С бала на корабль. Итакин дуб. Повести и рассказы

Всё это Юрка узнает и поймёт позже, а пока Ильясов задумал для аварийной партии другую забаву. Ведь руки у него давненько чешутся, уж очень ему хочется бомбы в море позаряжать.

6

В открытом море качка усилилась. Кубрик, где укрылась аварийная партия, ходил ходуном. Все молчали, лишь хоровое звяканье матросских мисок в посудном шкафчике, разноголосые скрипы и скрежет подвешенных на цепях коек сопровождались глухими ударами волны о борт корабля. Юрка, следуя указанию боцмана не маячить перед глазами, присел на рундук по соседству с рундуком, на котором, свесив ноги, растянулся моторист кормового машинного отделения старший матрос Пастика.

«Что бы это могло значить – пиллерс, – размышлял Юрка, вспоминая едкое замечание мичмана». Уж было обратился с вопросом к Пастике, но с удивлением заметил, что он, похоже, спит. Скорее, не заметил, а услышал сопение, переходящее, по мере погружения Пастики в глубокий сон, в банальный храп.

Подозрительные звуки донеслись и до боцмана, сразу же определившего, от кого они исходят. Нет! Ну валяться на рундуке во время боевой тревоги на корабле куда ни шло, но спать, да ещё так вызывающе сладко похрапывать… Такое безобразие старый военмор Кудин стерпеть не мог.

– Ну-ка, Садовский, торкни того эстета в бок, да посильнее, органы пищеварения не жалей, меньше казённый харч переводить будет!

Слово «эстет» было любимым словом боцмана. Где его подцепил, он уж и не помнил – то ли в газетке, то ли от давно выслуживших сроки «старших товарищей». Слово ему сразу пришлось по вкусу, хотя толком не ведал его значение. Напомнило оно другое слово из послевоенной юности, бывшее в ходу в те лихие времена – кастет. Чувствуете, какая рифма сумасшедшая у этих слов, так и просится в стих! Кудин не преминул его сочинить: «ДолжОн быть в кармане кастет, если ты настоящий эстет» и порой использовал в нравоучительных спичах, как прибаутку, для придания своим словам глубокого философского смысла.

Бывалый, говорят, солдат спит, да всё видит. Старший матрос Пастика, прослуживший почти два года на корабле, не только всё видел, но и слышал. Потому после возмущённой тирады боцмана храп резко прервался, но Пастикины глаза по-прежнему оставались закрытыми. Возможно, он проверял Садовского – торкнет или побоится. Юрка и не думал бояться, да и торкать не собирался – мало ли чего тебе прикажут. К тому же, по всему было видно, что Пастика очнулся, но притворяется – соблюдает подобающую его статусу солидность.

Наверху вдруг зашумело и забулькало, словно кто-то дёрнул ручку громадного унитаза. «На верхней палубе вода, – догадался Юрка и, с опаской взглянув на подволок кубрика, перевёл вопросительный взгляд – уж не тонем ли? – на боцмана».

– Что, Садовский, не хочешь помирать? Плавать-то умеешь? До берега ещё недалече, саженками домахаешь… – криво усмехнулся Кудин и, словно спохватившись, по-отечески успокоил Юрку, – Не боИсь, выдюжим. То шальная волна хлестанула на бак. Не ровен час, по гюйсшток окунёмся, и то не беда.

Боцман глянул на часы. Прошло уже почти полчаса, как его команда задраилась в кубрике. Кудин знал, что по выходу из базы через десять-пятнадцать минут командир или начинает корабельные учения по борьбе за живучесть, или объявляет «Отбой боевой тревоги – первой смене заступить». Что там они на мостике, заснули, как у меня Пастика?

Признаться, Кудин с утра сам был не в своей тарелке. Ночью просыпался, пил из бачка тёплую воду с металлическим привкусом, а в голову лезла всякая дребедень. Уж скоро стукнет тридцать пять, а у него ни семьи, ни дома. Обитает на корабле в тесной мичманской каюте. По субботам шляется по разведёнкам. Ведь с ними проще – взял бутылку, шмат колбасы да батон ещё не забудь прихватить – у них вечно не бывает хлеба – и «вечер отдыха» гарантирован. Сколько это может продолжаться? Надо что-то менять в жизни, но как?

Словом, не выспался и сам был не прочь вздремнуть часок. А здесь – неожиданный выход в море, да в такую погоду. Волна, небось, до пяти баллов разгулялась. Что им там, в штабах, не сидится? Надо же было отправить корабль в море под предельное волнение. Здравым умом Кудин понимал, что не прав, что в любой момент и в любую погоду может быть нарушен граница территориальной вод, и потребуется вмешательство кораблей охраны водного района, но раздражение, исходящее изнутри помимо его воли, не давало покоя. «Эх! Соснуть бы часок и всё бы устаканилось! А здесь ещё „молодого“ подвесили. Сразу видно, что пацан не обучен, никакой флотской подготовки, за ним глаз да глаз. Говорят, дипломированный техник, молодец – „гражданка“ гарантирована, не то, что у меня».

Кудин вновь посмотрел на часы. «Пора, пора. Впрочем, раз мостик не даёт отбой, значит, имеются на то веские причины, – начал размышлять Кудин. – Получили, к примеру, целеуказание из штаба базы и сразу легли на боевой курс. Или же командир решил от непогоды подстраховаться, мало ли чего. Возможно, что-нибудь ещё придумал – с него станется, с этого Ильясова!»

7

Уж пятый год командовал кораблём Ильясов. Жарким летом 1963 года пришёл он на противолодочник, когда корабль готовился к заводским ходовым испытаниям. До этого был командиром «большого охотника» и его, перспективного молодого командира, направили на строящийся малый противолодочный корабль нового проекта.

Об этих кораблях было много разговоров, судя по которым они как небо от земли отличались от «больших охотников», хотя шли им на замену. На Балтике их ещё не было, и воочию никто не видел. Но слухами земля полнится…

Когда Ильясов впервые увидел свой корабль у причала керченского судостроительного завода, на мгновение замер и, не двигаясь, ещё несколько минут наслаждался его диковинным силуэтом. Высокий бак с острым агрессивным форштевнем придавал кораблю изящную стремительность, чуть выпуклая палуба в районе бака и надстройки плавно переходила в лёгкую седловину в районе небольшого шкафута и шканцев. Правда, несколько громоздкий полуют с двумя рядами воздухозаборников – «горбов» – диссонировал с гармоничной архитектурой передней части корабля и тяжелил его энергичный силуэт.

Вот то-то и оно, Ильясов знал, что скрывалось за отвесными бортами громоздкого полуюта. То, чего до последнего времени ещё не было ни на одном корабле советского военно-морского флота – две мощнейшие газовые турбины, с помощью которых этот противолодочный перехватчик разгоняется за минуты до тридцати пяти узлов, а на «мерной миле», говорили, и до сорока дотягивает. Фантастика!

Корабль оказался лучше, чем он ожидал увидеть. Определённо, «большой охотник» не мог тягаться с этаким красавцем, к тому же вооружённым до зубов. Ильясов, минёр по военной профессии, сразу же впился взором в две причудливые установки на баке и на передней части надстройки. Вот они, в ту пору ещё секретные реактивные бомбомётные установки РБУ-6000, о которых с придыханьем рассказывали друг другу минёры балтийской базы. Двенадцать стволов, уложенных по кругу, законченное произведение военного дизайна, ни отнять, ни добавить, не перевелись ещё гении на святой Руси. Залп из всех двенадцати… Что устоит против этого?.

И про пушку, которая красовалась на шкафуте, также был наслышан. Говорили, что пушка та оказалась настолько удачной, что её включили в новые проекты кораблей всех рангов, находящихся на стапелях всех кораблестроительных заводов страны. Калибр 57 миллиметров о двух стволах, сумасшедшая скорострельность, это тебе не 32- миллиметровые мухобойки, которыми были вооружены все корабли от крейсеров до тральщиков для отражения воздушных атак. И, опять же – дизайн!

Старший лейтенант Ильясов с интересом рассматривал орудие и находил его не менее прекрасным, чем его родные бомбомёты. Башня пушки представляла оригинальную комбинацию сферы и косоусечённой пирамиды. Пушка настолько не походила на своих предшественниц, что, казалось, сошла с иллюстрации к фантастическому роману. Впрочем, это можно было бы сказать и обо всём корабле. Лаконичный, агрессивный силуэт, размерные пропорции отточены. «Небось, замрёт, сердечко командира подлодки, узревшего в перископе такого зверя, – думал Ильясов, наслаждаясь видом корабля».

В нелёгких служебных буднях незаметно пролетели годы. Ильясов знал корабль, как свои пять пальцев, изучил возможности корабля, все его повадки и особенности. Подводники, с которыми отрабатывались задачи поиска, слежения и уничтожения подводных лодок, побаивались Ильясова, знали, что шутки с ним плохи. От него не скроешься, всякие хитрости и уловки тоже не срабатывают. Если контакт взял, то уже не упустит, бульдогом вцепится и будет скрежетать по корпусу ультразвуком, пока подводники не запсихуют и не всплывут, чтобы раскурить трубку мира.

Однако со временем азарт охотника за подводными лодками у Ильясова поугас. Год назад присвоили ему капитана третьего ранга, первый кап-три среди командиров дивизиона. Но радость получения звания омрачалась сознанием того, что в его служебном положении ничего не изменилось. Выслужил он это звание по годам – и всё.

Капитан третьего ранга Ильясов понимал, что засиделся, что пора ему уже принимать большой корабль. Ещё год-два, и выпадешь из обоймы перспективных командиров. Тогда прощай командирство, прощай море, и путь ему дальнейший светит в околокорабельные или штабные чиновники, коих великое множество на флоте. В душе же и по крови он был командиром, любящим власть, умеющим приказывать и добиваться выполнения приказа, быть решительным и оперативным в любой обстановке, способным подчинить коллектив далеко не самых слабых мужиков и пользоваться их доверием. Командирами рождаются и только потом становятся.

8

– Так вот где собака порылась! – вырвалось у Кудина, когда подозрительно долго молчавший мостик проклюнулся командой: «Аварийной партии приготовиться к зарядке реактивных установок!» Для боцмана это был не худший вариант. В этой командирской забаве он лично не участвует и может позволить себе кемарнуть, пока его бойцы ворочают бомбы. По опыту он знал, что учения по загрузке глубинных бомб продлятся не менее часа.

Садовскому команда эта ни о чём не говорила, но то, что она не по нутру бойцам аварийной партии, он без труда вычислил по их скисшим физиономиям. Впрочем, не у всех. Юрка с удивлением заметил, как преобразилось дотоле безразличное, мясистое лицо минёра – мутноватые с краснинкой глаза хищно засверкали, как у орла, завидевшего с высоты беззащитного зайчонка. Минёр бодро встал с рундука и живо направился к люку, расположенному прямо посередине кубрика.

– Вот зверюга, – буркнул трюмный машинист Галузов, пожелтевшее лицо и бескровные губы которого красноречиво свидетельствовали о плохо переносимой им качке. – Мослами не корми —дай с бомбами порезвиться, конченый «румын».

Трюмный, будучи уже по второму году службы, знал, что предстоит в ближайший час боевой подготовки – пренеприятнейшая процедура зарядки реактивных установок.

Минёр тем временем отдраил люк, откинул крышку на фиксатор и, на удивление, легко и быстро для своей с виду неуклюжей фигуры исчез в тёмном проёме. Теперь-то Юрка смекнул, что этот невинный с виду люк, расположенный посреди кубрика, есть ни что иное, как вход в бомбовый погреб. Вслед за минёром так же проворно скользнул вниз корабельный химик с замечательной фамилией Вишнёвый. Хотя он находился в чине старшего матроса и служил второй год, на корабле его звали «боцманёнок». Почему? Да потому, что, во-первых, по штату входил он в состав боцманской команды, а во-вторых, как его такого небольшого росточка, с ясным детским голубоглазым лицом, да ещё с эдакой «лошадиной» фамилией, изволите звать?

В кубрике осталось трое, если не считать мичмана Кудина, который, судя по всему, и не собирался нырять в проём таинственного люка. Кто следующий? Моторист с одной лычкой на погоне, хитроватый молдаванин Пастика, видимо, считая, что бомбовый погреб не то место, куда стоит поспешать, личному примеру минёра не последовал и боевым задором «боцманёнка» не проникся.

Трюмач Галузов, терзаемый приступами морской болезни, похоже, потерял интерес к службе и выбиться в отличники «боевой подготовки» не стремился. Получалось, что следующим должен быть Садовский, матрос первого месяца службы на корабле, только что на виду всей военно-морской базы возведённый в ранг «карася» Балтийского флота. Чёрный квадрат на палубе кубрика манил неизвестностью. Острый холодок предчувствия опасного приключения приятно защекотал меж лопатками. Бомбовый погреб, чёрт возьми! От одного названия мороз по шкуре! Садовский решительно погрузился в чёрную пасть люка вслед за минёром и Вишнёвым.

Спускаться по вертикальному трапу в бомбовый погреб так же просто, как и по лестнице в домашний погреб за солёными огурцами. Так же, если бы не ужасная качка, которая сводила на нет опыт спускания в обыкновенный погреб. Единственно, что придавало уверенности в укрощении трапа, который как необъезженный жеребец, изо всех сил старался сбросить с себя непрошеного гостя, было то, что сорваться с него просто невозможно. Вертикальная шахта настолько узка, что постоянно спиной ощущается металлический холод противоположной стенки.

Внизу послышался металлический скрежет отдраиваемого люка, засовным железом звякнул фиксатор. Пахнуло сырым холодным воздухом, насыщенным крепким коктейлем запахов металла, краски, смазки и чего-то ещё незнакомого и, как показалось Юрке, опасного. «Запах бомб», – молнией пронеслось у него в голове. Мурашки кавалерийской лавой прокатились по спине, но не от страха, а скорее от острого любопытства.

Если тебе нет и двадцати, сила болезненного любопытства бывает непреодолима. Здравый смысл шепчет: «Стой, не иди, не смотри, оно тебе надо?», а какая-то сила, бесова что-ли, гонит тебя вперёд: «Иди, иди, посмотри, ну хоть краешком глаза, что там такое?». Молодость, считает зрелый человек, безрассудна, она любопытна и любит играть, но нет на земле игры азартнее, чем игра со смертью. Недаром в старину поговаривали, что молодые должны учиться у стариков по-настоящему любить жизнь, а старики у молодых – по-настоящему любить смерть. Но хватит философии.

Пережидая очередной провал корабля, при котором спускаться по вертикальному трапу практически невозможно, Юрка глянул вниз. Минёр включил освещение погреба. Проём люка на дне шахты, тускло отсвечивая красноватым светом, словно вход в преисподнюю, притягивал неизведанным. Вишнёвый уже исчез в погребе, путь был свободен.

В квадрате открытого люка показалось уродливо искажённое боковым освещением лицо минёра, которое что-то рявкнуло, но акустика шахты донесла до слуха лишь бессвязный набор резонирующих звуков. Не составляло труда догадаться, что минёр поторапливал оставшихся в кубрике. Корабль в тот момент полез вверх, и Юрку потянуло вниз, только ноги успевай переставлять с одной ступеньки на другую. Он быстро достиг люка бомбового погреба и продолжил спуск по трапу уже в самом погребе. Увидев электрика, минёр то ли вопросительно, то ли удивлённо хмыкнул. Вишнёвый приветливо осклабился во весь рот. Наверняка ожидали увидеть другого бойца аварийной команды. Минёр снова заорал в люк, а Юрка осмотрелся на новом месте.

Вернее, попытался осмотреться, но вмиг его вниманием завладели они, и Юрка, инстинктивно прошептав детское заклятие «Чур меня», как завороженный, уже не мог отвести от них глаз. Сравнительно небольшое низкое помещение было сплошь заставлено сигарообразными штуками шарового цвета. Так вот они какие, настоящие реактивные глубинные бомбы! Они оказались большего размера, чем Юрка предполагал. Их ровные ряды и высота с человеческий рост создавали странное впечатление, что это закованные в броню живые солдаты, вытянувшись во фрунт, замерли в строю в ожидании команды командира. Они вместе с кораблём, не нарушая строя, в грозном молчании то взмывали вверх, то летели вниз и единой несокрушимой глыбой переваливались с борта на борт. От этой безумной мысли и их ужасающего вида у Юрки на лбу выступила испарина. «А если, не дай бог, рванёт, – суетливо закопошилась в Юркиной голове ещё одна паническая мыслишка, – расщепит на атомы, мокрого места не останется». Под голландкой гулко застучало сердце, кровь забилась в висках, язык во рту приклеился к нёбу.

– Сколько их здесь? – не оборачиваясь, с хрипотцой от волнения спросил Юрка.

– Штатный комплект, девяносто шесть, – с гордостью произнёс минёр, словно это были не глубинные бомбы, а поросята в его личном свинарнике.

Боцманёнок Вишнёвый с детской непосредственностью продолжал доброжелательно скалиться, и, видимо, разгадав Юркины страдания, обыденно, словно в курилке, произнёс:

– Да не рванёт, не боИсь! У них тройной предохранитель на взрыв. Не ты один такой, у меня поперву очко ещё как скрипело от страха.

У Юрки отлегло. Ему стало стыдно за минутную слабость, и он демонстративно отвернулся от этих «железяк». Так он в мыслях оскорбил грозное противолодочное оружие в отместку за испытанное унижение.

9

Казалось, что в погребе качает сильнее, чем наверху. Как и в настоящем деревенском погребе, где хранятся съестные припасы, в бомбовом погребе было холодно, но вы разве почувствуете укус комара при встрече с тигром? При виде контингента начинённых взрывчаткой адских штуковин Юрку едва в жар не бросило, а вы говорите «холод».

Но вот в проёме люка нарисовались по-хозяйски нагуталиненные прогары моториста Пастики. Чуть погодя по трапу достиг погреба и трюмный Галузов. Лицо его просилось на кисть иконописцу для написания образа страстотерпца. Со стоическим терпением он переносил «морскую болезнь» и не просил, и не надеялся ни на какие поблажки на свой счёт. Вся заряжающая команда была на месте, мичман Кудин, как вы уже догадались, в её состав не входил.

Минёр Яцев, распорядитель предстоящего действа, окинув взглядом участников, остановил свои рыбьи зенки на Садовском и призадумался. Юрка, посчитав, что хозяин бомбового погреба оценивает его пригодность к предстоящей богатырской забаве, расправил плечи и выкатил грудь. Сильно сказано – да какие там плечи у пацана ростом 183 см и весом 75 кило? Селёдка, если не сказать обидное «глиста»! Зато, к Юркиной радости, качка на него практически не влияла. Испытывая лёгкую эйфорию с примесью куража типа « Эх, где наша не пропадала!», он был бодр, полон сил и энергии! Тем более, он видел, в каком плачевном состоянии находится трюмный, как изменился в лице моторист. Даже морской волк, видавший виды мичман Кудин, который час назад на баке стращал его пятибалльным штормом, нахохлился, как воробей в ненастье, поскучнел и притих. Так что Юрка ответным, уверенным в себе взглядом как бы говорил минёру, мол, гляди, какой я огурец и готов к выполнению задачи без всяких.

Но Юркина показуха минёра почему-то не впечатлила. Напротив, его лицо при виде Садовского помрачнело, словно минёр, присмотревшись, вдруг вспомнил, что когда-то уже встречал этого типа, и новая встреча не сулила добра. На самом же деле его, хранителя корабельного боезапаса, поразила острая и ясная, как отточенный до блеска клинок, мысль, что человек этот не должен находиться в бомбовом погребе, помещении со строго ограниченным доступом персонала. От осознания того, что он допустил проникновение в погреб постороннего лица, лоб у него покрылся испариной, несмотря на собачий холод, царящий в отсеке. Минёр сдёрнул с головы берет и провёл им по лицу. Ведь ему никто не давал приказания на доступ электрика в погреб ни устного, ни, тем более, письменного. А кто он такой, этот «карась»? По корабельным меркам – никто, ноль без палочки, «дух». Третий день на корабле, не сдал экзамены по книжке «Боевой номер», по устройству корабля, не допущен к самостоятельному обслуживанию заведования. Да что там заведование – не допущен к бачкованию в кубрике!

«Отправить наверх в кубрик, – впопыхах уж было решил минёр, но вид никакого трюмного и дремлющего на ходу моториста его отрезвил». Минёр щёлкнул тумблером переговорного устройства.