Вообще это больной вопрос. Для своих родителей я крест тяжкий, сам знаю. Вот уже шесть лет, с той поры, как начал учиться, одни огорчения и неприятности им из-за меня. Вплоть до того, что дважды исключали из школы… А сколько разбитых носов, порванных рубах, жалоб, предупреждений? Никогда не думал, что буду таким! Все родные и близкие знакомые удивляются – в кого? Откуда мне знать, в кого? Я однажды попытался выяснить – пошёл в лесной табор к цыганам, сел у костра и сижу смотрю, как старухи пекут лепёшки, а они ничего: и не гонят, и своим не признают. Это было в Троице в ту весну, когда меня исключили из третьего класса как неисправимого. Я тогда уехал к сестре Лёле в город Грязовец, жил у неё с месяц, и там ребята сочинили про меня такую песенку:
Эх, бритая башка,
Не боится камешка!
Я их правда не боялся. Они на меня с камнями, а я на них с палкой – всегда убегали.
Но это всё в прошлом.
Теперь у меня есть такое дело (вернее, такая цель), что мне не до озорства.
Да и возраст не тот: четырнадцатый год уже, осенью пойду в седьмой класс!
Друзья-приятели
Вспомнил про школу, и потянуло меня на солнышко, на простор. Пока, дружок-дневничок!
Я прячу в укромное место толстую тетрадь, в которую записываю разные мысли и наблюдения, и выбираюсь из чердака дома на плоскую тесовую крышу сарая – на «палубу». Погода подходящая: умеренно жарко, по небу плывут перистые облака. Пахнет картофельной ботвой – к вечеру, видимо, натянет дождь. Спускаюсь по бревенчатому углу на землю, прыгаю на турник. Подтягиваюсь: раз, два, три, четыре. Для разминки достаточно. Пройдёмся на руках… Порядок! А теперь к Ваньке и на Кубену, там, может быть, увижу Нину…
До чего же хорошо жить на свете! Я чувствую, как по моим жилам течёт горячая кровь, а самого себя не чувствую – я будто перистое облачко. Упершись о перекладину, перемахиваю через забор и шагаю дальше и дышу, а на сердце так легко, так всё замечательно!
Ванька-трудяга окучивает картошку. Тяп, тяп… – мотыга играет в его длинных загорелых руках. Он мой приятель и одноклассник и, кроме того, сосед.
– Труд на пользу, мужик. Пошли купаться, – говорю я Ваньке.
– Работать надо. – Ванька не подымает стриженой головы и всё тяпает.
– Отдыхать-то тоже надо, чудак человек!
– Мать забранит.
– А много тебе ещё?
– Да с часок займёт.
– Ладно, приходи, как кончишь…
– В футбол будем играть, – бормочет Ванька.
В футбол он играет здорово, особенно бьёт с левухи. Он крайний правый, я левый. У меня тот недостаток, что я часто зарываюсь и попадаю в офсайд. Ванька со своей осмотрительностью никогда не попадает…
На Кубену иду посёлком по извилистой песчаной дороге. На буграх и возле домов сосны, узловатые, кряжистые. Ноги по щиколотки вязнут в тёплом песке.
– Эй, Мартышка, покажи номер! – кричу я знакомому пареньку, который сидит верхом на невысоком заборе.
Он строит рожу, скаля мелкие острые зубы.
– А ещё?
Он опять показывает. Растянул рот, сморщил нос и трясёт, как припадочный, головой.
– Прочти стишок, – прошу я.
Парнишка рад-радёхонек. Его хлебом не корми – дай ему только продемонстрировать своё искусство.
Кикирики, петушок,
Золотой гребешок,
На полочке сидел,
Трои лапти сплёл,
Коточик потерял,
Денежку нашёл,
Молодичку купил.
Молодичка-то добра,
Рукавички связала,
Ба-ра-но-вы-е!
И как у него язык так ловко мелет! И плечами ещё подёргивает, и подскакивает на заборе – и впрямь петушок какой сказочный.
– Спишешь?
– Двадцать копеек, – требует он.
– Ладно, – говорю я, – за мной не пропадёт.
Иду дальше и на повороте встречаюсь с одноклассником Стёпкой. Этот тоже забавный, я его тоже люблю.
Во-первых, он немножко косолапый. Загребает ногами как медведь. Во-вторых, он на голову выше меня и в полтора раза толще да и по годам старше, но робкий. В-третьих, у Стёпки водятся рубли или конфеты – он сын продавца ОРСа. И самое примечательное: говорит – не «лучше», а «луште».
Сейчас я заставлю его сказать это.
– Стёпушка, друг, поворачивай, пошли на Кубену.
Он вместо ответа проводит рукой по ёршику волос и показывает капли воды на пальцах.
– Тёплая?
– Угу, – и шмыгает носом.
– Нины случайно на реке не видел?
Он молча мотает головой: нет, мол. Чувствует, что готовлю ему подвох! Но я его перехитрю.
– Нет, значит? А Тамарочки моей любезной?
Он подозрительно вперяется в меня маленькими глазами: к Тамаре он сильно неравнодушен. Теперь он уже не думает о подвохе, только шумно сопит и пытливо смотрит на меня.
– Слушай, Стёпа, скажи откровенно, по-товарищески, с кем мне лучше дружить?
– Луште с Нинкой, – выпаливает он.