Рассказы

А когда попили молока, Алексей Павлович поглядел в окно и сказал:

– Знаешь что, лук – это потом, а давай-ка сейчас мы с тобой пойдем планер запускать. Я как раз вчера новый закончил. Пойдешь?

– Пойду, – быстро сказал Миша. – А вы планеры делаете?

– Вот ты в школу не ходишь, – говорил из другой комнаты Алексей Павлович, – а мы там организовали кружок авиамоделистов, соревнования устраиваем…

Алексей Павлович вернулся с большим планером. Планер был красный, крылья у него шли из-под фюзеляжа назад и вверх, нос был длинный и тупой, как у акулы, а на фюзеляже горб.

– Я его из пластмассы делал. Пробовал в саду пускать, да тут деревья, места мало. Мы сейчас на реку пойдем, там с обрыва далеко видно.

И они пошли.

За оврагом сразу начинался лес, а в лесу уже было желто, и на черной дороге везде желтели опавшие березовые листья. А небо наверху было голубое, даже не похоже, что стояла осень.

Миша нес планер и любовался им. Иногда он нес его на вытянутой руке, и тогда планер будто летел, даже вздрагивал, просясь из рук.

– А если он улетит далеко, как мы его найдем? – спросил он, глядя на планер снизу вверх.

– Видишь, он красный, его сразу заметно, ребята найдут, принесут в школу.

– А далеко улетают? – спросил Миша.

– Далеко.

– А может он долететь до солнца?

– Он, наверно, полетит дальше солнца, – сказал Алексей Павлович, хотя знал, что этого не может быть. Но ему хотелось, чтобы так было. И Мише тоже.

– Может, он полетит к голубой звезде, – сказал Алексей Павлович.

– К какой звезде?

– Ну, я не знаю. К Сириусу. Или к Канопусу.

– О! – сказал Миша, хоть и не знал, где эти звезды. – А можно его на ракете догнать? – неуверенно предложил он.

– Я как раз об этом думал. Знаешь, сделаем мы ракету и запустим ее тоже к солнцу. И тогда она, может быть, догонит наш планер, и им не скучно будет лететь вместе. А ты знаешь, что в нашей области родился Циолковский?

– Нет. А кто это? Летчик?

– Циолковский был изобретатель. Он изобрел ракету и написал много интересных книг про космос.

– А! Так он был летчик? – опять спросил Миша.

– Нет, он, как и я, был учитель. – Алексей Павлович немного покраснел и покашлял. – Он был старик. Глухой старик. И он еще плохо видел и спотыкался, когда шел по земле. – Алексей Павлович потер свой шрам на лице. – Или, может быть, он спотыкался, потому что все время думал о звездах, и когда шел куда-нибудь, то видел только звезды во тьме и летящие к ним ракеты.

Алексей Павлович и Миша вышли на обрыв к реке. Река текла глубоко внизу, и ивы по ее берегам были похожи на маленькие серебристые облачка. А за рекой, до лесистых холмов на горизонте, шли поля. На полях везде росли капуста и картошка, и колхозники уже начали убирать их. Видны были маленькие сверху грузовики, приехавшие в поля, и точками розовые и зеленые косынки девушек, и еще сизые кучи срезанной капусты.

– Посидим, – сказал Алексей Павлович. – Сперва нужно помолчать и как следует посмотреть на все, чтобы запомнить. Знаешь, так просто, для настроения.

– Как – для настроения? – спросил Миша.

– Ну, чтобы легко стало. На душе.

– А! Мне уже легко, – быстро сказал Миша и посмотрел на планер. И вообразил, как сейчас полетит красный планер.

– Но мы все равно еще посидим, – сказал Алексей Павлович. – Смотри, как тихо! Вон, видишь, деревья желтые, а вон, правее, целый лес багровый, а там – видишь? – еще не успело пожелтеть, там зелено. И паутина летает.

– А почему она летает?

– А это такие маленькие паучки. Осенью они выпускают паутинку, и ветер несет их с севера на юг, а когда стихает, паучки опускаются на землю и сидят на траве. А потом опять летят. Все летит, Миша, все, брат ты мой, летит – и жизнь наша, и птицы, и ракеты, и сама земля, и солнце – все летит!

Алексей Павлович опять потихоньку замурлыкал песню, которую когда-то пел на севере. О том, как внизу уходят назад гористые берега, море и виден Северный полюс. И как ветер дует над Новой Землей и солнце совсем не заходит и мерцает над океаном.

Миша сидел смирно, смотрел на красный планер, который вздрагивал рядом на траве, просясь в полет, смотрел на широкие, до самого горизонта, поля за рекой и думал, что эти поля идут до самого Дальнего Востока, где живут сейчас его отец и мать, и до Новой Земли, про которую пел Алексей Павлович, и ему было хорошо.

– Ну ладно, – сказал Алексей Павлович и встал. – Давай-ка запустим мы с тобой этого бродягу!

Он взял планер в правую, здоровую руку. А левой погладил его крылья и фюзеляж.

– Внимание! – закричал он громовым голосом, и эхо отдалось из лесу.

– Старт! – крикнул он еще громче, и эхо опять отдалось, а планер уже рванулся вперед и полетел.

Сперва он покачивался, будто был взволнован свободой и не знал, куда лететь – вниз или вверх. Потом успокоился, воздушные токи, поднимавшиеся от реки, подхватили его, и он стал забираться вверх. Он парил уже выше места, где стояли Алексей Павлович с Мишей, и заворачивал направо, но потом, раздумав, переменил курс и полетел налево, на восток, забирая все выше и выше.

Сияло неяркое, сентябрьское солнце, все заливало своим ласковым светом, и ветры, которые тихонько дули над землей, были легкими и теплыми. А там, за рекой, в полях, люди, увидев планер, прикрывали глаза от солнца рукой и смотрели на красную птицу, стремительно несущуюся к недоступной высоте, как на чудо.

– О! О! Смотрите! – говорили они друг другу.

А планер летел все дальше! И хотя Алексей Павлович с Мишей остались далеко на обрыве, они тоже как бы летели вместе с ним и вместе с ним озирали землю и радовались ласковому дню и тому, что внизу идет мирная работа и что люди замечают их планер.

Лютый враг

Приехал я в деревню, не знал ничего, не спросил никого, а прямо стал на житьё в одном доме. Очень мне дом этот понравился – аккуратный такой, крыльцо резное, с крышей на столбиках, и восемь окошек в белых наличниках на три стороны глядят. И хозяйка была добрая: самовар утром и вечером на столе шумел, а я ужасный охотник до чаю.

Но только жил в этом доме черный кот. Я таких котов сроду не видывал. Такой это был широкий, раскормленный, блестящий кот с желтыми наглыми глазами.

Усы у него были, как если посмотреть прищурившись на яркую лампу. Когти у него были тверды и остры, как железо. Только треск стоял, когда принимался он драть ножку стола или лавки. В дом входил он из-под печки, и мне даже не по себе стало, когда я в первый раз увидел усатую его морду в темноте подпечья.

Я как раз ужинал в это время, а хозяйки дома не было. Заметил меня кот, вспрыгнул на лавку и стал нюхать на столе. Сразу у меня аппетит пропал. Нюхает, а шерсть на спине так дыбом и стоит и хвост дергается. Понюхал, отвернулся, глаза прикрыл и лапами затряс, будто брезговал. А потом на печь вспрыгнул – подняло его в воздух, как нечистую силу, – и стал на меня оттуда зелеными угольями посвечивать.

Был этот кот нрава злобного и большой вор. Всю деревню в страхе держал. То в кладовку к кому-нибудь заберется, то цыплят передушит, а то на овцу кинется. Овца по деревне бегает, хрипит не своим голосом, а он на загорбке у нее сидит, шерсть дерет да урчит. Убить его сколько раз хотели, да не давался – умен был и скрытен.

Попробовал я сперва подружиться с ним, да куда там! Погладить и то не давался. Уши прижмет, клыки оскалит, усы вверх, а в глазах дремучесть и желтизна необыкновенная.

Очень я люблю рыбу ловить. А на рыбалке, известно, не только крупная рыба попадается, но и мелочь всякая: окуньки, ерши, плотичка. И все, бывало, мелочь эту я коту несу. Дома достану рыбу из сумки, говорю ему: