Не те времена. Рассказы

Трудно сказать что-либо определенное по поводу нестареющих душ. Но если душа Александра Ивановича где-то есть, то вряд ли она обрадовалась такому ответу. Отписка ведь.

День будет длинным

Не спалось.

Константин Ильич устал ворочаться с боку на бок. Старые кости ныли, как ни ляг – все неудобно.

Сейчас он лежал на спине – так было еще куда ни шло – и смотрел на потолок, тускло подсвеченный бликом уличного фонаря. Глаза привыкли к темноте, которая и темнотой-то только притворялась. Когда-то, в юности, он свободно читал в таком полумраке. Вот и дочитался, подумалось Константину Ильичу, вот и подсадил зрение-то. Сразу мелькнула другая мысль – что не надо злоупотреблять снотворными, а то, неровен час, зависимость заработаешь.

Впрочем, это все было так – смутно, мимоходом, касаясь только края сознания. Настоящие мысли бродили отдельно от Константина Ильича, причем черт знает где и черт знает почему именно там. То раннее детство, то зрелость, то молодость, без хронологического порядка. Вернее, пожалуй, они были все одновременно.

…Самое первое сохранившееся воспоминание: он просыпается ночью в почти темной комнате. Дверь закрыта неплотно, в комнату пробивается вертикальная полоса неяркого света. Слышны отдаленные голоса, звучит мамин смех. А здесь, на диване, между кроватью Костика и дверью, лежит кто-то, завернувшись с головой в одеяло, и приглушенно храпит. Кисловато пахнет носками. Должно быть, отец. Только вдруг это не он, а какой-нибудь страшный дядька? Костику страшно, он хочет к маме и бабушке с дедушкой, но надо пройти мимо этого завернутого…

…А вот другое: Горбатый мостик около Белого дома. Девятнадцатое августа. Константину Ильичу за пятьдесят, вокруг, кажется, одна молодежь. Он участвует в сооружении баррикады. Нагибается, чтобы приподнять здоровенную железяку, напрягается, и – словно электрический разряд по позвоночнику, от поясницы до шеи. Константин Ильич охает, пробует разогнуться и охает еще громче. Молодые ребята – студенты, наверное – чуть ли не на руках относят его в сторонку и усаживают на какие-то ящики. «Посиди, отец, – говорит небритый парень, – мы справимся».

…Первые в его жизни похороны: умер дед. Косте пятнадцать лет, он любил деда, но почему-то странно спокоен. Слез нет. Он стоит у подъезда и смотрит, как выносят гроб. Декабрь, холодно, ветрено. Кто-то сует ему в руки венок. И Костю вдруг, что называется, пробивает: дыхание перехвачено, в глазах все расплывается.

…Другие похороны. Это – не так давно. Николо-Архангельский крематорий, ритуальный зал, Константин Ильич стоит возле постамента, на котором – гроб с телом Риты. Всегда думал, что уйдет раньше жены… Сгорела за два месяца…

Стоп! Константин Ильич прогнал это воспоминание. Было холодно, несмотря на теплое белье. Он встал и, шаркая, направился в туалет. Потом зашел в кухню, достал из холодильника пакет молока, налил почти полный стакан, разогрел в микроволновке, добавил пол-ложечки меда. Не торопясь выпил и пошел обратно. По дороге заглянул в комнату Пашки. Пусто. Ах да, он же ушел вечером, сказал, что в «Жесть». А уже под полночь позвонил, предупредил, что заночует в общаге. Пашка хороший внук. И Маринка хорошая дочь. Константин Ильич ощутил, что соскучился по ней, но следовало терпеть. Маринке вроде хорошо там, в Брюсселе, с этим ее бельгийцем, не то что было с Пашкиным папашей. И на работе ей нужно закрепиться. Вот окончит внук свою академию, уедет к матери… Маринка и отца хочет забрать, но обузой становиться Константину Ильичу не улыбается. Пока он еще какую-то пользу приносит – за Пашкой присматривает. Хотя кто за кем присматривает, не очень ясно… Да, завтра еще в сберкассу идти, за квартиру платить. Не меньше пары часов в очереди… Тоже польза от него…

Константин Ильич снова лег. После молока с медом, может быть, удастся поспать, хоть часа четыре. Мысли снова пустились в самостоятельное плаванье.

…Лето. Ялта. Пляж Дома творчества «Актер». Он, молодой, сильный, подплывает к берегу, где его ждет Маринка. Голышом, только на голове полотняная кепочка, белая в красную полоску. «Папа, не пей воду, соленая!» – сколько ей тогда было, три? Или четыре?

…Борт Боинга, салон экономкласса. Он, Рита, маленький – пяти еще нет – Пашка. Возвращаются из Шарм-Эль-Шейха. Маринка отправила Пашку с ними, а сама улаживает развод. Хорошо отдохнули, только вот перелет мучительный. Рейс задержался, на регистрацию позвали в час ночи, Константин Ильич нес уснувшего внука на руках, так и в самолет внес. Теперь Пашкина голова на коленях у Риты, а ноги – у Константина. Описался… Хорошо, пакет полиэтиленовый подложили… Константин делает глоток «Джек Дэниэлс». Эх, как курить-то хочется!

Мысли, воспоминания, образы становились менее четкими, удалялись, расплывались и, наконец, совсем растаяли. Константин Ильич заснул.

…Проснулся рано. Он теперь всегда просыпался рано. Обычная процедура: туалет, ванная. Есть не хотелось. Заглянул к Пашке. Того еще не было. Могу себе представить, что они там в общаге делают, подумал Константин Ильич.

Похоже, выключить компьютер внук вечером забыл. Константин Ильич подошел к столу, подвигал мышью. Так и есть – включен. И форум Пашкин любимый открыт.

Он присел, произвел несколько простых манипуляций. Появилась строка: «Правильно, Гавняный Кракадил! Духовность важнее работы беспесды!»

Константин Ильич подумал и ввел текст: «пасрал шоб було».

День будет длинным…

Изобретатель

Дррры-ы-нннь! Дррры-ы-нннь! Дррры-ы-нннь!..

Андрею снилось очень неприятное и притом совершенно дурацкое: как будто нескончаемо звонит будильник, его надо выключить, а если не выключишь, то не проснешься как минимум до Страшного Суда, но выключить нет никакой возможности.

Дррры-ы-нннь! Дррры-ы-нннь! Дррры-ы-нннь!..

Андрей открыл глаза. Тьма в комнате нарушалась только бликом света, ползающим туда-сюда по потолку. Звонил телефон.

Жена невнятно простонала:

– Господи… ты… трубку… в конце концов…

Андрей нашарил на тумбочке трубку, на ощупь нажал кнопку приема и сипло произнес:

– Алло!

После секундной паузы, заполненной электронными, но вместе с тем и явственно живыми шумами, трубка громко сказала низким тягучим голосом:

– Андрюшенька!

– Ё-моё, – пробормотал Андрей.

– Что? Плохо слышно, Андрюшенька! Говори громче!

Жена промычала что-то жалобно-возмущенное.

– Дядя Миша? Откуда? Сейчас, сейчас, подождите…

Андрей вылез из-под одеяла, встал и, прижимая трубку к уху, босиком побежал на кухню.

Сна как не бывало.

– Дядя Миша, я вас отлично слышу! Вы что, в Москве?

– Почему в Москве? – удивился дядя Миша. – Я у себя, на Брайтоне. Я что, отвлек тебя, Андрюшенька? Извини…

Андрей вытащил сигарету из лежавшей на подоконнике пачки, щелкнул зажигалкой, затянулся, приоткрыл окно и сказал:

– Да нет, не то, чтобы отвлекли… Какая, однако, слышимость… Ну… короче, спал я…

Он посмотрел на настенные часы и добавил:

– Четвертый час ночи…

– Ах, Боже мой! – огорчился дядя Миша. – О разнице во времени совершенно забыл! Прости, Андрюшенька, спи дальше, я тебе утром перезвоню.

– Да чего уж, – сказал Андрей, – я уже проснулся. Что случилось, дядя Миша?

Его, в общем, не слишком удивил ночной звонок. Дядя Миша, правда, уехал уже семь лет назад и до сих пор ни разу не звонил. Но от такого нелепого человек можно было ожидать чего угодно и когда угодно.

– Это очень важно, Андрюшенька, – дядя Миша понизил голос. – Мне нужна твоя помощь. Я разработал… как бы тебе объяснить… ну, одну теорию, и даже уже начал кое-какие эксперименты. Но боюсь, что в теории что-то может оказаться не совсем. У тебя есть факс?

– Есть, – автоматически ответил Андрей, – на работе. А при чем тут факс? И какая теория?

– Ты все-таки еще не до конца проснулся, – грустно сказал дядя Миша. – Я пришлю тебе мою теорию по факсу, а ты проверишь – она по твоей специальности – и скажешь мне, может, там ошибки есть. Хотя эксперименты обнадеживают…

– Да что за теория-то, дядя Миша?