Цирк на Цветном

Когда спрашивают, не жалею ли я о журналистской профессии, я отвечаю, что никогда ни о чем не жалею по одной простой причине – я себя люблю. О чем-то жалеть – это значит себя в чем-то обвинять, думать, что ты что-то сделал не так. А зачем мне себя ругать? Сделал и сделал.

В цирке мне сложнее всего было справиться, как ни странно, с ответственностью. Будучи журналистом, я привык отвечать за себя – я должен это сделать, я это сделал. Бывают, конечно, командировки, где с тобой целая съемочная группа, но это все равно максимум четыре человека, а в цирке – четыреста. И мера ответственности совсем другая. Когда ты это понимаешь, становится не по себе. Непросто осознавать, что отвечаешь за стольких людей. Но такая уж работа, тут ничего не поделаешь.

Сейчас наша задача – сохранить то, что мы унаследовали от Юрия Никулина. Сохранить, а не разрушить, потому что везде «творителей» полно, а творцов мало. К счастью, у нас есть команда. Кто-то остался с прежних времен – они работали здесь еще до меня и работают сейчас, причем замечательно. Кто-то пришел уже при мне, это мои завоевания, мои победы. В этой команде моя задача – это координация и, как у любого топ-менеджера, стратегическое и тактическое планирование. Больше, чем возможно, я на себя не беру, тем более что я практически живу на две страны, уезжаю, приезжаю. Когда мне было четырнадцать лет, мама с папой вывезли меня в Париж, и это так сильно подействовало на мою психику, тогда еще ломкую, что я до сих пор от этого вылечиться не могу. Поэтому живу я в России, во Франции и в последнее время еще в Монако – ее резидентом я стал из-за французской налоговой системы. К счастью, со связью сейчас проблем нет, и где бы я ни был, в Японии или в Китае, в Америке или дома, есть телефон, скайп, е-мейл, я всегда на связи.

На самом деле, в чем заключается моя работа? Можно провести такую аналогию: вот плывет корабль, все на нем налажено – вахта стоит, у штурвала рулевой, штурман курс прокладывает, кок варит кашу, матросы драят палубу. А на что этому кораблю капитан? А капитан, как это ни грустно, нужен на случай катастрофы, чтобы за все ответить. Так и в цирке – все знают, что и зачем делать. Но когда что-то происходит, все идут ко мне. Что и кто будет после меня – не знаю. Может быть, сыновья продолжат династию.

В Европе я повидал много различных цирковых шоу, мог сравнить, понять, что мне близко, а что нет. Цирк дю Солей, например, не близок. Я как профессионал чему-то у них могу завидовать, чем-то восхищаться, что-то не принимать, но при этом он мне не близок. Прежде всего потому, что это не цирк. Это американский вариант, грубо говоря, шоу с использованием элементов цирка. Это все на моих глазах делалось, все вывезено отсюда, из Советского Союза, в конце 80-х, когда все это тут валялось бесплатно, и люди в том числе. Люди были вывезены и выжаты досуха, все технологии, вся машинерия тоже была сделана здесь и вывезена туда. Цирк дю Солей – это воплощение великой американской мечты. Люди, которые захотели это сделать, и у них это получилось. Ги Лалиберте был уличным клоуном, он стоял на перекрестке в Квебеке в клоунском макияже и жонглировал тремя палочками. А вот Жиль Сент-Круа – это человек из хорошей семьи, с традициями, со связями в высоких кругах.

Они встретились, они объединились, они купили шапито, поехали в Израиль, прогорели, все оставили там за долги, вернулись назад и поняли, что надо что-то менять. И тогда Жиль Сент-Круа благодаря своим связям нашел деньги, и первые два проекта им сделал Франко Драгоне, тогда еще молодой и куражливый. На то, что он сейчас делает в Лидо, смотреть без грусти невозможно, халтура абсолютная. А тогда он им сделал «Saltimbanco» и «Nouvelle Experience». С этим они до сих пор практически и работают. Потому что остальное – это повторы, перепевы чего-то и тому подобное. Сейчас они горят по всему миру. Они закрыли проект в Японии с большими убытками, тридцать человек артистов остались на улице, причем половина из них наши. Бах, и привет. А там нет профсоюзов. Утром приходишь – спасибо за участие в нашем проекте, и до свидания.

Цирк, в принципе, может быть очень разным, и в мире много разных цирков. Есть цирк шапито – это классика классики. В этом шапито висят хрустальные люстры, туда приходят люди в мехах, дамы в вечерних платьях, мужчины в смокингах, там лошади в плюмаже, шталмейстер в ливрее, с золотыми галунами. Есть «Флик-фляк» – немецкий. Там тяжелый рок, мотоциклы «Харлей-Дэвидсон», кожа, чуть ли не садо-мазо, такой вот хулиганский цирк.

Или, например, что сейчас делают браться Запашные на Вернадского? Аскольд каждый проект соотносит с какими-то компьютерными играми. Он считает, что люди, которые приходят сегодня, выросли на этом, это должно быть им понятно, близко, и не нужно ничего объяснять. Может, потому, что я не люблю компьютерные игры, я это не очень понимаю. Но не говорю, что это плохо. На самом деле можно придумать любую концепцию, потому что все в наших руках. Цирк, как я уже сказал, бывает разный.

Это контрапункт. Есть очень нехитрая философия того, что представляет собой цирк в моем понимании, надо только к этому прийти. Цирк может быть любым. Есть Дю Солей, есть цирк на проспекте Вернадского, есть цирк «Наполеон» в Париже. Они все разные. Что их объединяет?

А что такое вообще для человека цирк? Это прежде всего – место. Я об этом уже говорил. Первое впечатление от цирка практически для любого человека – культурный шок. И это запоминается. Но в цирк ходят не каждый день. В цирк ходят, в среднем, три раза в жизни: первый раз вас ведут ваши родители, потом вы ведете ваших детей, потом вас ведут уже ваши внуки. В одиночку человек в цирк приходит редко, обычно это семья, это поход, это событие. Дети подросли, им уже четыре, пять, шесть лет, можно вести в цирк. Папа купил билеты, и дети ждут этого момента, готовятся, спрашивают: «А что мы там увидим?» И папа с мамой, апеллируя к воспоминаниям своего детства, рассказывают им, что они могут увидеть в цирке, к чему они должны быть готовы.

И вот модель ситуации. Они приходят в цирк и видят там совершенно не то. Оно, может быть, очень интересное, красивое, смелое, инновационное, авангардное, но это не то. А это что? Это уже обман. Дети себя чувствуют обманутыми. Потому что родители же им говорили совершенно о другом. И родители чувствуют, что их обманули, а они обманули детей. А люди не любят, когда их обманывают.

Поэтому наш выбор – классика. И это был серьезный выбор. Из-за этого прервалось наше сотрудничество с Валентином Александровичем Гнеушевым, который позиционировал совсем другой цирк. Собственно, на этой почве мы и разошлись – мы поняли, точнее я понял, что это не наш путь. Я считаю, мы должны быть интересны всем. Мы должны быть в меру инновационные, в меру модерновые, в меру авангардные, но классику тоже никто не отменял. Она остается классикой. Поэтому мы практически перестали делать тематические спектакли. Их полно кругом. Мюзиклы, шоу, сказки, истории, фильмы. Мы должны отличаться чем-то, и мы решили, что нам не надо никому подражать, не надо переживать, надо просто следить за качеством. Качество – это обязательно!

Артисты у нас из разных стран, они все яркие, запоминающиеся, из-за этого их номера нельзя повторять каждый год, иначе получится, что мы показываем одно и то же. Поэтому они выступают у нас раз в четыре года. А потом ездят по всему миру, работают и в Америке, и в Китае, и в Японии, и в Европе. Номера ведь нечасто меняются. Сделать номер – это и очень трудно, и очень дорого, и физически тяжело. Человек, который делает номер, может его изменять, трансформировать, менять стилистику, музыку, костюм, но в целом суть не меняется. Поэтому сейчас постоянной труппы быть не может: собирается спектакль, делается программа, потом все разъезжаются.

Штатных артистов у нас примерно полторы сотни, уходят из нашего цирка очень редко. Здесь их дом, здесь все свои. И они прекрасно понимают, что здесь им бесплатно сделают костюмы, напишут музыку, с ними будут работать режиссеры, художники и т. д. А в Европе такого нет. Вы приходите по контракту с костюмом, с реквизитом, с животными, и если что-то с ними случилось, это ваши сложности, а не цирка. Здесь, у нас, другая история, здесь с артистами носятся, поэтому люди за работу держатся. Потом – это стаж с трудовой книжкой, льготные пенсии, потому что в силовых жанрах и у акробатов тридцать пять-сорок лет – уже пенсионный возраст. Конечно, артисты стараются выступать как можно дольше, потому что любые льготные пенсии – это уже не то. И отсюда не уходят, отсюда выносят. Люди, когда выходят на пенсию, стараются все равно как-то тут остаться. Униформисты, билетеры, пожарная охрана, вахта, сторожа – это практически все бывшие цирковые артисты.

Программу мы делаем два раза в год, плюс отдельную для гастролей, хотя по качеству она ничуть не хуже, любую программу можно взять из нашего шапито и поставить на Цветном бульваре, и она будет выглядеть очень достойно. Это дорого, сложно, но мы планку себе подняли достаточно высоко и опускать ее уже не можем.

Отдельно делается новогодний спектакль – за основу, само собой, берется программа, которая уже работает, и придумывается история, которая адаптируется под идущие в ней номера. Если у нас идет морская история, морские животные, должно получиться что-то с ними, но новогоднее. Если слоны – что-то со слонами. То есть тут уже дело автора и режиссера, как они это все соберут, но это должна быть история для детей, какие-то герои, приключениям которых они могли бы сопереживать.

Сейчас мы планируем программу сразу на два года. Теперь, к счастью, мы можем себе позволить такую роскошь. Пять лет назад все заканчивалось в августе, и бывало, мы не знали, что у нас в сентябре будет. А сейчас мы достаточно вальяжно живем. Но дольше чем на два года ничего не планируем. Артисты – это же живые люди, не кирпичи. С людьми может что угодно произойти. Бывает, отличный групповой номер, мы договорились, уже все подписали, полгода прошло – номер распался. Или, не дай бог, кто травмировался. Это все вещи непредсказуемые. Или животные, с ними еще сложнее, чем с людьми, – не сложилось что-то, не пошло, и номер выпадает.

Было в нашей истории и такое, что на прогоне мы вдруг поняли, что нет у нас программы. Завтра открываться, люди билеты купили на месяц вперед, а программы нет, показывать то, что мы увидели, нельзя. Ничего, за ночь все переделали. Позвали других режиссеров, позвали разных специалистов, на ночь оставили всех артистов и сделали новый спектакль за ночь. Конечно, с теми же номерами. Суть в том, что номера были хорошие, но концепция не получилась, была идея, которая не сыграла. Пришлось переставить все местами, переозвучить, поменять темпоритм.

Ритм программы очень важен. Бывает, что номер идет три с половиной минуты, но кажется, что он тянется два часа, его невозможно смотреть. Почему так? Может, музыка не та, а может, он просто не на своем месте стоит, и надо всего лишь поменять номера местами. А есть еще заданная очередность, так сказать, – допустим, два номера с животными не могут идти подряд, потому что животные разные, их нужно вывести, рассадить по клеткам. Или, например, есть подвеска, которая тоже занимает время. То есть воздушный полет – это всегда начало отделения, потому что реквизит надо повесить в антракте, чтобы не было большой паузы в спектакле.

Есть множество чисто технических вопросов, которые приходится между собой соотносить. Это как пазл, все элементы нужно сложить, чтобы он стал единым целым. Один элементик выпадает, все рушится, и следует переставлять все целиком.

Бывает так, что какой-то артист заболел, или, не дай бог, травмировался, или еще что-то случилось – и номер выпадает из программы. И сразу приходится все менять. А бывает и такое, что какой-то номер вообще убирается из уже готовой программы, потому что в том виде, в котором он есть, он выпадает из общей картинки. Одной девочке потребовалось три месяца – она все переделывала, репетировала номер, меняла звуковую часть, костюмы ей делали по-другому, и только после этого мы смогли вернуть номер в программу. Но бывало и так, что номер прекрасный сам по себе, но никак не ложится в программу. Приходится куда-нибудь его пристраивать – ищем контракт в другом цирке, в другой программе, звоним на Вернадского, говорим, что хороший номер, но «не наш».

Цирк – особый мир, тут все всех знают. Знают, кто что репетирует, что когда выпускает, кто чего стоит, у кого какой потенциал. Номеров и артистов не так уж много. Тысячи три, наверное, вообще по стране. Из этого можно комбинировать программы, можно кого-то приглашать. У отдела зарубежных гастролей в компьютере по каждому информация, можно узнать, кто и где на контракте, где у кого гастроли, у кого простой, кто на репетиционном, на больничном и т. д.

К сожалению, программа – это такая штука, которую нельзя увидеть на репетициях, готовый продукт можно увидеть только когда он готов. И только тогда становится понятно, вышло или не вышло. Определить, на что пойдет публика, можно только методом тыка. Надо пробовать. Но раз публика к нам ходит, значит, мы выбрали правильный путь. Каждый вечер две тысячи человек.

Программу мы планируем не по номерам. Должна быть концепция, должна быть какая-то идея, которая ее формирует. Хотя бы дивертисмент, но нужен. Потому что идея оформляется декоративно, и костюмами, и музыкой. Сегодня мы на том уровне, когда практически к каждому номеру пишется авторская музыка, и костюмы, конечно, тоже шьются под концепцию. Например, на 2017 год у нас придумалось Монако, Монте-Карло, фестиваль фестивалей. Мы хотим позвать номера, которые получили призы в Монако, на самом известном цирковом фестивале в мире. Люди, которые там отмечались, – это уже мировой уровень, элита. И мы хотим собрать эти номера и сделать такое Монако в Москве, ретроспективу. А это диктует определенные временные рамки. И сейчас мы начинаем потихоньку искать, договариваться с людьми, чтобы они освободили 2017 год.

Для иностранных и иногородних артистов мы в таких случаях снимаем квартиры. Но скоро собираемся открыть свою гостиницу. Мы сами ее построили, правда, тоже «попали» на этом. Строители дом не достроили, сдали его за деньги, себя обанкротили, пропали, и нам пришлось все это как-то решать. Впрочем, это наши реалии, мы в них живем, поэтому тут нет смысла жаловаться.

Меня спрашивают иногда: «Как вы там? Все плохо?» А мы каждый год чувствуем, что ситуация в стране постепенно меняется к лучшему. Я реалист, я не оптимист. Но я вижу, что в цирке с каждым годом, потихонечку, появляется все больше людей (особенно летом), которые приезжают из Сибири, с Дальнего Востока. Люди не в Турцию и Египет едут, а в Москву. Мало того что у них есть деньги на билет, у них есть деньги в Москве на культуру, они же не только в цирк приходят. Они идут в Кремль, в Третьяковскую галерею, в Большой театр. И с каждым годом этих людей все больше. Значит, жизнь налаживается. И не только в Москве. Я Москву в пример не беру. Москва, Париж, Нью-Йорк – это мегаполисы, на них ориентироваться нельзя. Но я езжу с нашим шапито по городам России и вижу, что люди приходят в цирк. Но всем, конечно, хочется, чтобы хорошо стало сразу, прямо сейчас.

Я помню, как мы десять лет назад впервые приехали в Чечню после войны. Там было ужасно. Город не был даже расчищен от развалин. В цирк приходили дети, которые не знали, как реагировать. Они смотрели, но не хлопали, их никто не научил аплодировать. Это было страшно. А в прошлом году я у них был снова – просто небо и земля, так все отстроено. Можно всячески обзывать Кадырова, можно говорить, что он живет на подачки из Москвы (хотя мне бы такие «подачки»), но то, что в центре Грозного практически Эмираты – это однозначно. Да, деньги из Москвы – понятно, это дотации. Но там всю жизнь были дотации, и наконец-то на эти деньги что-то строят, создают.

Раньше мы часто сталкивались с тем, что, допустим, мама приводит двоих детей и покупает один билет, потому что у нее нет денег на два билета. Первое отделение смотрит один ребенок, второе – второй. Сегодня этого уже нет. Билеты выбирают, спрашивают, какие места лучше. И это не в Москве, это в Вологде, в Архангельске, где угодно.

Что-то меняется. Повторюсь – я не оптимист. Я просто это вижу.

Оксана Дружинина

режиссер-постановщик

Профессия мечты

Однажды, когда мне было восемь лет, в наш саратовский двор пришел дядечка и объявил о наборе в театрально-цирковую студию. Хотя тогда я не думала именно о цирке, мне стало интересно, и, чтобы не болтаться по улице, я взяла и сама себя записала. В этой студии я прозанималась достаточно долго: участвовала в спектаклях, в парадах-прологах, пела, танцевала (у нас была очень хорошая балетная подготовка) и попробовала себя, наверное, во всех цирковых жанрах – акробатике, жонглировании, хождении по проволоке… Только в воздушную акробатику я не пошла, и в студии не было дрессуры – в силу обстоятельств. Я выполняла номера с эквилибристикой, где стояла на руках, с хула-хупом… Каждый июнь мы уезжали практически на настоящие гастроли, и в течение двух месяцев почти ежедневно выступали по колхозам, по деревням. Физически это давалось тяжело, но наградой нам были аплодисменты. Саратовский цирк стал для меня отличной школой, давшей мне основные знания и навыки по всем жанрам, что по сей день хорошо помогает мне в работе.

Жизнь вывела меня к моей деятельности неожиданно. Помню, классе в пятом у нас училась девочка-цыганка, которая гадала. Я спросила ее, буду ли работать в цирке. Она разложила свои карты и сказала: «Будешь, но не так, как ты думаешь. Это будет что-то такое, о чем ты даже и не подозреваешь, и в таком месте, о котором ты даже не можешь мечтать». Я расстроилась, тогда ведь мы все мечтали о том, чтобы и дальше выступать на манеже, получать свою долю восхищения и оставаться такими же счастливыми.

Однако в девятом классе я поняла, что не хочу становиться цирковой артисткой – хотелось уже зарабатывать по-другому, «головой», да и комплекцией я не вышла для артистки. Я мечтала быть режиссером, однако почему-то мне казалось, что для этого сперва нужно поучиться на актерском. Первой попыткой стала «Щука» – московский театральный институт. Но я «слетела» с третьего тура.

Тогда я и начала заниматься с главным режиссером нашего, саратовского, цирка Александром Закировым. Чтобы чем-то занять себя в ближайший год, я поступила в училище культуры, и Закиров давал мне много полезной литературы, особенно упирая на историю цирка. В училище меня взяли без проблем, однако я решила пойти не на театральное, а на эстрадное отделение. Закиров одним из первых указал на то, что мне трудно будет стать артисткой из-за моего независимого характера. То же самое я услышала на следующий год при поступлении в Государственный институт театрального искусства – ГИТИС: «Девушка, это не ваша профессия, вы не будете слушать, что вам говорят». В приемной комиссии меня спросили, почему я иду на эстрадное отделение. «Я потом хочу стать режиссером!» – ответила я. «Подождите, но тогда вам надо идти на режиссуру цирка»! Так я узнала, что режиссеру совершенно не обязательно иметь артистический опыт.

Все сложилось довольно удачно: именно в тот момент в ГИТИСе набирался новый курс дневного отделения, что происходило раз в пять лет. В отличие от многих абитуриентов, подававших на цирковое, при поступлении я не знала никого из именитых членов комиссии. А в ней сидели Максимилиан Изяславович Немчинский, Валентин Александрович Гнеушев, оба – заслуженные деятели искусств России, Леонид Леонидович Костюк, режиссер, эквилибрист и народный артист РСФСР. Цирковая молодежь робела, зажималась перед ними, а мне это не мешало.

С самой учебой трудностей тоже не возникало, экзамены я сдавала легко, даже не читая задаваемую литературу, – все оказывалось уже изучено благодаря Закирову. И вскоре меня взял к себе ассистенткой Гнеушев. Фактически он предоставил мне полную свободу в репетициях с его артистами, аккуратно направлял меня, предлагал мне много литературы.

Так, в работе, для меня пролетел весь институт. К его окончанию я уже полтора года работала в цирке Никулина, сделала здесь дипломную работу, мой номер стоял в программе. Кроме того, три последних года я посещала балетмейстерский факультет (правда, в дипломе это не отметили, а второй диплом тогда не давали). Главное, что дал мне ГИТИС, – это возможность «выстроить себя», возможность осознать, что мне нужно, и понять примерно, как устроен театральный мир.

Я не искала работу – работа сама меня находила… Гнеушев со временем ушел из цирка, и автоматически как-то получилось, что на месте режиссера-постановщика осталась я.

Что входит в мои функции? Прежде всего я подбираю интересный «материал» – талантливых артистов, яркие номера. Для этого стараюсь быть в курсе всего нового, что появляется на «рынке». Затем я договариваюсь с людьми, заранее сообщаю им, что хочу взять их в программу. Далее я продумываю отдельные номера, а потом разрабатываю целую программу. Процесс, конечно, не быстрый, может длиться и год.

У меня отличная команда: балетмейстеры, художник по костюмам, композиторы, тренер по гимнастике и акробатике… Я собираю их и объясняю, что от них требуется, и в дальнейшем каждый трудится над своим направлением. А я стараюсь сделать так, чтобы всем службам в цирке было комфортно, чтобы рабочий процесс всем доставлял радость. На определенных этапах моя роль сводится к присутствию на репетициях – я контролирую отдельные номера. Главная наша цель: зритель должен получить удовольствие, и при подготовке важно не зацикливаться на технических моментах (с ними поможет тренер), а ввести артистов в атмосферу, чтобы они прочувствовали нужный образ. Я могу посоветовать им посмотреть какие-то фильмы, картины, чтобы легче было понять настроение. Ведь хорошие номера рождаются лишь тогда, когда человек работает с тобой в соавторстве, погружается в этот соус. А когда задано правильное направление, артист наполняется тем, что нужно, и сам получает удовольствие от результата. Если я корректно выстрою «скелет» программы – не только все продумаю, но и настрою других, – он обязательно обрастет правильным «мясом». Это как хорошее вино – с годами оно лишь вкуснее.

Свою первую программу – «Вместе со временем» – я выпустила в тридцать лет, такой сделала себе подарок ко дню рождения. До этого долго работала в качестве второго режиссера, как соавтор ставила «Елки», детские новогодние спектакли. А тут в течение года готовила номера – все в одном стиле – и из них потом собрала единую цирковую программу.

Должна ли я придумывать каждый номер с нуля? Могу сказать так: если сам не сделаешь номер, то потом и брать особо некого будет, потому что все равно любой номер необходимо адаптировать под программу, дотягивать. Мы сами поставили себе высокую планку и серьезно относимся к тому, чтобы не опускаться ниже нее. Поэтому номера берем только уникальные, с изюминкой, «фишкой» конкретного артиста. Нам требуется индивидуальность трюка, собственная манера исполнения, которой нет ни у кого. И потому у меня никогда нет номеров-названий – название всегда ограничивает, для меня важны актерские фамилии. И это моя принципиальная позиция: существует артист, и его знают по фамилии, а не по образу. Плисецкая всем известна как Плисецкая. Ведь это артисты – звезды цирка, и где бы они ни работали – у нас или в другом шоу, – они все равно остаются самими собой.

Для любого циркового артиста особый этап в карьере – попасть в программу цирка на Цветном бульваре. И с лучшими, наиболее нам интересными, мы тоже заключаем контракт. Раньше артистов вводили в штат цирка. Сейчас мы берем туда только те номера, которые создаем для фестивалей, – уникальные, самые-самые.

Программы целиком мы меняем дважды в год. Новогодние «Елки» делаются на основе текущей программы. Я не люблю менять артистов во время длинного марафона. Это случается, но очень редко, и обязательно оговаривается заранее. Я считаю: как программу начали, так должны и закончить. На программу мы заключаем контракт с артистами, они знают свои сроки и, опираясь на это, планируют уже дальнейшую свою работу, гастроли и прочие выступления.

Полностью подготовленных в цирке номеров у нас процентов семьдесят. Даже дрессуру мы готовим, адаптируем под программы. Я направляю артистов, помогаю им, мы все согласовываем. Нужны мои хореографы – они приедут, не нужны – артисты сами находят. Но это все происходит под контролем и в течение длительного срока. Не так давно у нас шла программа «Королевский цирк», фактически я готовила ее два с половиной года, ездила с артистами по городам. А сейчас у нас в планах иллюзион-аттракцион с Анатолием Соколом – иллюзионистом в третьем поколении, из легендарной цирковой династии. Мы больше трех лет уже с ним занимаемся. Практически вся подготовительная работа ведется в Питере, но показывать будем в столице, и программа полностью адаптирована под наши требования и стиль, под вкусы московского зрителя.

В цирке на Цветном бульваре есть оркестр, и по возможности я стараюсь использовать его во всех программах. Однако оркестр может сыграть не все. Он хорош для животных, потому что их невозможно точно выстроить по музыке. Прекрасно под оркестр работают клоуны и большие номера – такие, как доски. Но есть определенные жанры, например спортивно-акробатические, где все идет под счет, в определенном темпе, расставляется на музыкальных акцентах, и там предпочтительна фонограмма. Ведь дирижер сегодня может так дирижировать, а завтра иначе, и получается, что артист работает в привычном темпе, а музыка «уходит», или наоборот. К тому же играть в течение целой программы музыкантам физически очень тяжело.

Музыку для оркестра пишет известный композитор Лев Землинский, человек огромного опыта и знаний. Наши музыканты Леву уважают. На втором композиторе – Денисе Гарнизове – лежит вся фонограммная часть.

Денис – сын композитора, режиссера, продюсера Леши Гарнизова, по образованию он юрист. Но он с детства, всю жизнь, занимается музыкой и первую композицию для моего номера написал лет в четырнадцать-пятнадцать. У него нет музыкального образования, он все делает по ощущению, но при этом получается совершенно сумасшедше. Он пишет, как для кино, создавая настроение, образ. А мне именно это и нужно.