Дети Есенина. А разве они были?

– ?! А Сергей уверяет, что…

– …что я не сдаюсь? Так и есть, все верно. Не хочу «полного сближения». Понимаете… Я себя безлюбой уродкой считала, а тут вот полюбила. На жизнь и смерть! Вы, Иван Васильевич, немецкий знаете?

– Учился…

– Вот послушайте. Это Гёте:

Und doch, welch Gluck, geliebt zu werden!
Und lieben, Gotter. Welch ein Gluck!

Перевести? Пожалуйста. Ну, примерно так: однако, какое счастье – быть любимым! А любить, о, боги! – еще большее счастье! Простите за убогость подстрочного перевода. Я же только учусь…

Тут же Кусиков встрепенулся: «Нет, Наденька, эти слова Гёте для меня звучат как тост!» За столом оживились. А Есенин попросил:

– Спой нам, Сандро.

Кусиков потянулся к гитаре, стоявшей у стены, взял один аккорд на пробу, второй и тихо начал свой знаменитый романс:

Слышу звон бубенцов издалека, —
Это тройки знакомый разбег…
А вокруг расстелился широко
Белым саваном искристый снег…

До чего же хорошо! Браво, дружище Кусиков, кавалерист ты мой ненаглядный. Да за одни эти «Бубенцы» в тебя же влюбиться можно, коня подарить или к ордену представить!.. Эх, сейчас бы из всей этой жары, из вонючего дымного чада – и вправду нырнуть с головой в твой искристый снег…

Москва, Новинский бульвар, 32, 1921-й и другие годы

И, протискавшись в мир из-за дисков,
Наобум размещенных светил,
За дрожащую руку артистку
На дебют роковой выводил…

    Борис Пастернак – Мейерхольдам

– …И безусловный долг каждого работника Наркомата каждодневно, ежечасно отстаивать чистоту и красоту великого и живого русского языка!

Едва женщина закончила свою пламенную речь, Мейерхольд первым зааплодировал и, склонившись к сидевшему рядом коллеге по ТЕО, спросил: «Кто такая?» – «О, это Зинаида Николаевна Есенина-Райх. Сотрудница канцелярии Крупской[11 - Крупская Надежда Константиновна (1869–1939). Советский партийный и общественный деятель. Жена основателя СССР В. И. Ленина. Председатель Политпросвета при Наркомате просвещения, затем замнаркома.]. А что, понравилась?»

– Да-да, – рассеянно сказал Всеволод Эмильевич. – Речь просто изумительная. Я бы сказал, возбуждающая.

Коллега понимающе усмехнулся и на всякий случай повторил: «Зинаида Николаевна. В настоящий момент жена Сергея Есенина».

На молодую яркую красавицу трудно было не обратить внимания. Она действительно была хороша – классически правильные черты лица, загадочные темные глаза, матовая кожа, смоляные волосы, абсолютная женственность осанки и повадки. Даже строгая униформа совслужащей тех времен не была способна скрыть врожденную чувственность, сердцевину трудно объяснимого и драгоценного естества, которую западные психологи окрестили sex appeal, говоря по-русски, трепетный призыв, зов плоти.

Тогда, осенью 1921 года, Всеволод Эмильевич Мейерхольд, возглавляя ТЕО – театральный отдел Наркомпроса, основное внимание уделял преподаванию биомеханики как теории сценического движения, а также формированию своего будущего театра. Прослышав о наборе слушателей на курсы ГЭКТЕМАС – государственных экспериментальных театральных мастерских (вскоре они обрели еще более чарующее название ГВЫРМ – государственные высшие режиссерские мастерские), Зинаида Райх решила круто изменить судьбу. Точно так же, как три года назад, когда она без лишних раздумий, словно в омут головой, смело ринулась в отчаянное путешествие по Беломорью к Соловкам.

Терять ей было нечего. Сергей Александрович уже подал заявление о разводе, в котором оговаривал определенные обязательства сторон: «Наших детей – Татьяну трех лет и Константина одного года оставляю для воспитания у моей бывшей жены Зинаиды Николаевны Райх, беря на себя материальное обеспечение их, в чем и подписываюсь». В начале октября 1921 года Орловский народный суд заявление Есенина удовлетворил. Зинаиде Николаевне вернули девичью фамилию. Дети остались Есенины.

Райх тяжело переживала развод. Сергей в зените славы, рядом с ним мелькали другие женщины. А у нее на руках двое малышей, унизительная нищета и выжженная душа. Она чувствовала, что угодила в тупик. Обстоятельства казались сильнее, непреодолимее, но все-таки мириться с этим Зинаида не собиралась.

Об актерской карьере Райх совершенно не помышляла, объясняя всем своим любопытным знакомым: «Сегодня я учусь на режиссерском факультете под руководством Всеволода Эмильевича Мейерхольда… И собираюсь стать режиссером только массового действия… Актерская дорога есть только предвестие и необходимый этап в работе режиссера…» К тому же сам учитель ей сперва не понравился – нервный, импульсивный, требовательный. Он же выделил ее среди своих учениц сразу. Помог с получением комнаты в общежитии, которое располагалось в его же доме на Новинском бульваре. Чуть позже устроил в свой театр в качестве… монтировщицы декораций.

Человек гостеприимный, общительный, Мейерхольд нередко приглашал своих слушателей к себе домой. Там, уже в непринужденной обстановке, продолжались его свободные лекции. Он рассказывал своим молодым и исключительно талантливым ученикам – Сергею Эйзенштейну, Григорию Александрову, Игорю Ильинскому, Марии Бабановой и, разумеется, Зиночке Райх – о работе со Станиславским, вспоминал свои прежние актерские опыты – Пьеро из блоковского «Балаганчика», роли чеховских героев – Треплева, Тузенбаха, Астрова… Потом доставал с полок большие, переплетенные в холст папки с невиданными гравюрами, офортами, репродукциями, литографиями, демонстрировал искусно исполненные макеты декораций, приговаривая: «А теперь давайте посмотрим картинки!»

Его супруга – актриса Ольга Михайловна Мунд, с которой Всеволод Эмильевич дружил еще с детства и ставшая его женой в годы их студенчества в филармоническом училище, привечала гостей чаем с вареньем. Рассказывали, именно она (на свою беду) также выделила среди всех учениц мужа Зиночку Райх и оставила в своем доме то ли в качестве экономки, то ли компаньонки, возложив на нее большую часть забот, в том числе главную – уход за Всеволодом Эмильевичем. А когда спохватилась, было уже поздно. Мейерхольд влюбился в свою первую воспитанницу бесповоротно, словно в первый раз, совсем по-мальчишески потеряв голову.

«Часто после занятий, уже за полночь, мы шли от школы ко мне, – вспоминала сокурсница Зинаиды Стелла Огонькова. – Мейерхольд провожал Зину, и мы все вместе вваливались в мою комнату. И в этой жалкой комнате Всеволод Эмильевич… разыгрывал перед Зиной и передо мной целые спектакли, рассказывал о своих замыслах, о Станиславском, Чехове, Комиссаржевской, голос его гудел на весь дом, и соседи со всех сторон стучали в стены, в потолок, в пол, грозили вызвать милицию…»

Да что там Стелла, очень скоро многие слушатели курсов, которые спешили на занятия, петляя переулками между Тверской и Большой Никитской, замечали странную фигуру – присмотревшись, узнавали, что под распахнутой красноармейской шинелью скрывается не один, а два человека. Учитель обнимал их сокурсницу Зиночку Райх… Да, конечно, это был он. Из-под шапки выбивается знакомый седой вихор, из-за поднятого воротника торчит знаменитый сирано-дебержераковский нос. Он держит Зину за руку, что-то говорит. Она хохочет, а он хмурится: берегите горло на морозе…

Эта возмутительная демонстрация чувств будоражила всех, особенно девиц-ревнивиц. Они не прощали Райх любви мастера. Бросали ей в лицо обвинения в том, что она, коварная искусительница, соблазнила немолодого человека, который был старше на целых двадцать лет. Захотелось погреться в лучах его славы и успеха?

Что касается славы, то, конечно, масштаб ее был ошеломляющ. Имя Мейерхольда не сходило со страниц газет и журналов, красовалось на каждой афишной тумбе, звучало на диспутах, в студенческих аудиториях и общежитиях. Его псевдоним – Доктор Дапертутто – был на слуху всех театралов. Студенты декламировали на спектаклях: «Левым маршем всегда вперед, вперед! Мейерхольд, Мейерхольд – наш товарищ! Товарищ Мейерхольд!» Молодой турецкий поэт Назым Хикмет, которого приютила советская Россия, посвящал великому режиссеру стихи, которыми впору было украшать праздничные колонны демонстрантов, – «Да здравствует Мейерхольд!» Поэт Василий Каменский призывал: «Вперед двадцать лет шагай, Мейерхольд. Ты – железобетонный атлет – Эдисон триллионов вольт!» Что говорить, если сам наркомвоенмор товарищ Троцкий присвоил Мейерхольду звание «почетный красноармеец».

Но для Райх главным было то, что он ее бесконечно любил.

Приятели Есенина рассказывали, что на одной из вечеринок Мейерхольд якобы сказал Есенину: «Знаешь, Сереж, а я ведь в твою жену влюблен. Если поженимся, сердиться на меня не будешь?» Есенин же шутливо поклонился в пояс: «Возьми ее, сделай милость. По гроб тебе благодарен буду».

Опомнившись, жаловался приятелям: «Втерся ко мне в семью, изображал непризнанного гения… Жену увел…» Но с напускной улыбочкой распевал в компаниях озорные частушки:

Ох, и песней хлестану,
Аж засвищет задница,
Коль возьмешь мою жену,
Буду низко кланяться.

Пей, закусывай, изволь!
Вот перцовка под леща!
Мейерхольд, ах, Мейерхольд,
Выручай товарища!

Уж коль в суку ты влюблен, —
В загс – да и в кроваточку.
Мой за то тебе поклон
Будет низкий – в пяточку.

Актеры вспоминали, как в репетиционный класс вместе с Мейерхольдом вошла красивая женщина, коротко остриженная, в кожаной куртке и в сапогах. Ей было лет 26–27, но смотрела она на всех строго и выглядела, пожалуй, чуть старше.

– Знакомьтесь, Зинаида Есенина-Райх, мой новый ассистент по биомеханике…

Вскоре Всеволод Эмильевич расстался с семьей. Ушел от женщины, с которой прожил двадцать пять лет, оставил трех дочерей. Но поступил в духе своих представлений о долге: отсек прошлую жизнь и даже взял новую фамилию, отныне раздавая автографы как Мейерхольд-Райх. Они стали одним целым, и он обязался создать из Зинаиды великую артистку. Как позже скажет драматург Александр Гладков, «она еще ничего не умела, но у нее был исконный женский дар – быть на высоте своего любимого человека, дар, превращающий судомоек в императриц. Полюбив, он сделал ее первой актрисой своего театра с той же не знающей оглядки смелостью, с которой Петр I короновал Марту Скавронскую».

Она слегка кокетничала: «Всеволод Эмильевич, у меня двое детей. Я устала и никому не верю». А Мейерхольд обнимал ее и повторял: «Я люблю вас, Зиночка. А детей усыновлю. Все будет очень хорошо».

Ольга Мунд вынужденно вернулась в Питер, проклиная и мужа, и разлучницу: «Господи, покарай их!» В 1939-м ее проклятия их настигли.

Позже Зинаида Николаевна пыталась объяснить своим повзрослевшим детям, что хотела продлить великому мастеру отлетавшую молодость. Она говорила, что не допустила бы расставания Всеволода Эмильевича с его первой семьей, если бы не было ясно, что там он будет быстро чахнуть, стареть и гаснуть. В том женском царстве на Всеволода Эмильевича уже начинали смотреть как на деда, у которого все в прошлом. Неумение поставить себя, готовность переносить лишения и неудобства, да еще радоваться при этом малому – все это вызывало в ней жалость, сострадание, желание опекать, заботиться…

Ее расстроила и возмутила картина, которой она стала свидетельницей, навещая захворавшего мастера в больнице еще в начале их знакомства. Зинаида с ужасом наблюдала, как ее Мейерхольду на обед принесли размазанную на тарелке какую-то омерзительную кашу. Он мгновенно проглотил ее, откинул голову и блаженно пробормотал: «Вкусно». Зинаида Николаевна отправилась к наркому Луначарскому и сказала: «Мейерхольд погибает от голода». Душевный Анатолий Васильевич помог.