караче Хасану, пахали землю и сеяли зерно. Жили они в селе с деревянной церковью, и обижать их карача Хасан строго запрещал.

Так шла неделя за неделей, Ибрагим постепенно обжился и стал своим. Иногда к нему прилетал старый знакомый – ворон, и никогда казак не оставлял его без угощения.

Исса стал доверять одноглазому казаку различные поручения и награждать за прилежное исполнение. По приказу Иссы Ибрагим нередко наведывался в соседнюю рыбацкую деревню, где жили мещеряки. Возил туда кумыс, соленый творог да баранину, привозил обратно рыбу да мед. Старший в том роду мещеряк Ухур – заросший седой бородой муж – хорошо знал бортное дело. Секретами с Ибрагимом не делился, но случалось, что брал его с собой в дубраву на высоком берегу, и наблюдательный казак подмечал, как борты с медом в дуплах искать, как костер под деревом правильно развести, чтобы пчелы не покусали, когда у них мед забирают. А еще Ибрагим постепенно выспросил у старого Ухура, как самому борт для пчел в дубовой колоде устроить, чтобы в нем поселились пчелы и мед туда приносили. И как подвесить колоду на ветку, чтобы мыши не поели пчелиного семейства. Хоть и не охотлив был Ухур поговорить, но многое выболтал.

Заглядывался Ибрагим на его старшую дочку, да хитер старик Ухур, говорил, что решил всем родом принять мусульманскую веру, а у мусульман принято платить за невесту калым. Беден Ибрагим, даже сапог путных нет, халат старый весь истрепался, какой из него жених… И хоть постепенно монетку за монеткой стал копить Ибрагим, но понимал, что до сватовства ему еще далеко.

Пять раз в день Ибрагим прилежно совершал намаз. Славил всемогущего Аллаха и просил себе немножко удачи. Короткими летними ночами, лежа под своей арбой, прислушивался Ибрагим к женским голосам и детскому смеху в юрте улана Иссы и завистливо вздыхал. Свой дом, своя семья. Даст ли ему Аллах еще такое счастье?

1455 год. Базар

В то утро Ибрагим молился особо усердно – очень волновался. После громкого вознесения хвалы Аллаху тихонько просил у него помощи, чтобы на базаре не обманул его хитрый торговец, не подсунул гнилой товар. Улан Исса, заспанный и растрепанный, выпив кумыса, посоветовал на базаре держать кошель за поясом и постоянно придерживать рукой. И подальше держаться от местных мишарей, они все – воры.

Ибрагим доехал до брода и перебрался через Оку, держась за конскую гриву. Пусть вымок весь, зато деньгу сберег. По дороге к городу обсох, повеселел, а как подъехал к крепостным воротам, снова оробел от обилия народа, от шума галдящей толпы.

Над воротами Кайсым-града высились две деревянные башни, с одной лениво смотрел дозорный улан в малахае. Поймав на себе его взгляд, Ибрагим как-то съежился, словно чуя за собой вину. И тут же сам себя одернул: «Ты казак, самому караче Хасану верный слуга, ты здесь равный всем!» Гордо выпрямился в седле, зыркнул на охранника единственным глазом и въехал в распахнутые ворота.

Чем ближе к лавкам, тем гуще толпа. Пришлось спешиться. А товара-то, товара! Ни разу в жизни не был еще Ибрагим в городе на базаре, а потому не видел такого изобилия. Меха! Целый ряд мехов! Торгуют здесь все больше мишари-безбожники, они же мех и добывают: белка, куница, бобер, горностай, рыжехвостая лиса. Вот бы ему на воротник, а то старый шакал совсем облез. Волчьи шкуры, рысьи и даже одна медвежья с целой головой. Вот торговец-мещеряк напялил на себя медвежью шкуру, широко расставил руки-лапы и грозно зарычал, пугая детишек, те с визгом разбежались. Торговец рассмеялся, все рассмеялись.

Первым делом Ибрагим пошел в платяной ряд, ведь за тем и приехал. Обносился он до предела, старый халат поистрепался, весь в заплатах, на локтях – дыры. Да и сапоги единственные, как говорят урусы, «каши просят», один даже пришлось веревкой подвязывать, чтобы подошва не отвалилась. Но сначала – халат.

Халаты на базаре всех цветов, на любой вкус! Ибрагим аж оробел от изобилия. Есть из хорошей шерстяной ткани в мелкую и крупную полоску, есть и суконные, с набивкой из белого хлопка, что согреет в любой мороз. Есть даже халаты из шелка! Торгует ими перс свирепого вида со шрамом через всю морду. Покупателей у него немного – дорого: опасен и долог путь из Персии, и очень ценен этот шелк. Но перс спокоен, знает, что салтанов двор да карачи подъедут только к полудню, покупать обновки своим женам, вот с ними и стоит торговаться. А эти что? Голытьба…

Засмотревшись на шелковый, шитый золотыми нитями халат с воротником из чернобурки, Ибрагим наступил в лужу. Нога сразу промокла, в сапоге противно захлюпало. Нет, с халатом все-таки можно подождать, сначала сапоги!

По дороге в сапожный ряд, отдельно, ближе к ширинскому княжескому двору – невольничий рынок. Ибрагим подумал и свернул туда, просто посмотреть. Разочарованно вздохнул, да и остальные ходят – кривятся. Скверный товар – чумазые худосочные подростки, старики и бабы, такие же растрепанные, в звериных шкурах и босые. То мордва – недоимщики ширинского князя. Не смогли ясак заплатить. Князь изловил их в лесах, прямо оттуда на базар и привел, грязных, искусанных мошкарой. Хотя одна ничего, скуластенькая, на жену-покойницу похожа, только волос светлый. Отмыть бы ее да приодеть. У Ибрагима неожиданно перехватило дух. Нет-нет, не ко времени.

Надсмотрщик над рабами – толстый улан с плетью – лениво препирался с псарем карачи Мангыта:

– Нет товара, откуда ж ему взяться? Будет поход – будет товар.

Ибрагим в последний раз глянул на скуластенькую и поспешил в сторону сапожного ряда. По дороге на сбереженную деньгу купил лепешку с соленым сыром, горячую, прямо из тандыра, маслом политую. Так, жуя, и подошел к сапожному ряду, что напротив конного. Коней здесь, правда, не продавали, лошадьми торговали ногайцы на лугу за стеной, а здесь были седла да упряжь.

Свое седло Ибрагим увидел сразу: настоящее, татарское, гладкой красной кожи, с высокой передней лукой. Вставки у луки из красного дерева с изображениями невиданных зверей – как лошадь, но с двумя горбами на спине. Стремена умно сделаны, хочешь, отпусти на все длину – для спокойной езды, когда и вздремнешь на ходу, а для скорого боя – можно укоротить. И ремешки тонкой работы, хочешь щит пристегни, или суму с пожитками, даже для копья ремешки есть. А уж место для седалища! Гладкое, с правильным изгибом, без шва – одним куском мягкой кожи. Подлинный мастер делал то седло, с великим уважением к седалищу человеческому!

Седло висело над головой торговца с хитрющей слащавой мордой. В жизни Ибрагим к такому торговцу не подошел бы, но это седло… Весь конный ряд изучил Ибрагим, все седла придирчиво посмотрел, пощупал, одно даже на Гривастую свою примерил, а снова сюда возвратился. Вот его седло! Должно быть его!

Торговец, зараза, в этом деле толк знает, речи сладкие говорит, словно медом мажет: