Нераскрытое преступление 1984 года

– Я дал команду. Все-таки это Ленинская комната… А они и портрет забыли. – Он поднял голову, посмотрел на Кузьмина. Тот вяло сказал:

– Это единственное место, где можно собраться. И занятия проводим, и вечера. Чего ж тут грешного?..

– Вот вы всегда так. Это же место для политических мероприятий…

– Сегодня тоже политическое мероприятие, – сказал Кузьмин, хотел еще что-то добавить, но неожиданно отодвинулся от стола и встал. Медали на его груди тихо звякнули. Он осмотрел зал. Все затихли.

– Товарищи! Сегодня мы проводили в последний путь нашего соратника, бойца, друга, любимого сына, мужа и отца – Геннадия Николаевича Петрова. Смерть нелепо вырвала его из наших рядов. Кто-то склонен считать, что к этому трагическому концу капитан Петров пришел сам. Неправда это!

Кузьмин долго молчал. Заговорил совсем тихо, в раздумье:

– Смелость – она всегда остается смелостью. Да, он нарушил наши инструкции. Не стал посылать под огонь более обученных и подготовленных сотрудников. Он принял огонь на себя. Но ведь от этого никто не был застрахован. На его месте могли оказаться сержанты Стеклов, Трухин, участковый инспектор капитан Зимин. Петров знал преступника, ему казалось, что не может даже самый озверевший бандит стрелять в безоружного человека. Он верил, понимаете, верил людям. И мы должны запомнить это светлое чувство, которым обладал наш замполит. Как профессионалы, мы должны до конца быть честными, чтобы детям его, сказать со временем, что отец их был настоящим героем.

Выдержав паузу, Трофим Кузьмич закончил:

– Не надо ради спасения чести мундира искать вину в поступке замполита. Он до конца выполнил свой долг. Он поступил так, как ему велела совесть, как поступали в годы войны… Я это знаю. Я это видел на фронте…

– Простите, – не дав закончить Кузьмину, поднялся Фетров. – Трофим Кузьмич, конечно, заслуженный человек, ветеран. Но полковник Кузьмин глубоко ошибается. Мы, и начальство в управлении придерживается той же точки зрения, не можем брать с капитана Петрова пример. Именно потому, товарищ полковник, что, говоря вашими словами, мы профессионалы. Мы не должны лгать себе. Как мы можем учить новое поколение на поступке капитана Петрова?! Я правильно говорю? – повернулся Фетров к замначальника управления по кадрам. – Насколько мне известно, и товарищ генерал Миронов такого же суждения. Да и в обкоме партии…

Зал загудел. Присутствующие на поминках офицеры, рядовые поставили стаканы, стали переговариваться друг с другом.

– Cядь, Фетров, – тихо сказал Кузьмин. – Ты все-таки на поминках, а не на коллегии управления докладываешь. И что ты трясешься? Я пока начальник РОВД, я и отвечу…

Фетров растерялся, сел, хотел снова наклониться ко мне, но Кузьмин оперся о стол. Тогда Фетров повернулся в сторону полковника из кадров и что-то стал ему говорить.

– Трофим Кузьмич, – сказал я, – наверное, мне надо забрать Татьяну и тетю Дусю и уехать. Там родственники ждут.

– Не прощаюсь. Мы еще увидимся, – сказал полковник Кузьмин. – Машину возьмите в дежурной части.

Глава третья

– Сегодня же выходной…

– Я, кажется, вчера наобещал встреч.

– Не ходи никуда, пожалуйста. Побудь со мной. Впервые за двадцать лет…

Она долго ходила по комнате, но все время возвращалась ко мне, садилась в кресло:

– Любила ли я тебя? Наверное, да. Но потом это как-то забылось. Завертела жизнь. Бессрочная работа, без выходных, без праздников. Был и муж у меня. Но к тебе все примеряла. Не знала уже тебя, а примеряла. Ты для меня оставался символом каким-то…

– Иллюзия. Напридумывала…

– Не перебивай! Я никогда такого не говорила. Знаешь, каким я тебя вспоминала? Строгим. Помнишь в институте? Ты был редактором газеты… А сейчас? Кто ты сейчас? Какой ты? – Светлана встала с кресла, снова стала ходить по комнате.

Я чувствовал, не о том она говорит, что-то терзает ее. Мы уже переговорили обо всех знакомых, и вот она подошла к чему-то главному.

– Тебя жизнь ломала? – спросила напрямик Светлана. – Можешь не отвечать. Я кое-что знаю. Ведь ты дружил с Окуневой. Я ее всегда не любила: ханжа она. Но тут пошла на унижение, чтобы о тебе узнать. Она, баба, все это прекрасно поняла. С каким-то упоением рассказывала о твоих мытарствах. Хотя я знаю: она тоже переживала. На Север, в отпуск, она приехала из-за тебя. Номер одноместный в гостинице сняла… Ты думаешь, ей Север был нужен? – Светлана, видимо, уже плохо владела собой. – Она и за Семена-то вышла замуж назло тебе. Ты помнишь Семена? Совсем спился. Вызывала его в обком. Ну, что за друзья у тебя были?

– Он талантлив. Помнишь, какой очерк написал об Ирише Самоховой?

– Вот как… И ты туда же? Вы все, чокнутые, любили ее. Она крутила вами, как хотела. Конечно, чемпионка мира. Летчица…

– Свет, ты не о том говоришь.

– О том. Я же видела, все знаю. Ты ездил к ней на Волгу. Ты был у нее! А потом, когда ты уехал, с ней Семен был. Он со многими, черт, пьяница, жил. А ты не знал…

– Знал. Так уж вышло. Он ее очень любил.

– Ты и уехал-то, скорее, сбежал, отсюда поэтому.

– Может быть,… Но Семен ее любил. Он потом, через год, прислал мне неожиданное письмо. Это уже после того, как она разбилась. Плакал. Просил устроить его на Севере. А я не ответил ему.

– Ты правильно поступил. Он – подонок. Быстро к Окуневой переметнулся. Ребенок у них теперь незаконнорожденный…

– Господи, Боже мой, откуда ты все знаешь?

– Да уж так получилось. Все это с тобой связано. А когда он не удержал Окуневу от поездки к тебе, то обозлился. Это он распек райком за дружинников. Гадко так: привел слова растерявшегося Геннадия. И статью, первую, назвал «Беспризорный оперативный». А вскоре и вторую напечатал: «Конец беспризорного оперативного».

– Я знаю. Теперь узнал. Татьяна мне показала вчера эти вырезки из газеты.

– Это он тебе мстил. Рад был, что твоего друга приложил.

– Глупости. Он и не знал, наверное, о Генаше.

– Ну, ты словно блаженный. А я думала, что ты приедешь, разберешься. Постоишь за честь друга. Ведь ты из большой газеты. Разве ты не понял, что задумали сделать с добрым именем Геннадия?

– А может, ты тоже честь мундира защищаешь, комсомольского только?

– Да?! – Светлана задохнулась. – Ну, знаешь ли? Мы поссоримся сейчас… Моя вина в одном: отпустила его в милицию. Кому это было нужно? Ему? Нет! Мне? Тоже нет. А в итоге? Я его сорвала с настоящей работы. Ты знаешь, каким он был специалистом по краскам! Он мог по запаху определить, на какой фабрике выпускали ткань.

– Света, каждый должен нести свой чемодан. Понимаешь, свой. И ты права: он тащил не свой чемодан в парткоме, райкоме, черт знает, где еще. Не в свою упряжку влез и в милиции…

– Нет, не скажи. Он ведь был прекрасным замсекретаря парткома на комбинате. Его сразу же полюбили…

– Ты не права. Он был свой человек на комбинате. Потому что вырос там до большого человека. Вот и надо было ему работать на производстве, и никуда не лезть…

– Успокойся, не кури так много. Я знаю, что ты тоже считаешь себя не на своем месте. Но я так не думаю. Читала твои статьи. В них ты мудр, добр…

– Это называется «набить руку». Профессионализм. А здесь нужно что-то от Бога иметь. И это сразу стало заметно в большой газете. Понимаешь, сразу чувствуешь, что есть только опыт, мудрость жизненная. А таланта нет, легкости – ничего нет. Господи, Боже мой, так ужасно…

Я чувствовал, что теперь уже и меня понесло. Вдруг нахлынула такая тоска: потеря друга, неустроенность и неудовлетворенность во всем, болезнь, которой, вроде, и нет, – все разом свалилось на меня. Да еще рядом Светлана. Думал: останься я с ней, тогда, двадцать лет назад, какой была бы моя жизнь сейчас? Работал бы в областной газете, наверное, был бы с ней, растили детей. Неужели она любила меня? Полно, пустое. Я всегда боялся ее большевистской прямолинейности, потери свободы и самостоятельности. Все в прошлом…

– Скажи, ты счастлив? – спросила вдруг Светлана.

– Да. Наверное. Детьми, особенно сыном…

– Я знаю, ты всегда любил детей. Помнишь, как мы работали вожатыми в пионерском лагере? Фильм еще о нас снимали. Юля, их редактор, очень хорошо поняла тебя. Она ругалась с режиссером почти за каждый эпизод. Говорила, что ты не такой, каким та представляла тебя. Они не ссорились при тебе. А при нас не стеснялись в выражениях. Ты, кстати, видел тот фильм? Нет? Да, он долго не появлялся на экране. Прошел почти зимой, незаметно. Но я почувствовала тогда: дети – это твое дело. И редакторша почувствовала тоже. Она выбросила все надуманные сцены. Тебя почти не видно в кадрах, но ты был в каждом ребенке. Они говорили твоими словами, повторяли твои жесты, искали всюду тебя глазами. Это был хороший фильм. Я так и сказала потом Юле. Но, правда, уже через много лет. Когда она случайно зашла ко мне в гости. А она помнила тебя все эти годы. Ты дал ей что-то светлое, настоящее. Так она говорила.