Мехлис. Тень вождя

И разумеется, ни один из многочисленных политических процессов – а они в основном выпали на времена, когда Мехлис стоял у руля газеты, – не миновал ее страниц. Именно «Правда» первой опубликовала стенограммы судилищ над Каменевым, Зиновьевым, Бухариным и другими действительными или мнимыми оппозиционерами, с ее страниц громче всего раздавались призывы «раздавить гадину». Материалы такого характера были рассчитаны на политически наивного, невзыскательного и уже в немалой степени оболваненного официальной пропагандой читателя и потому достигали своей цели.

На неблаговидную роль советской печати в целом и ее «авангарда» в нагнетании истерии и шпиономании обращали внимание даже зарубежные друзья Советского Союза. Так, накануне третьего московского процесса над Бухариным, Рыковым, Крестинским и другими участниками «правотроцкистского блока» в марте 1938 года руководители II Интернационала и Международной федерации социалистических профсоюзов направили в Москву телеграмму, в которой обращали внимание на тот вред, который наносили «эти процессы и казни» международному рабочему движению. Особая тревога была высказана по поводу официальной печати, «осуждающей всех подсудимых без различия еще до того, как представлены какие бы то ни было доказательства их вины. Такое поведение представляется нам совершенно противоречащим элементарным принципам правосудия и способным создать атмосферу, вредную для беспристрастного ведения процесса». Но устроителей московских процессов усовестить было не так просто.

Руки Мехлиса задолго до того, как он возглавил главный политорган Красной Армии, были замараны расправами над высшими военными чинами. В январе 1937 года к нему попало письмо собственного корреспондента в Берлине А. Климова, в котором содержались якобы достоверные сведения о том, что в Германии «среди высших офицерских кругов упорно говорят о связи и работе германских фашистов в верхушке командного состава Красной Армии в Москве. В этой связи называется имя Тухачевского». Он направил письмо Сталину, став тем самым одним из каналов дезинформации, умело сработанной, как выяснилось впоследствии, в ведомстве В. Шелленберга, шефа VI отдела РСХА – управления имперской безопасности фашистской Германии. А с другой стороны, Мехлис с готовностью публиковал заведомо лживые, рожденные в недрах ЦК и НКВД измышления о заговорщиках с маршальскими звездами в петлицах. Спрашивается, кто же в таком случае был подлинным врагом народа?

Главный редактор «Правды» блокировал появление в прессе информации о фактах беззакония, творившегося в партийных организациях армии и флота, и, наоборот, мужественного поведения военнослужащих, встававших за честь оклеветанных товарищей. В апреле 1937 года из статьи крымского корреспондента он узнал о происшедшем на линкоре «Парижская коммуна». Там партбюро вынесло военкому корабля Бакулину строгий выговор за попытку огульно обвинить честного человека в связях с «врагами народа», а начальник политуправления флота армейский комиссар 2-го ранга Г.И. Гугин ходатайствовал перед ПУ РККА о снятии Бакулина с занимаемой должности. Об этом написала флотская газета «Красный черноморец». Получив статью собственного корреспондента в Крыму, Мехлис 14 апреля информировал Сталина, Кагановича, Андреева, Жданова, Ежова и Ворошилова: «Мы его корреспонденцию печатать в “Правде” не намерены. Факты, о которых пишет корреспондент, а равно и то, что все это размалевывается на страницах “Красного черноморца”, заставляют бить тревогу. Вряд ли целесообразно такие вопросы и в такой форме обсуждать на страницах местных красноармейских газет». Как говорится, и весь сказ.

Лев Захарович, конечно же, зорко следил за малейшими изменениями в Кремле, твердо усвоив правила игры, позволившие ему быть все время в стане «верного ученика и продолжателя дела Ленина». Вместе с тем в рамках дозволенного этими правилами был вполне самостоятельным, напористым.

Писатель Д.И. Ортенберг рассказывал автору: «В 1937 году я работал собкором “Правды” по Днепропетровской области. Как-то состоялся партийный актив. Хотя в повестке дня стоял вопрос о критике и самокритике, речь секретаря обкома Хатаевича была округлой, примиренческой к недостаткам, о чем газета и напечатала мою критическую корреспонденцию. Я получил записку от Хатаевича: буду, мол, требовать, чтоб вас из области убрали. Я помчался в Москву. Пошел к Мехлису, показал записку секретаря обкома. Лев Захарович взял ее – и к Сталину. Редактор “Правды” – пост, конечно, заметный, но и Хатаевич имел в партии большой авторитет. Однако Мехлис смело пошел с ним на конфликт, смело встал на защиту своего корреспондента».

Зная судьбу Хатаевича, большевика с дореволюционным стажем, не пережившего 1937 год, можно предположить, что не для защиты истины и корреспондента побежал Мехлис к хозяину. На секретаря Днепропетровского обкома к этому времени уже собирался компромат.

В любом случае не Хатаевича редактор «Правды» предлагал в качестве образца юношеству, задумывавшемуся, делать жизнь с кого. Сохранилась стенограмма заседания редколлегии, на котором обсуждалась подготовка к выборам в Верховный Совет СССР. Говоря о необходимости рассказывать перед выборами о «героях наших дней», Мехлис назвал имена партийных руководителей: «Леваневского (летчик, первый Герой Советского Союза. – Ю.Р.) в Союзе знает каждый пионер, каждый ребенок, а если вы возьмете Варейкиса (секретарь Дальневосточного крайкома ВКП(б), позднее был репрессирован. – Ю.Р.), то его знают значительно меньше. Возьмите Берия, Хрущева (руководители парторганизаций соответственно Грузии и Москвы. – Ю.Р.) – это все кадры, популяризировать которые нам нужно».

Среди тех, кого «популяризировала» газета, были и многие военачальники, еще не ставшие к тому времени «шпионами» и «диверсантами». Кое с кем из них Лев Захарович был знаком еще с Гражданской войны, например, с легендарным маршалом Блюхером, чье имя гремело со времен Каховки и Волочаевки. Интересный эпизод рассказала автору вдова маршала – Глафира Лукинична. В 1935 году, в дни, когда отмечалось 15-летие взятия Крыма, «Правда» (вероятно, сам Мехлис) и одновременно «Известия» договорились с Блюхером о статье к этой дате. Не желая никого обижать, Василий Константинович без огласки передал материал одновременно в обе газеты. Через несколько дней статья была опубликована: в «Правде» в сокращенном варианте, в «Известиях» – полностью. Муж тогда сказал Глафире Лукиничне: «Когда-нибудь я дорого заплачу за это». Он имел в виду не только возможную обиду главного правдиста на то, что статья была одновременно передана и в «Известия». Главное, что Василий Константинович не упомянул о его, Мехлиса, некоей особой роли в боях на каховском плацдарме. К сожалению, проницательность не подвела маршала.

Репрессии не обошли стороной и редакционный коллектив «Правды». Подлинно золотыми становятся любые свидетельства, дошедшие из тех мрачных лет, особенно если принадлежат людям с острым писательским взором, к каковым, несомненно, относился Михаил Кольцов, тогда – член редколлегии «Правды». Он, очень скоро и сам репрессированный, указывал на прямую причастность Мехлиса к расправам над журналистами. «На днях я зашел к Мехлису, застал его за чтением какой-то толстой тетради, – рассказывал Кольцов брату, художнику Б. Ефимову. – Это были показания недавно арестованного редактора “Известий” Таля. “Прости, Миша, – сказал он мне со своей улыбочкой, – не имею права, сам понимаешь, дать тебе прочесть. Но посмотри, если хочешь, его (то есть Сталина. Выделено Ефимовым. – Ю.Р.) резолюцию”. Я посмотрел. Красным карандашом было написано: “Товарищам Ежову и Мехлису. Прочесть совместно и арестовать всех упомянутых здесь мерзавцев. И.С.”»[48 - Реабилитирован посмертно. 2-е изд. М., 1989. С. 66–67.].

В своих догадках, что Сталин и его окружение взаимно питали друг друга подозрениями, Кольцов был недалек от истины. Можно согласиться с предположением Бориса Ефимова: не исключено, что, скорее всего, Мехлис и посеял в уме Сталина недоверие к «дону Мигелю» (под таким именем Кольцов был в Испании, откуда вернулся незадолго до ареста).

Колеблясь с линией партии

Вопреки обыденному представлению, сталинская политика вовсе не была последовательной, а в зависимости от ситуации шарахалась из стороны в сторону, да так, что руководителю «Правды» не всегда удавалось своевременно уловить очередной поворот.

Иногда проколы случались по мелочам. 30 марта 1931 года Центральным комитетом ему, как и другим членам редколлегии Савельеву и Попову, был объявлен выговор в связи с тем, что «Правда» не отреагировала должным образом на юбилей А.М. Горького. Еще два выговора последовали от имени Политбюро «за непомещение в “Правде” статьи в связи с открытием сессии ВЦИК» и за недооценку хода весеннего сева. Позднее по личной просьбе наказанного они были сняты.

Но случались проколы и посущественнее. Так, освещая процессы коллективизации, 19 апреля 1931 года «Правда» опубликовала заметку «Контрреволюционная вылазка кулаков», в которой сообщалось, что выездная сессия Московского областного суда в г. Ефремове рассмотрела дело по обвинению 16 кулаков и подкулачников «в контрреволюционных действиях против советской власти». Автор с удовлетворением сообщал, что пятеро подсудимых были приговорены к расстрелу.

Увидев в факте такого приговора нарушение установленного порядка, в соответствии с которым приговоры по политическим делам с высшей мерой наказания могут выноситься только с санкции ЦК, Политбюро уже на следующий день приняло специальное постановление. Вынесение указанного приговора было признано «грубо-ошибочным», а «помещение в “Правде” заметки об этом приговоре недопустимым». Верховный суд РСФСР обязывался решение Мособлсуда отменить и дело рассмотреть вновь, а газета – опубликовать результаты этого рассмотрения. Что и было в точности и без каких-либо проволочек исполнено.

Разрушительные последствия коллективизации, выразившиеся в существенном снижении производства товарного хлеба, усиленное его изъятие из деревни буквально «под метелку», нормированное распределение продовольствия в городах привели к голоду. Не получавшие поддержки со стороны государства люди стали в массовом порядке расхищать сельхозпродукты как непосредственно с полей и полевых станов, так и при транспортировке. Власть повела борьбу с ними «драконовскими» (определение самого Сталина) методами.

7 августа 1932 года ЦИК и СНК СССР по инициативе вождя и, по сути, в его редакции приняли постановление «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности». Мехлис посчитал необходимым опубликовать его текст дважды, 8 и 9 августа, после чего власти принялись рьяно проводить его в жизнь. Уже к 15 января 1933 года по нему было осуждено более 100 тысяч человек, из них 4880 – к высшей мере наказания, при этом на колхозно-совхозный сектор приходилось более 70 процентов осужденных[49 - Зеленин И.Е. «Закон о пяти колосках»: разработка и осуществление. // Вопросы истории, 1998, № 1. С. 121.].

Центральный печатный орган партии, как оказалось, не уловил того значения, которое высшее руководство придавало реализации этого документа, прозванного в народе «законом о колосках». Через 10 дней после опубликования постановления Сталин в личном письме Кагановичу выразил недовольство вялой реакцией на него газет. «Правда», по его оценке, «ведет себя глупо и бюрократически-слепо, не открывая широкой кампании по вопросу о проведении в жизнь закона об охране общественной собственности. Кампанию надо начать немедля» (курсив Сталина. – Ю.Р.).

Здесь же генеральный секретарь набросал целую программу неотложных мер для правдистов: критиковать и разоблачать областные, городские и районные, в том числе сельские, организации, которые «стараются положить закон под сукно», а также судей и прокуроров, проявляющих либерализм в отношении расхитителей; приговоры по таким делам публиковать «на видном месте»; поощрять те организации, которые проявляют активность при проведении закона в жизнь; мобилизовать и проинструктировать корреспондентский состав, регулярно печатать материалы на эту тему.

Мехлис немедленно стал исправлять свой промах. Уже 20 августа в «Правде» была опубликована подборка «Общественная собственность священна и неприкосновенна», содержавшая обзор писем о борьбе с хищениями на транспорте, критический сигнал о недооценке постановления от 8 августа в Ульяновской области и другие материалы.

В последующем кампания быстро набрала темп. 21 августа вся третья полоса вышла под шапкой: «Расхитителей социалистической собственности – врагов народа – к суровой ответственности!» Помимо других материалов, здесь было помещено первое сообщение о расстрельном приговоре Челябинским районным судом. 22-го – опубликована информация о судебном заседании, вынесшем смертный приговор в одном из сел Самарской области, 24-го – о таком же приговоре по делу расхитителя на железнодорожном транспорте. Газета пестрела броскими заголовками типа «Социалистическая собственность – основа нашего строя», «Расхитителей – к ответу», призывами к судам и прокуратуре проявлять беспощадность к тем, кто позарился на общественную или колхозную собственность.

Но вот 16 сентября 1932 года вышла очередная подборка «Бесконтрольность помогает воровству и хищениям», а дальше – как отрезало, материалы такого рода в газете исчезли. Истинную причину в «Правде» знал только главный редактор. В этот день Политбюро приняло секретное постановление, обязывающее редакторов «прекратить печатание в газетах отчетов о судебных заседаниях по делам о хищениях и сообщений о вынесенных приговорах».

Прошедший месяц показал, что гласность, за которую так ратовал Сталин, дает обратный эффект. Информация о том, что в том или ином районе, колхозе осужден, а то и попал под расстрел человек за два десятка колосков или пригоршню зерна, не только не побуждала к одобрению властей, но вызывала возмущение людей, испытывавших недоедание, а то и самый настоящий голод.

Иначе и быть не могло, поскольку провозглашаемая «гласность» являла на самом деле свою противоположность. Газеты не называли действительных причин трагедии, заключавшихся в грубейшем произволе властей, полном пренебрежении ими экономическими законами развития сельского хозяйства, и возлагали ответственность не на подлинных виновников голода, а на неких «врагов колхозного строя», нередко подростков, детей, к которым закон позволял применять те же меры уголовного наказания, что и к взрослым. Вот и пришлось дать команду прессе – о приговорах не сообщать. Суды же в большом количестве выносили их по-прежнему.

Возглавляя «Правду», Мехлис, безусловно, руководствовался в первую очередь указаниями Сталина и решениями Политбюро, которое в первой половине 30-х годов еще сохраняло определенное влияние как коллективный орган власти. Тем не менее, входя пока в средний слой партийно-государственного руководства (он стал кандидатом в члены ЦК партии в 1934 году), был вынужден считаться и с ведомственными амбициями других высших руководителей. Члены Политбюро довольно болезненно отстаивали друг перед другом интересы возглавляемых ими ведомств, крайне остро реагировали на критику, в том числе и со стороны прессы. Были факты, особенно в период становления Мехлиса в должности главного редактора, когда под ответный удар ведомственных руководителей попадала и «Правда».

8 июля 1931 года она напечатала материал, критиковавший начальника промышленного сектора Госплана Левина. На комиссии по чистке Госплана он якобы поставил реальность государственного плана под сомнение, назвав его «акулькиной грамотой». Газета призывала комиссию по чистке и партячейку поставить подобных «оппортунистов» на место. Этим, однако, дело не ограничилось. Происшедшему Мехлис решил придать политическое звучание. 15 июля «Правда» опубликовала обширный рифмованный ответ Акулины Фроловой, рожденной воображением поэта А. Безыменского, под заголовком «Околопартийным обывателям». Комсомолка-ударница, обличая Левина, обещала перевыполнить все планы и тем самым посрамить маловеров.

На публикацию очень болезненно отреагировал член Политбюро, председатель Госплана В.В. Куйбышев. Он добился не только создания специальной комиссии Политбюро для разбора дела, но и постановления, которое, в частности, гласило: «Независимо от ошибок, допущенных т. Левиным и своевременно вскрытых “Правдой”, признать, что “Правда” поступила неправильно, напечатав заметку о т. Левине (где т. Левин неправильно квалифицируется как “околопартийный обыватель”) и стихотворение т. Безыменского без ведома секретарей ЦК». Кроме того, по указанию Сталина, которому доложили о жалобе Левина на то, что в газете его позиция была отражена неправильно, Оргбюро обязало «Правду» дать разъяснение, реабилитирующее Левина[50 - РГАСПИ, ф. 17, оп. 114, д. 251, л. 4.].

Бывало и так, что Сталин, по каким-то, одному ему ведомым, причинам не желал в открытую критиковать наркомов, бывших членами Политбюро, и избирал своим орудием «Правду».

Весной 1933 года центральный печатный орган партии буквально набросился на газету Наркомата тяжелой промышленности «За индустриализацию». Дело в том, что ведомственная газета выступала за замену жестко централизованного снабжения и возрождение хозрасчета, отказ от карточного распределения потребительских товаров и их свободную продажу по рыночным ценам.

«Правда» дважды выступила с разгромными редакционными статьями, заклеймив такую линию как отход от генерального курса партии и проявление капитулянтства. Есть основание считать, что столь резкие оценки Мехлис предварительно согласовал со Сталиным, ибо на самом деле удар наносился по позиции не газеты, а наркома тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе.

Конфликт генерального секретаря и наркома, члена Политбюро, остался в тени, широким же читательским массам оставалось лишь гадать, почему редактор «Правды» набросился на редактора газеты «За индустриализацию» В.С. Богушевского. После правдинской критики по решению Политбюро Богушевский был снят со своего поста, а Секретариату ЦК было поручено пересмотреть состав редакции газеты.

Остервенение Мехлиса было настолько заметным, что вызвало к жизни карикатуру, исполненную председателем Госплана В.И. Межлауком на одном из заседаний высшего руководства страны.

Анализируя внутреннюю политику в СССР в 1935–1936 годах, современные историки говорят о сделанной властями попытке несколько умиротворить общество. Острейший кризис в экономике, голод, разгул террора, затронувший значительную часть населения страны, прежде всего в деревне, сокращали экономическую и социальную базу политического режима, ставили под угрозу само его существование. Стабильности сталинское руководство намеревалось достичь путем примирения хотя бы с частью тех слоев «социально чуждого» населения, которые в предшествующие годы подвергались дискриминации и репрессиям – «лишенцами», спецпереселенцами, то есть сотнями тысяч «кулаков», высланных и пораженных в правах в период коллективизации, казачеством Северо-Кавказского и Азово-Черноморского краев, бывшим на подозрении у советской власти со времен Гражданской войны, и другими. Отменялись ограничения, связанные с социальным происхождением, при приеме в вузы и техникумы. С весны 1936 года получили возможность служить в Красной Армии казаки. После 2-го съезда колхозников-ударников в феврале 1935 года была дана определенная гарантия на ведение и расширение личного подсобного хозяйства. В промышленности более активной стала политика материального стимулирования.

«Правда» прямым и непосредственным образом отражала в своих публикациях этот тактический маневр в политике руководства. Характерно, что именно с ее страниц на всю страну раздался сигнал к началу этой шумной кампании: была предана гласности знаменитая реплика «сын за отца не отвечает», которую подал Сталин на совещании передовых комбайнеров СССР 1 декабря 1935 года во время выступления колхозника А.Г. Тильбы, сына кулака.

В русле «умиротворения» прозвучало требование притушить показ борьбы с разного рода оппозициями. «Совершенно нетерпимо будет, неправильно и ошибочно, если “Правда” заполнит свои страницы материалами, поступающими с мест о троцкистах… – инструктировал Лев Захарович подчиненных в сентябре 1936 года. – Это создавало бы за границей ложное представление о положении в стране, помогало бы немцам раздувать кампанию, сообщать о всеобщем восстании, троцкистских ячейках и т. д., как будто бы троцкизм вырос здесь в стране… Сейчас нам предложено проследить, чтобы вся печать не создавала ложного представления. Я не говорю, что мы не будем совсем писать, но лишний раз не стоит шуметь по этому поводу».

Потенциал «умиротворения» был, однако, довольно быстро исчерпан. Во внутренней политике вновь возобладало «закручивание гаек», наступала пора «большого террора» 1937–1938 годов.

По меньшей мере с февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 года высшее политическое руководство СССР объясняло причины репрессий необходимостью уничтожения в преддверии войны «пятой колонны» – лиц, социальных групп и организаций, недовольных советской властью и готовых пойти на союз с антикоммунистическими силами за рубежом. Эта версия пронизывает обвинительные заключения всех политических процессов 30-х – начала 50-х годов, ее активно развивали советские историки, до конца жизни на ней настаивал один из инициаторов и активнейших участников репрессий Молотов.

Представления Сталина и поддерживавших его руководителей о наличии некоей «пятой колонны» были далеки от реальной действительности. Присутствие в стране сил, могущих изнутри эффективно поддержать внешнего агрессора в случае нападения на СССР, не подтверждается историческими фактами (не считать же таковым подтверждением многочисленные фальсифицированные процессы над «врагами народа»). Но это не делает проблему понимания природы, причин, движущих сил репрессий проще. В.З. Роговин, например, видел их социально-политический смысл в окончательном разрыве сталинизма с идейно-политическим наследием Октябрьской революции. Он отстаивает (вслед за Троцким) версию контрреволюционного, термидорианского переворота со стороны Сталина, видя специфику истребительного похода против большевизма в том, что он велся сталинской кликой под прикрытием большевистской фразеологии и символики. В отличие от него, Д.А. Волкогонов, А.С. Ципко и другие считали сталинизм прямо вырастающим из большевизма, отсюда выводятся и корни «большого террора».

Автор разделяет точку зрения тех исследователей (О.В. Хлевнюк и другие), которые не сводят причины репрессий 30-х годов лишь к злой воле лидера ВКП(б). Это был сознательно организованный и спланированный в масштабах государства процесс, проводившийся под контролем и по инициативе высшего руководства СССР в целях коренного обновления правящей элиты[51 - Тоталитаризм в Европе XX века. М., 1996. С. 77, 79; Хлевнюк О.В. 1937-й: Сталин, НКВД и советское общество. М., 1992. С. 6.].

Репрессивная политика, бывшая с 1917 года необходимым условием жизнеспособности системы, фактором социальных отношений и инструментом социальных преобразований, в ее сравнительно мягких формах к середине 30-х годов перестала устраивать Сталина и его ближайшее окружение. Она давала лишь ограниченные возможности для преодоления скрытого сопротивления мощного слоя номенклатуры, стремившейся хотя бы к относительной самостоятельности. Вождь избрал путь кадровой чистки, дабы выдвинуть слой новых руководителей, обязанных своей карьерой именно ему, а поэтому и полностью ему преданных.

Уничтожая миллионы соотечественников, диктатор и его окружение попросту боялись утраты или ослабления собственной власти. Свои узко корпоративные интересы они выдавали за интересы народа, и проявление любой, даже конструктивной, оппозиционности своей политике объясняли массам, как наличие пресловутой «пятой колонны».

В «большом терроре» Мехлис сразу же занял заметное место. Его выступление на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года, с которого, по существу, начались массовые репрессии, было во многом этапным. Следовало публично дать понять вождю, что на него, главного редактора «Правды», тот может положиться сполна. По значимости поднятых вопросов оратор сравнил пленум с партийным съездом, «изящно» допуская, что это видят далеко не все: «Предстоит большая прочистка мозгов, чтобы люди это поняли».

Выступление носило провокационный характер. Без веских оснований Мехлис говорил о «необычайной засоренности» редакций газет всех уровней бывшими меньшевиками, эсерами, членами различных оппозиций. Под видом «описок и опечаток», нагнетал обстановку оратор, троцкисты ведут оголтелую критику партии, дискредитируют высшее руководство.

Потом, подчеркнув «особую скромность» Сталина, о чем читатель уже знает, Мехлис обрушился с обвинениями в потворстве подхалимажу на руководителей областных партийных организаций Э.К. Прамнэка (Горький), К.В. Рындина (Челябинск), И.Д. Кабакова (Свердловск), П.П. Постышева (Киев). Еще более зловеще прозвучали обвинения в неправильном реагировании на сигналы «Правды» о засилье троцкистов в адрес Б.П. Шеболдаева (Азово-Черноморский край) и М.М. Хатаевича (Днепропетровская область). Не лишним будет сказать, что все они были в скором времени репрессированы.

В свойственной ему манере оратор обрушился и на уже обреченного противника, раскритиковав Н. Осинского (В.В. Оболенского), бывшего «левого коммуниста», в том, что он раньше расхваливал Бухарина, а теперь под предлогом научной работы собирается «отсидеться» в то время, как партия развернула борьбу с «врагами народа».

Погромный, разнузданный тон речи, судя по всему, пришелся по вкусу Сталину. На свой благодушный вопрос: «Про “Правду” что-нибудь скажете?», он получил следующий, в иной обстановке граничивший бы с дерзостью ответ: «Если мне потом слово дадут», и одобрительно воспринял его. Это может означать лишь одно: по мнению вождя, Мехлис успешно осваивал роль пропагандистского рупора предстоящих репрессий.

На «теоретическом фронте»

Время работы в «Правде» стало периодом наиболее активной «теоретической» и публицистической деятельности Льва Захаровича. Понятие «активная» носит, правда, относительный характер. Крупных монографических работ он не создал. Невелико и число его статей в научных журналах, в различных сборниках: за 1930–1937 годы их насчитывается не более двух десятков.

Следует оговориться, что автору не известен ни единый случай, когда бы Мехлис публично заявлял о своих претензиях на роль партийного теоретика. Он, однако, охотно выступал как пропагандист, популяризатор речей и выступлений Сталина, решений высших партийных органов, вступал в полемику с участниками антисталинских оппозиций.