Что и требовалось доказать!
– Эх ты, «луште», Стёпа-недотёпа! – смеюсь я и продолжаю свой путь.
Ещё не доходя до нашей, мужской, купальни, вижу на берегу Нининого брата Серёжу. Он уткнулся лицом в свёрток одежды, спит блаженно. На августовском солнце не обгоришь, спи хоть целый день. Его широкая бурая спина с острыми плитами лопаток плавно вздымается и опускается.
Я неслышно подкрадываюсь к Серёжке и резко шлёпаю его пониже спины. Пока он поворачивается, очумело крутя головой, я прячусь за корявую иву у самой кромки обрыва посреди высокой травы и кустов.
– А, это ты, дьявол рогатый! – рычит Серёжка. – Давай выходи!..
Другому бы эта шутка не прошла даром – Серёжка умеет расправляться, – но мне он ничего не сделает: я ему не подчиняюсь.
– Башка трещит, – больше для фасона жалуется Серёжка. – Пивка бы сейчас не худо…
– А что? Можно! – говорю я, чтобы подзадорить его. Он оживляется.
– Есть гроши? – И чёрные глаза его яснеют и добреют. Он смуглый, черноволосый, белки глаз с лёгкой желтизной. Вот уж кто настоящий цыган!
– Одолжишь? – спрашивает он.
– А?
– Серьёзно, дай троячок взаймы.
– Когда мне говорят «дай», я не слышу.
– На, – говорит Серёжка и протягивает мне свою пятерню.
– Ладно, зайдёшь ко мне домой – одолжу.
Я недавно продал фотоаппарат собственного изготовления, и у меня теперь целых двенадцать рублей своих денег.
Я подаю Серёжке руку – он поднимается, – и мы прыгаем с крутого берега в воду.
Ребята говорят, что я плаваю, как чёрт. Не знаю, как плавают черти – ни разу не видел, – но про себя могу сказать, что с водой дружу: на реке вырос.
– На остров? – фыркая, спрашивает Серёжка.
– Поплыли.
Мы выходим на стремнину, и течение живо подносит нас к песчаному, сплошь заросшему ивняком островку, за которым расположена женская купальня.
– Есть там кто-нибудь? – шепчу я. – Не видно?
Серёжка уже притаился в кустах и замер. Я тоже лезу в кусты.
Один конец островка почти вплотную подходит к берегу. Там в мелком проливчике с тёплой водой – тростник, на берегу полоса кустарника.
Две девочки-малолетки, стоя по пояс в воде, брызгаются и визжат.
– Мелюзга! – пренебрежительно шепчет Серёжка. – Таких и пугать неохота.
– Нина там?
– А вон на берегу. Спускается к воде…
Я круто поворачиваю вспять. Я плыву обратно против течения, а Серёжка, помедлив, пересекает проливчик вброд и выбирается на наше место – к старой плакучей иве. Мы ещё минут пятнадцать ныряем, кувыркаемся, достаём из омута земли – комки холодного липкого ила. Затем, накинув на спину футболки отдыхаем на берегу – Серёжка лежит на спине, а я гляжу в ту сторону, откуда после купания должна показаться Нина.
Я уже волнуюсь сам не знаю чего. Я всегда дураком делаюсь, когда её вижу и особенно когда разговариваю с ней. Просто мука одна: я иногда даже заранее придумываю, что ей сказать, но как начну говорить – или всё забуду, или перепутаю. И ничего не могу с собой поделать!
Нина
– Ладно, пока! – бросаю Серёжке и встаю. Я уже в полной готовности: брючонки, футболка – всё на мне.
Она в белом платьице, босоногая, крепкая, идёт по берегу вдоль реки Явенги. Черноволосая, как брат, такая же смуглая, нет, не такая – посветлее, понежнее, гордая такая, пряменькая, идёт… Я зажмуриваюсь, а ноги сами уже несут меня вслед за ней.
А что я ей скажу? Я скажу: «Здравствуй, Нина». А потом что? Что потом? Что скажу после этого «Здравствуй, Нина»? Потом я ей ничего не скажу. Я скажу: «Здравствуй, Нина», – и больше ничего, наверно, трус презренный, опять не скажу.
Она оборачивается. Я вижу её лицо. Я смотрю и впитываю его в себя, пью, и не только глазами – всеми порами своей души, каждой клеточкой впитываю в себя и поглощаю её лицо.
– Ты что, на пожар? – как будто удивляется она.
В её карих глазах усмешка. Но не только усмешка: капелька смущения, капелька радости, капелька ожидания.
Ожидания – чего?
– На пожар, на огонь, ещё хуже, – бормочу я, болван несчастный: при чём тут «ещё хуже»?
– Так что же ты стоишь, коль на пожар? Беги! – Глаза Нины смеются, и губы смеются, и зубы беленькие смеются. – Ну?
– Не могу…
– А что?
– Да так. Я бы тебя. одной рукой поднял…
– О-о! – Глаза Нины раскрываются шире, и в них притворная опаска и, кажется, опять немножко радости.
– Не веришь?
– Надорвёшься!
И хохочет, и смотрит на меня с любопытством.
Пусть хохочет. Пусть смотрит. Я чувствую, что у меня от волнения пересыхает во рту – сейчас я ей докажу. Но…
Всё как во сне. Откуда-то появляется Клара, дочь нашего преподавателя биологии, что-то рассказывает, посмеивается, блестя чистыми синими глазами.
И всё. Сказке конец.