Порванный регтайм. Девианты. Сборник откровенных рассказов

– Я уже рассказывал. В часть приехала комиссия из Москвы проверять оружейные склады, нужно было перевести стрелки на другое.

– То есть, наркотики вы не употребляли?

– Нет.

– В вашей части кто-нибудь употребляет наркотики?

– Не знаю. Может быть, вы слышали громкую историю о том, как два наши солдата украли барана, изнасиловали его, потом развели костер и съели?

– Да… что-то припоминаю… в газете писали. Вы считаете себя нормальным?

– Нет.

– В чем ваша ненормальность?

– В том же, в чем и всех людей. Думаем одно, говорим другое, делаем третье.

– Вы читали журнал с романом Рэгтайм?

– Я разделил чтение с другом по отделению.

– Если у вас не будет нарушений в эту неделю, я буду ходатайствовать о вашей выписке.

– Буду признателен.

Василий снова повел меня на отделение. Санитар изможденный, крупный, с лицом красным, с маленькими безразличными глазками, в которых ничего, кроме желания выспаться и сорвать с кого-нибудь куш.

– Сигареты завтра, – вяло сказал он, будто понимая мои мысли. – Опять моя смена. Серега запил.

Из коридора меня выселили на место умершего старика. В палате четверо. Один высокий худой студент, который каждую минуту отплевывался – будто бы год назад укусил кроличью шапку. Не псих. Но тип неприятный. Разговаривать не хочет и на все плюет в прямом смысле. Другой лежит на койке и постоянно изгибается, санитарка убирает за ним экскременты. Не встает. Не воспринимает мир напрочь. Наверное, шизофреник. Третий оперный артист с повязкой вокруг шеи. Молчит. Если он сорвет повязку и запоет, произойдет ядерный взрыв, и все погибнут. В своем роде, гуманист. Четвертый – поэт Чагин, худенький скромный мужичок в очках, которого я бы в обычной жизни принял за бухгалтера. Ожидает перевода в спецбольницу тюремного типа. Сидит на кровати и усердно строчит карандашом стихи в тетрадь. Трудно представить, что год назад в голове «бухгалтера» затикала мина, в носу появился трупный запах, Чагин соорудил обрез, пошел в магазин и снес там дробью полголовы продавца-кассира. Зачем? Известно одному Чагину и его бреду.

Сигареты и чай в отделении – самая большая ценность. К чаю всухомятку я был равнодушен, без курева не мог.

Когда больные ходили взад-вперед по коридору, кто-то из них вдруг сворачивал в сторону туалета. И тогда срабатывала странная интуиция – вслед за ним сразу шли три-четыре человека. Я в их числе. Мы знали, что человек будет курить. Рассаживались на корточках, опираясь тапками на холодные плитки туалета. Обладатель сигареты важно снимал штаны, устраивался удобно на прессованных подножках очка, закуривал и делал свои дела. Потом передавал окурок ближайшему соседу. Тот делал одну-две затяжки и передавал другому. Сигарета выкуривалась до основания.

Когда Василий принес мне «Приму», королем туалета на время стал я.

Перед выпиской меня дважды навестила санитарка приемного покоя. Один раз в присутствии кухонных работников мы поцеловались. Она ничего не боялась. Генеральская дочь.

Schizophrenia

Холодная промозглая осень заставила меня торопливо снять жилье в муравьином домике в овраге между психиатрической клиникой на Ульянова и закрытым ядерным центром, в котором, как ходили слухи, ученые-физики по ночам проводили небезобидные таинства, незаметно облучая мало что понимающих горожан. Моя хозяйка страдала заболеванием крови, ей было лет семьдесят, она взяла меня на постой за символическую плату. Я был признателен.

– Беру тридцать, – сказала она, – только вы о моем котике позаботьтесь.

Черный кот хозяйки был слеп на один глаз и постоянно нырял в дом напротив – деревянный, очевидно, заброшенный.

Зеленый подновленный домик принадлежал мужчине-спортсмену. Каждое утро он выходил на крыльцо в одних трусах и обливал себя водой из ведра, потом выставлял молитвенно руки к небу и уходил.

Уж не помню, какой философской премудростью была напичкана моя голова в то время, кажется древними египетскими мистериями, во время которых устраивались эротические оргии, святые проститутки жрицы отдавались мужчинам как богам, а последние, если хотели провести обряд посвящения в высшую касту, могли публично оскопить себя. Все это происходило только среди избранных.

Я усердно учился. Вечером наблюдал из окна комнатки звездное небо и, очевидно, мечтал об иных мирах.

К удивлению заметил однажды, что после полуночи в заброшенном домике воскресала жизнь, и жизнь эта была не менее таинственна, чем египетские мистерии. За розовыми полупрозрачными занавесками вспыхивал свет, начинали танцевать тени. Не просто тени, а что-то похожее на танцы балерин. Тоненькие изящные ножки – так мне представлялось – выписывали нежные и дерзкие па, крутились в воздухе, разрезая розовое закрытое пространство на тайнопись, похожую на закрытый клуб. Тени балерин сплетались и расплетались между собою, удивительно тонкие руки-лапки производили грациозные движения, при этом ноги закидывались так высоко к потолку, что мне доводилось не раз краснеть от стыда, когда я представлял себе, что вообще могло происходить за шторками. Несколько раз я примечал, как в домик ночью проскальзывали мужчины – в этом сомнения не было, их тут же обнимали стройные руки-лапки-ножки, а однажды в домик вошел сосед спортсмен и пропал. С той ночи я его больше не видел.

Любопытство раздирало меня на части. Что там? И кто там? И что я сам? Накрутило ли все это мое больное воображение? Или там за шторками скрывалась тайна? В ночь полнолуния мне отчетливо увиделся танец из «Иродиады» с приношением на блюде головы Иоанна. Таинственно и ужасно.

Я спросил у своей хозяйки, знает ли она, что в доме напротив идет бурная ночная жизнь.

– Там уже лет десять, как все заброшено, – был ответ.

Но я-то все видел! И куда пропал сосед-спортсмен?

Под предлогом поиска кота я проник близко к дверям заброшенного дома. Прислушался. Раздавалась музыка. Ну, конечно, там идет жизнь. Возможно, тайная, бордельная? Я-то отчетливо видел входящих туда мужчин. Входящих и не выходящих. А дверь в доме одна. Улучив момент, я прильнул к розовой шторке, мне ударил в нос какой-то противный запах, а через небольшую щелку я увидел огромного паука с головой женщины, она не просто танцевала, она плела изящными ножками-лапами паутину, в которой, как в фантастических фильмах, раскачивались высушенные тела мужчин. Обнаженный сосед-спортсмен раскачивался в центре паутины. Он был уже обескровлен. Женщина-паук почувствовала, что за ней наблюдают, в одно мгновение прыгнула к окну, я побежал, очертя голову в сторону ближайшего здания. Этим зданием оказалась психиатрическая клиника. Я ворвался в приемный покой и стал лихорадочно рассказывать обо всем, что видел в таинственном доме. Меня спокойно слушали. Потом закрыли дверь изнутри и предложили переночевать у них под охраной. Я согласился. Мне сделали приятный укол. Последнее, что донеслось до меня, было по-латыни: delusional schizophrenia. Но я-то латынь знал. И никак не мог согласиться, что у меня бредовая шизофрения. Второй курс университета, факультет философии, золотая медаль в школе.

– Больной первичный. На второе его. Зафиксируй на всякий случай.

И вот я оказался в положении обреченных того дома – меня запеленали и скрутили в белую тугую паутину неверия. О боги!

Белочка

Однажды я поймал белочку, точнее белочка поймала меня. Кто знает, о чем я говорю, должен понять, что эта тварь не нуждается в поисках. Она приходит сама, когда ее совсем не ждешь. И уже ты сам барахтаешься в ее сетях, как муха в паутине мохнатого хищника. Так и с белкой. Вырваться из ее когтистых лап самостоятельно невозможно, потому что нет понимания, что с тобой происходит что-то помимо воли и сознания.

Разумеется, опытный алкоголик, вроде меня, всегда чувствует приближение белки. Врачи называют это состояние предделириозным. Delirium tremens в переводе с латыни «трясущееся помрачение», алкогольный делирий – «белая горячка». Это уже в народе ее окрестили ласково – белочка. Боже упаси, попасть в ее лапки.

А я попал. Попал, что называется, конкретно. Симптомы приближения горячки были, но я не обратил на них особенного внимания, выпить уж больно хотелось. А приснился мне накануне кошмар, внутри которого я оказался с полным ощущением реальности происходящего.

Привиделось, будто я проделал пешком в подъезде путь с девятого этажа вниз и обратно. Заходил без звонка в квартиры соседей, брал что-то ценное в прихожей и складывал в пакет. Вернулся домой с полным багажом чужого добра.

Я хоть и алкоголик со стажем, но никогда в жизни не брал чужого. Воровство в любой форме противно моей природе человеческой. Так меня воспитали родители. Тем страшнее был сам кошмар, в котором я занимался разбойничьим промыслом. Но это был сон внутри сна. Очнулся я от сильного стука в дверь. Открыл, а ко мне вваливаются все соседи, которых я обокрал. Не дают мне сказать ни слова, стыдят, ругают площадной бранью, а сосед снизу тащит за шиворот мою жену, с которой я уже год как развелся. Но в кошмаре я этого, как будто, и не подозревал.

– Ольга, – оправдываюсь я. – Ты меня знаешь. Я ничего ни у кого не брал. Это ложь. Не мог я этого сделать. У меня два высших образования.

И плачу как ребенок. И стыдно мне так, что хоть вешайся.

А один из соседей, мастер спорта по боксу, подходит ко мне без слов и бьет по лицу. Кругом кровь, визг, хохот. Жена спешно снимает с себя драгоценности и раздает соседям. Я кричу, что продам квартиру и рассчитаюсь со всеми. И снова хохот. Другой сосед, грузчик из магазина поворачивается ко мне и резким боковым справа бьет кулаком в нос.

Тут я снова просыпаюсь. Никого нет. Кровь на подушке. Голова трещит как после нокаута. Все еще находясь под воздействием кошмара, выхожу в подъезд и первым долгом иду к соседям извиняться.

– Тетя Клава, я у вас что-то брал? Что? Телевизор? Стиральную машинку? Хрусталь? Часы? Золото? Клянусь, продам квартиру, рассчитаюсь.

Тетя Клава вертит указательным пальцем у виска и произносит:

– Совсем допился, бедняга, как родителей схоронил, так и пошло. И жена бросила. Кто ж с алкашом жить будет? Сына забрала. Один кот остался. Деваться некуда.

Да. Начиналась классическая горячка. Первые симптомы. Кошмар в кошмаре. И все так явно. Даже удар по носу бредовым человечком оказался реальным. Во всяком случае, нос у меня был расквашен. Вернулся в квартиру, заперся изнутри, передохнул. Стало немного легче от того, что кошмар оказался бредом, захватившим меня ненадолго в свой плен. А придет белочка, что я ей скажу?

«Здравствуй, моя дорогая, я тебя не боюсь. Потому что ты сука!»