Мехлис. Тень вождя

С какой целью вождь приехал к икапистам? Дело в том, что еще осенью 1927 года несколько крупных партийных руководителей – члены Политбюро Н.И. Бухарин, А.И. Рыков, М.П. Томский, секретарь Московского комитета партии Н.А. Угланов и другие выступили против предложенных вождем чрезвычайных мер в хлебозаготовках. Сталин объявил их инициаторами «правого уклона». Он, однако, не мог не считаться с тем, что оппозиционеры были широко известными партийными деятелями. Авторитет того же Бухарина как теоретика партии считался в ИКП непререкаемым. Позиции сложившейся здесь «бухаринской школы» (А.Ю. Айхенвальд, Н.А. Карев, Д.П. Марецкий, А.Н. Слепков, Я.Э. Стэн и другие) были прочными, ее интеллектуальный потенциал – высоким. Именно поэтому Сталин посчитал необходимым начать разгром оппозиционеров именно с ИКП, противопоставив им своих сторонников.

Он выступил с докладом «На хлебном фронте», в котором определил путь решения всех проблем в деревне – ускоренное колхозное строительство и «ни на минуту» не прекращающаяся борьба с кулачеством. Имя Бухарина или кого-то из его единомышленников не прозвучало, но анонимные «люди», которые, по словам Сталина, говорят о необходимости всемерного развития кулацкого хозяйства в интересах советской власти, получили от него определение реакционеров. «Не понимать значения крупного кулацкого хозяйства в деревне… это значит сойти с ума, порвать с ленинизмом, перебежать на сторону врагов рабочего класса», – зловеще резюмировал высокий гость[41 - Сталин И.В. Соч. Т. 11. С. 88.].

Безусловно, из колхозов намного легче выбивать хлеб, нежели у индивидуальных собственников, – такой вывод сделал для себя генсек, совершивший накануне выступления в ИКП поездку в Сибирь. Сделал для себя, публично же склонность к конфискационной политике, внеэкономическим средствам изъятия продукции села он драпировал призывами к колхозной революции, суля огромные «преимущества в производстве товарного хлеба», на деле, правда, оказавшиеся мнимыми.

Хотя единственная вина Бухарина и его единомышленников состояла в расхождении с вождем лишь в методах осуществления индустриализации и кооперирования сельского хозяйства, приговор им был предрешен.

Но вернемся в ИКП. Пикантность ситуации для Мехлиса состояла в том, что он сам долгое время грешил симпатиями к Бухарину, и это не было секретом для его преподавателей и товарищей по учебе. Но, очевидно, симпатии разом испарились, лишь только Сталин объявил Николая Ивановича оппозиционером. Теодор Рузвельт этот феномен давно уложил в лаконичную форму афоризма – в политике нет постоянных друзей, есть лишь постоянные интересы. А свои интересы Лев Захарович связал с побеждающей стороной, со своим давним покровителем в лице генерального секретаря ЦК ВКП(б).

Готовясь к разгрому Бухарина, группа профессоров и слушателей старших курсов – среди них был и Мехлис – по заданию ЦК отправилась в Ленинград. Здесь в строжайшей тайне под руководством С.М. Кирова провели ревизию всего написанного «любимцем партии» (так Бухарина называл Ленин), имея целью доказать ничтожность последнего, как теоретика, и мелкотравчатость, как политика. В результате был подготовлен доклад на собрании актива ИКП, выступить с которым поручили уверенно шедшему в гору Мехлису.

Вспоминает А.Г. Авторханов: «Мехлис выполнил задачу блестяще. Ни одно утверждение, ни один тезис не были “взяты с потолка” – все это обосновывалось бесконечным количеством больших и малых цитат из Маркса, Энгельса и особенно из Ленина. Последнюю часть своего доклада Мехлис уделил так называемым “двум путям” развития сельского хозяйства – капиталистическому и социалистическому. Докладчик утверждал, но уже менее успешно и менее уверенно, что бухаринская школа толкает партию на капиталистический путь развития».

Завершая речь, докладчик, однако, «подставился», повторив принятые им за чистую монету фарисейские слова Сталина о том, что ЦК осуждает прошлые ошибки Бухарина, ныне же – в начале 1928 года – в Политбюро «правых» нет. В докладчика тут же вцепились ученики Бухарина. Один из них – И. Сорокин (дальнейшая его судьба автору, к сожалению, неизвестна) – доказательно уличил Мехлиса в сознательной фальсификации марксистско-ленинской теории, в невежестве, заявив под конец: «До чего низко пала наша теория, если к ней допустили недоучек, вроде Мехлиса!»

Обвинения в полузнайстве были еще цветочками. Желая разоблачить фарисейство докладчика и стоявшего за ним Сталина, Сорокин потребовал обсуждать не прошлые, «архивные» ошибки Бухарина, а нынешнее его политическое лицо. При этом сделать такое обсуждение публичным, поскольку игра в прятки недостойна в среде единомышленников. А для этого предложить Бухарину открыто и перед всей партией изложить собственные взгляды, не доверяясь «крикунам от теории, вроде Мехлиса».

Сталинисты явно растерялись. Публичная дискуссия связала бы им и их хозяину руки, не позволила прибегнуть к привычному оружию подавления инакомыслия – огульному шельмованию жертвы без всякого шанса у последней на ответ. Эффект усилился после речи профессора Стэна, обратившего внимание присутствующих на моральный аспект в поведении Мехлиса: «Когда люди, которые еще вчера были не только первыми учениками Бухарина, но и его личными оруженосцами, подобно Мехлису, начинают нам говорить о грехопадении своего учителя, не вскрывая при этом причин своей ему измены, они производят всегда мерзкое впечатление». Стэн прямо спросил Мехлиса: если вчера тот лизал пятки Бухарину, то чьи пятки пришлись ему по вкусу сегодня, и предложил рассказать об истории «собственного хамелеонства в партии и ренегатства в группе Бухарина».

Участники собрания потребовали от Льва Захаровича ответа по существу высказанных ему претензий. Незадачливый докладчик поначалу попытался увильнуть, попросив перенести собрание на завтра. «Он должен проконсультироваться у новых пяток», – раздалось в зале. Но не насмешки беспокоили нашего героя. Гораздо больше его страшила перспектива голосования того предложения, которое внес Сорокин, а по сути инициировал он сам своим неудачным докладом: предложить Бухарину выступить в печати с изложением своих взглядов на текущую политику партии. Такое голосование означало бы политическую смерть Мехлиса. Он не мог не понимать: Сталин, всеми путями препятствующий публичной полемике с Бухариным, получил бы крайне неприятный сюрприз – резолюцию ИКП о предоставлении тому широкой трибуны. За это пришлось бы наверняка ответить, возможно, не одному Льву Захаровичу, но уж ему – точно.

И Мехлис решился на выступление. Он, как замечает Авторханов, «вероятно, единственный раз в своей жизни пошел на риск… “Я, – говорил он, – был и учеником Бухарина, и быть может, и его оруженосцем, когда это оружие метко било по троцкистам, но я его бросил, как только оно заржавело, а вы, Стэн, подобрали его в тот момент, когда оно целит в сердце партии. Партии вам не взорвать подобным оружием, но оно может взорваться на вашу собственную голову”».

Поднялся шум, о сути разговора на какое-то время забыли, чем воспользовался ректор Покровский, объявивший перерыв «до завтра». Разумеется, продолжения собрания не последовало, и лицо Мехлиса и его единомышленников в глазах вождя было, таким образом, спасено. А когда через некоторое время в Коммунистической академии прошло собрание теоретиков и пропагандистов партии, он был уже «на коне» и постарался подороже продать сделанное им «открытие». Отдав должное «исключительной скромности» вождя, Мехлис громогласно довел «до сведения партии тот величайшей важности исторический факт, который тщательно скрывали от нее бухаринцы: Сталин является единственным теоретическим преемником Ленина. Партия должна наконец знать эту правду даже через голову сталинской простоты и скромности, так как он принадлежит партии, так же как партия принадлежит ему!»[42 - Авторханов А.Г. Технология власти. М., 1991. С. 116.]

Льва Захаровича не смутило, что теоретиком он объявлял человека, который еще года два тому назад, будучи выставлен кандидатом в члены этой же самой Коммунистической академии, был почти единогласно забаллотирован «за отсутствием у т. Сталина специальных исследований в области марксизма». Да и в самом ИКП генсек как теоретик марксизма рассматривался скорее как фигура «второго эшелона»: в 1924–1925 годах его, в отличие от Зиновьева и Каменева, даже не пригласили вести занятия на основном отделении.

Свою победу над Бухариным Сталин торжествовал на апрельском (1929 г.) пленуме ЦК и состоявшейся вскоре XVI партконференции. Глухие раскаты шедшей на убыль борьбы бухаринцев со сталинистами в ИКП еще какое-то время доносила пресса. В ноябре в «Правде» появилась статья «Фракционная вылазка правых (В ячейке Института красной профессуры)». Под ней – подпись Мехлиса. Он ставил «смелый» диагноз – правый уклон перешел «к фракционным методам борьбы с партией». В подтверждение приводился пример с одним из слушателей – Е.В. Цетлиным. Во время чистки в партячейке он, с одной стороны, выражал согласие с генеральной линией партии, а с другой, не считал Бухарина, Томского и их союзников «правыми» и в этом отношении не соглашался с решениями апрельского пленума ЦК. Что это, как не фракционная вылазка, вопрошал Лев Захарович.

Через семь лет после описываемых событий упомянутый выше Поспелов охарактеризует своего однокашника не иначе, как «стального большевика». Вспоминая о днях совместной учебы, он писал, что «основное большевистское ядро партийной организации ИКП» тесно сплотилось именно вокруг Мехлиса. А «величайшее доверие и авторитет» он заслужил «своей горячей преданностью делу партии Ленина – Сталина, своей неизменной большевистской принципиальностью, своим чутким, партийным подходом к товарищам, наконец, своими глубокими знаниями марксизма-ленинизма и своей колоссальной работоспособностью». Более шаблонной, но, как ни парадоксально, верной характеристики придумать трудно.

Работа в ЦК партии, а затем учеба в Институте красной профессуры стали определяющим фактором в политической и нравственной эволюции Мехлиса. Он завязал личное знакомство с партийной и государственной верхушкой, овладел технологией негласного, скрытого, в обход формальных процедур решения вопросов государственной важности, приобщился к острой закулисной борьбе сталинской группировки против ее оппонентов. Им был сделан окончательный политический выбор в пользу Сталина и методов, которые тот использовал, ломая любую оппозицию себе.

В то же время степень самостоятельности действий Мелиса была пока ограничена рамками партийного аппарата. Ему еще предстояло войти в публичную политику.

Глава 3. Дан приказ ему – на «правду»

Огонь по оппортунизму всех мастей

«Сильнее огонь по замораживанию кредитов». «Сильнее огонь по оппортунизму и гнилому либерализму». Эти призывы из передовиц «Правды» поставлены рядом не столько нами, сколько их автором – ответственным (главным) редактором центрального печатного органа ВКП(б) Мехлисом (первый материал увидел свет 11 декабря 1931 года, второй – 25 декабря). В одно и то же время, даже, как видим, одними и теми же словами, но с одинаковым запалом, с безудержной страстью боролся Лев Захарович с оппортунистами всех мастей, неважно, были они от кооперации или от политики. Кажется, мелочь, но как раз через такую мелочь, деталь, штрих лучше всего просматривается его представление о той роли, которая отводилась ему с назначением в мае 1930 года в редакцию «Правды».

Новому редактору было доверено завершить разгром бухаринского «охвостья» в главной партийной газете, которую до апреля 1929 года редактировал Бухарин и где сотрудничали многие его сторонники. В условиях острой внутрипартийной борьбы Сталину и его сторонникам надо было окончательно вытеснить отсюда враждебных или недостаточно лояльных сотрудников.

Еще в июне 1929 года Политбюро упразднило в редакции «Правды» должность ответственного редактора, а для руководства текущей работой назначило бюро редакционной коллегии в составе Г.И. Крумина, Н.Н. Попова и Е.М. Ярославского. Отвечая на протест А.И. Рыкова по этому поводу, Политбюро 6 сентября утверждало, что правильность такого решения доказана успешной работой редакции. Но уже через неделю, 13 сентября, своим сторонникам В.М. Молотову и Г.К. Орджоникидзе Сталин написал совершенно противоположное: «Вина ЦК состоит в том, что он на минуту выпустил руль из рук в отношении бюро редакционной коллегии “Правды”, забыв, что там, в бюро, сидит спортсмен от самокритики т. Ярославский, обладающий счастливой способностью – не видеть ничего дальше своего носа». В новом письме 25 декабря он вообще высказал мнение, что «с редакцией “Правды” неблагополучно» по той причине, что там «заправляют» бывшие троцкисты[43 - Письма И.В. Сталина В.М. Молотову 1925–1936 гг. М., 1995. С. 135, 165, 172.].

Вначале Мехлис стал секретарем редакции – с самой революции в этой должности работала сестра Ленина М.И. Ульянова. И лишь в следующем году занял кресло главного редактора без всяких оговорок. Судя по всему, сталинскую проверку, насколько он хваток в условиях, когда на все сферы духовной жизни набрасывалась прочная партийная узда, насколько жестко способен проводить линию вождя и насаждать единомыслие как норму, Мехлис выдержал успешно.

Ученик был благодарен учителю. Мало кто потрудился так, как он, над закреплением в сознании масс сталинского культа, организацией пропагандистской шумихи вокруг личности вождя и его любого шага в политике. Так что у одного из наиболее яростных противников режима М.Н. Рютина были все основания в своей знаменитой платформе «Сталин и кризис пролетарской диктатуры» назвать «Правду» «личным непосредственным рупором» вождя.

Главный партийный журналист был уже достаточно искушенным политиком, чтобы понять: его выбор Сталиным сулит немалые перспективы только в том случае, если газета станет пропагандистским оружием вождя против действительных или выдуманных конкурентов и противников. «Место ленинской “Правды” в системе всех газет… – заявлял он, – совершенно очевидно. “Правда” должна возглавлять борьбу за генеральную линию нашей партии… Должна возглавлять борьбу и возглавлять ее против всех разновидностей оппортунизма»[44 - РГВА, ф. 40884, оп. 1, д. 44, л. 59.].

Став у руля газеты, Мехлис много публиковался в «Правде» сам, особенно поначалу. Диапазон его выступлений широчайший: от славословий в адрес сталинской гвардии до проблем обеспечения промышленности рабочей силой и ликвидации обезлички в кредитовании предприятий. Излюбленный жанр – передовая статья. Характерные для передовиц как газетного жанра прямолинейность, директивность тона еще более усиливались желчной, лишенной образности, сухой, барабанной манерой письма.

Все, кто окружал главного редактора, отмечали его прямо-таки нечеловеческую работоспособность. Многими часами он писал, правил. Неизменно лично подписывал номер в печать, уезжал домой ближе к рассвету, когда запускались ротационные машины, а уже через час-полтора звонил дежурному, проверяя, выдерживается ли график печати и рассылки. И так изо дня в день.

Но не личное творчество, а политический контроль газеты был для него главным делом. Писатель Лев Никулин отзывался в те дни: «Каждый человек в стенах редакции знает, что в номере “Правды” нет ни одной строчки, которую бы не обдумал, не выносил в себе тов. Мехлис. Каждый сотрудник “Правды”, начиная с автора большой и научной статьи и до автора заметки в 10 строк, знает, что рукопись его будет прочитана и отредактирована тов. Мехлисом». Никулин хотел польстить редкому трудолюбию начальника. Но против своей воли подчеркнул главное – стремление того проконтролировать все и вся. Ни заметка, ни строка, ни единое слово не могли попасть на газетную полосу, минуя густое сито самой откровенной политической цензуры.

В соответствии со своим пониманием задач центрального печатного органа большевистской партии, новый редактор предпринял коренную ломку. Он перетряхнул весь аппарат и изменил его структуру. Ввел жесткое планирование: к трехмесячным добавлялись тщательно разработанные декадные планы, ежедневно проводились летучки. Была существенно расширена местная сеть штатных и нештатных корреспондентов. Словом, все, что в организационном или творческом плане осталось от прежнего руководства, шло на слом.

Приход Мехлиса в газету совпал с выходом в свет постановления ЦК ВКП(б) от 11 ноября 1930 года, которое отражало недовольство партийной верхушки составом редакционных коллективов, а также работой по подбору, подготовке и переподготовке журналистов и других категорий работников печати. Посему проблема кадров – их подбор по принципу абсолютной политической преданности, подготовка, расстановка – стала первоочередной в его деятельности как редактора. Были уволены все, кто так или иначе оказался связанным с любой оппозицией, имел сомнительные с политической точки зрения знакомства или связи.

Перестраивая работу газеты, Лев Захарович добился многого: значительно расширил сеть корреспондентских пунктов на местах, организовал подготовку кадров, для чего был открыт коммунистический институт журналистики имени «Правды», увеличил тираж, который уже в 1931 году достиг почти 2 млн экземпляров, осуществил переход на новые технологии – с июня 1931 года газету начали печатать с матриц в крупнейших промышленных городах страны.

От подчиненных Мехлис требовал знания обстановки, жестко упрекая за слабую информированность, кабинетный стиль: «Вам нужно всем скорее разъехаться, разъехаться на 100 процентов. Вы не знаете, что делается в стране, что делается в промышленности… Вы не имеете информаторов ни на фабриках, ни на заводах, ни в наркоматах», – наставлял он журналистов.

Усилиями главного редактора серьезный импульс получило рабселькоровское движение. Имея в декабре 1930 года 10 тысяч рабкоров, через полтора года газета располагала уже 50-тысячным активом внештатных авторов. В постановлении ЦК ВКП(б) от 16 апреля 1931 года был одобрен опыт «Правды» по созданию бригад печати, признанных «образцом коллективной работы рабселькоров». Газете было поручено общее руководство этим движением по всей стране. В практику широко внедрялась также организация выездных редакций на крупнейших стройках первой пятилетки – Сталинградском тракторном заводе, Днепрогэсе, Магнитке.

Требование к подчиненным хорошо знать обстановку на местах, владеть полной информацией выглядит резонным: факт для журналиста – это его хлеб. Только вот вопрос, какую действительную роль играла информация в сталинском государстве и отражала ли она реалии жизни?

При гарантированной законом свободе печати широкая информированность работников СМИ является не просто нормой, но и профессиональной обязанностью, поскольку в противном случае читатель, зритель, не получив интересующей его информации, не сможет реализовать своего конституционного права на ее обладание. В СССР же газеты и радио, а позднее и телевидение были не столько каналами информирования, сколько пропаганды, и работники СМИ чаще всего сами не обладали правдивой информацией по значимым вопросам. В таких условиях призыв к журналистам знать обстановку и писать правду на деле означал требование говорить и писать так, как выгодно власти.

С другой стороны, у них и выбора-то особого не было: вся советская печать, а уже тем более партийная, работала строго по директивам, поступавшим «сверху». Чего стоит, например, такое указание Сталина (о нем он 2 сентября 1930 года прямо писал Молотову): необходимо «перевооружить “Правду” и всю нашу печать в духе лозунга: “в колхозы”, обязав их посвящать ежедневно и систематически по крайней мере страницу фактам о приливе в колхозы, фактам о преимуществах колхозов перед единоличным хозяйством… Словом, открыть соответствующую систематическую и настойчивую кампанию в печати за колхозное движение…» (везде подчеркнуто Сталиным. – Ю.Р.).

То, что на самом деле большая часть крестьянства всеми силами открещивалась от вступления в якобы выгодные ему колхозы, партийных идеологов в данном случае не интересовало. Если выступления печати не соответствуют фактам реальной жизни, то тем хуже для фактов.

Объектом мехлисовских нападок становились любые отклонения от задававшегося режимом курса. Как-то резкий упрек заработал экономический отдел: речь шла о необходимости организовать разоблачение тех ученых, кто печатался больше за границей, чем дома, «причем без гонорара, ничего не получают – только напечатайте». Наше молчание при виде такого низкопоклонства перед Западом – позор, кипятился Лев Захарович. А ведь, когда захотим, можем. Вот появилась в «Известиях» маленькая, но «нездоровая» заметка академика Н. Лузина, никто внимания не обратил на нее, кроме «Правды». Ничего, что уважаемый ученый: в два дня развернули разоблачение этого низкопоклонника. Теперь уж ему неповадно будет соваться в зарубежную прессу.

В 1935-м за статью в иностранной печати можно было подвергнуться несправедливой и обидной критике. Через два года за это можно было лишиться и жизни.

Вообще говоря, репрессивная политика на протяжении всей советской истории была необходимым условием жизнеспособности системы: она позволяла удерживать общество в повиновении, подавлять инакомыслие и оппозиционность, манипулировать общественным мнением, укреплять единоличную власть вождя, поддерживать экономику путем прямого принуждения к труду.

Деятельность «Правды» в полной мере отразила диалектику 30-х годов. На одних и тех же страницах соседствовали правда и вымысел, проявления искренних чувств и официозная пропаганда фальшивых моральных ценностей (вроде доносительства). С одной стороны, газета жила в едином ритме со страной, показывая поступь индустриализации, отмечая передовиков социалистического соревнования. Многие события в стране были освещены обстоятельно и в целом объективно, посредством различных газетных жанров, с привлечением широкого круга как профессиональных журналистов и литераторов, так и рабселькоровского актива. Ввод в строй Днепрогэса, Челябинского тракторного и Уральского машиностроительного заводов, многих других промышленных гигантов, ход стахановского движения, освоение Арктики и строительство ирригационных каналов в Средней Азии, беспосадочные перелеты советских авиаторов и развитие национальных культур – то, чем жил тогда Советский Союз, отражалось на газетных страницах. Излишний пафос, приподнятость стиля журналистов вряд ли были большим грехом, учитывая трудовой энтузиазм масс.

Газета много и часто обращалась к темам патриотизма, дружбы народов, воинского долга, рассказывала о событиях в Испании, славила героев боев на озере Хасан, пограничников, отличившихся при охране рубежей страны, что, безусловно, способствовало духовной и моральной подготовке советского народа к будущим военным испытаниям.

В то же время газета пугала читателей массовым вредительством, кулацкой опасностью, сеяла в обществе подозрительность и недоверие, назойливо воспитывая пресловутую бдительность. Многие даже очень крупные, затрагивавшие миллионы советских людей события, если правдивая информация о них шла вразрез с интересами политического руководства, отражения в ней не находили.

Попытайтесь найти в «Правде» тех лет, например, хоть малейший след голода начала 30-х годов, в который страна была ввергнута сталинской «революцией сверху», и уж тем более имена его подлинных виновников. Между тем, по далеко не полным данным, голод 1932–1933 годов унес жизни не менее 7,7 млн человек. В ходе коллективизации было разгромлено не менее 1 млн крестьянских хозяйств, объединявших 5–6 млн человек. Более одной трети раскулаченных, или 2,14 млн человек были в 1930–1933 годах высланы. Насильственная коллективизация не только резко ослабила экономику, но и поставила страну на грань гражданской войны[45 - Ивницкий Н.А. Коллективизация и раскулачивание (начало 30-х годов). М., 1996. С. 224, 278.].

В газете же эта трагедия российской деревни, трагедия страны подавалась как победа колхозного строя. Аналогичным образом беспредел органов НКВД восславлялся как пример священной борьбы от лица народа с его врагами, покушающимися на социалистические завоевания трудящихся. Вот вам и пресловутая «информированность»…

Нет, иные темы разливанным морем затопляли газетную площадь. Побываем на состоявшейся в августе 1935 года заседании редколлегии. Обсуждается лицо газеты – передовые и «подвалы». Заранее их намечено шестьдесят, да в ходе совещания еще около сорока. О чем же они должны быть, что волнует правдистов?

Разработку темы «Провинциализм и местничество» Николай Попов, ответственный секретарь, предлагает поручить Ильфу и Петрову.

Евгений Петров: «Что имеется в виду?»

Мехлис: «У народа было настроение, что у нас провинциальных тем вообще нет и провинциализма нет. Все мы строим социализм и на Игарке, и здесь. Мы были после этого по провинциальным городам… говорили о косности, волоките, местничестве, которое перерастает политически в очень резкое отрицательное явление. Нужно с этим бороться, поднимать людей, чтобы они не чувствовали себя чухломой, чувствовали себя членами великой партии пролетариата, гражданами великого Союза».