Мигранты. Сетевики

А вот самого момента нападения он пока вспомнить не мог. Кое-что прояснял, конечно, рассказ Андрея Яковлевича, своей хотя и честной, с лучшими намерениями, но по большому счёту неуместной инициативой повернувшего так резко в сторону концовку неизвестной ему, тщательно подготовленной и в точном соответствии с утверждённым планом осуществляемой спецоперации.

«Прости, Петрович, что вместо моей твоя голова оказалась пробита этими ублюдками, и не я, а ты лечишься здесь сейчас, – виновато опустив голову рассказывал Андрей-второй, – но я в жизни бы не догадался, чторасклеивавший сначала бок о бок со мной листовки по городу скромный,тихий и безобидный с виду человек, а затем успешно начавший самостоятельно принимать пациентов интеллигентный, интеллектуальный дистрибьютор-лекарь, к которому сразу же потянулась клиентура как железо к магниту, один изнаиболее удачливых «молодых специалистов» Салона – одного со мной, оказывается, поля ягода, да ещё и покруче: в отличие от меня, отставника, действующий офицер. И не просто офицер, а – сотрудник одной из серьёзнейших служб. И, чую, неспроста в этой гнилой банде лжелекарей Моськиных, Доброделовых и прочих Поросят оказавшийся.

Ну, короче говоря, твой покорный слуга был совершенно уверен, что он – один такой в Салоне, кто может эту мерзостную шваль на место поставить. Убойный честный Георгица способен, конечно, переломать негодяям кости и безусловно поддержит товарища в трудный момент, не продаст однозначно, но в целом уничтожить такой, сложившийся уже, конгломерат из отребья, способного на что угодно… в общем, втравливать его в системную борьбу и подвергать по своей, как я считал, прихоти немалому, а возможно и смертельному риску не хотелось. И… начал я в определённый момент действовать в одиночку. Но, не имея официальных полномочий на это, действовать мог только как бесправный энтузиаст. С вытекающей отсюда необходимостью делать своё святое, так сказать, дело негласно, тайно, безоружно даже в крайних ситуациях. А это сложно… и пошёл я в органы искать, кому можно было бы довериться, и с чьей помощью разорить это осиное гнездо, а затем взяться и за системное уничтожение всего этого вреднейшего бизнеса – псевдомедицины, вред и опасность которой не столько в мошенническом изъятии крупных денежных сумм из карманов сограждан и неуплате налогов в государственную казну, сколько – в причинении зачастую непоправимого вреда здоровью этих сограждан (известны случаи даже летальных исходов в результате передозировок некоторых препаратов). Представь себе, нашёл настоящих, ещё не успевших деградировать во всей этой общей послеперестроечной смуте ментов, как бы ни ругали в народе это ведомство… Начали разработку… но кто мог подумать, что так всё получится. Но и меня пойми… я же искренне…

Да ещё убийство это. Как, ты не в курсе? А-а… был в курсе, да внешне не проявлял этого? То есть реагировал как все вокруг – жалко, мол, женщину, но сама, дескать, виновата: возглавляя официально всю нашу дилерскую сеть «древнекитайскую» и имея сумасшедшие деньги, не сумела обеспечить себе элементарную физическую безопасность от заурядных уличных грабителей? Пожадничала на охрану? А если это не спонтанное ограбление с убийством в тёмном подъезде дамы в дорогой шубе и бриллиантах? И даже не грабёж вообще, а инсценированная под него ликвидация?..

В общем, в любом случае органам нужно было принимать меры к раскрытию данного преступления в законные сроки, по каким бы причинам оно ни было совершено. В число оперативно-следственных мероприятий совершенно естественно была включена проработка всех известных офисов наподобие нашего. Поэтому, рано или поздно всё равно пришли бы в наш Салон на Цветной бульвар. Вот, я и постарался принять меры, чтобы к нам наведались в первую очередь. Тем более что у милицейских оперативников скопилось, не без моей, разумеется, помощи достаточно информации для силового воздействия. Офис взяли в тот момент, когда кое-кто из бандитов, связанных с братьями Моськиными, должен был находиться там, в том числе и для очередного изъятия скопленных для общака[28 - Общак – своеобразная касса (фонд) взаимопомощи в преступных сообществах, пополняемая как из добровольных индивидуальных или групповых взносов представителей криминалитета, так и за счёт незаконных принудительных поборов с легально работающих бизнесменов] денег, и для физической расправы не с кем иным, как опять же с твоим покорным слугой (что расправа такая готовилась, оперативникам было известно).

Да обознались бандюги: вместо меня на тебя исподтишка сзади напали, когда ты по какой-то надобности в складском отсеке находился. А кладовщица и бухгалтерша, давно сотрудничавшие с криминалом, отсутствовали в тот момент на своих рабочих местах по указанию бандитов, переданному через Моськиных. Но, и без того работа этих дамочек, то есть отпуск дорогостоящих до дикости препаратов клиентуре без кассовых аппаратов, вчёрную – тоже повод для интереса к ним со стороны правоохранительных органов.

А меня эти мерзавцы приговорили, как верно заметил наш юный друг Серёга и как показали дальнейшие события, совершенно конкретно. Во-первых, опознал меня тот устроивший скандал на приёме у Моськина криминальный пахан, сидевший с ним когда-то на Колыме, и принимали они меня с тех пор безусловно за специально засланного органами «казачка», а посему подлежащего безоговорочному уничтожению. Вот так… А оказался на моём месте ты… внешняя похожесть, она, брат, иногда вон какие подарочки преподносит. Не всегда и выживешь в их результате…»

Как и у сестры Марины, короче, чем остальные рассказы, но сильнее

других хватающим за душу и самым, пожалуй, горько-печальным, вызвавшим у Олега Алексеевича эмоции более даже гневные, нежели нападение из-за спины лично на него, из всего поведанного ему друзьями-«коллегами» по древнекитайскому целительскому бизнес-ремеслу был рассказ юной украинки Олеси:

«Жить после всего происшедшего я уже не хочу, хоть говорят, что ещё и не начинала… держусь только за ради Лёшеньки моего, чтобы помогать ему хоть как-то… пусть даже уже не в качестве невесты (звания невесты я с некоторых пор недостойна), а пусть даже незаметно, тайком, не от своего имени, со стороны…

В тот день мне позвонила мама и сообщила, что у моего любимого, начинавшего вроде бы выздоравливать, вдруг что-то там обострилось и ему срочно нужна сложная платная операция, иначе он вряд ли уже сможет ходить, если не случится ещё худшее. Мы с Мариной в панике побежали искать деньги, но никто из знакомых лидеров-дистрибьюторов не дал ни копейки. Без вопросов выручил бы Антошка Дроботов, с которым мы к тому времени успели сдружиться и были как свои, но его ни с того, ни с сего вдруг забрали в милицию. По каким обвинениям – мы тогда не знали, но подозревали, что это дело рук братьев Моськиных.

Неожиданно меня подозвал Моськин Владилен и сказал, что в одном месте ему должны отдать большую сумму денег, и если я не возражаю, то могла бы съездить с ним за этими деньгами прямо сейчас. А верну, когда смогу. Сломя голову, не успев ничего сказать даже Марине, я побежала с ним на улицу, мы сели в такси и приехали на какую-то квартиру, где в это время никого не было. Там Моськин вынул из тумбочки пачку долларов, отделил от неё примерно треть, не считая всунул в мою сумочку и тут же всей своей тушей навалился на меня. Задыхаясь от этой ужасной тяжести, страха и смрада из его вонючего рта, я пыталась кричать. Но когда он со злостью прошипел, что подохнет же твой женишок без этих денег, дура, я в ужасе от подобной перспективы больше не могла сопротивляться… Какое-то тупое безразличие к себе самой овладело мною, одна только мысль свербила в мозгу – спасти любимого Лёшку…

Навестить его врачи разрешили мне только после операции. Открыв глаза, но ещё не совсем, видимо, придя в себя, поскольку говорить пока не мог, Лёша как никогда серьёзно и, как мне показалось, с пробудившейся в нём взрослой мудростью посмотрел внимательно так на меня, потом на приехавшую из Москвы и пришедшую со мной в больницу Маринку (лучше бы она не приезжала!), захлёбывающуюся слезами и переводящую страдальческий взгляд то на Алексея, то на меня. Затем, сосредоточившись на моём лице, он напрягся. Взгляд его сделался каким-то отрешённым. Без сомнения, он что-то понял, или… почувствовал… а когда вдруг задёргался и что-то замычал с появившимися на глазах слезами, я выдержать такого не смогла, упала в обморок.

Ну, скажите, Андрей Петрович, достойна ли я пойти под венец, не сохранив для любимого главное – свою девичью честь? Ведь если бы Лёшеньке моему дали возможность выбирать, он наверняка предпочёл бы остаться калекой, чем позволить своей невесте обеспечить его выздоровление таким способом.

Есть ли смысл такой невесте жить после этого?..»

XIII

Олег Алексеевич ещё и ещё раз прокручивал в памяти рассказы ребят-дистрибьюторов, выстраивая их в логически стройную «историю болезни Салона восточной медицины», историю финальной части этой болезни с летальным, согласно профессиональной терминологии, исходом.

Слёзы наворачивались на глаза при воспоминании о словах Олеськи «жить не хочу», и сломанные челюсти с выбитыми зубами, помятые рёбра братьев-стервецов Моськиных – не слишком ли лёгкая для них расплата за содеянное. Конечно, этим не обойдется – материалов для привлечения обоих к уголовной ответственности собрано предостаточно, санкции на арест имеются, оба препровождены в камеры следственного изолятора. Но… будет ли наказание эквивалентно преступлению? В данном случае справедливость должна, просто обязана восторжествовать.

Словно в поддержку мыслей Олега Алексеевича в приоткрывшуюся дверь палаты заглянуло лицо его «дважды коллеги» Андрея Яковлевича:

– Петрович, тут тебе запечатанная записка. Я всё сделал, как ты просил, меня приняли сразу же, а на следующий день передали это.

– Спасибо, Андрюх! А ты один, что ли, сегодня?

– Наши собираются чуть позже, и я с ними вместе приду, как будто так и должно быть. Просто я решил, что передавать конфиденциальный пакет при всех было бы не совсем правильным, вот и заглянул отдельно. Ну, давай, я побежал, скоро увидимся.

Дверь тихо захлопнулась, и Ельников, с нетерпением вскрыв пакет, начал жадно читать.

«Для начала, Олег, поздравляю тебя с успешным, за некоторыми досадными шероховатостями, завершением твоей первой «экскурсии». Отчёт закончишь спокойно после выписки из Склифа, для чего желаю тебе скорейшего выздоровления. По понятным, надеюсь, причинам ни мы, ни кто-либо из членов твоей семьи, с нетерпением ждущей любимого мужа и отца из очередной «научной командировки», навестить тебя в больничной атмосфере не можем, поэтому довольствуйся пока этой писулькой.

Во-вторых, поздравляю тебя с присвоением очередного воинского звания «полковник». По так же понятным тебе причинам копию приказа об этом прислать не могу. Довольствуйся словами, если веришь старику. А увидишь подлинник, тогда и «обмоем» звёздочки, как положено.

Вот видишь, поздравление за поздравлением в такой короткой записке. Надеюсь, в ближайшее время будет ещё одно – с успешной защитой докторской. Но, тьфу-тьфу, не сглазить бы, молчу, молчу. Однако, не обольщайся, товарищ уже полковник – не только улыбки начальства ждут тебя. На «разборе полётов» будет, за что пожурить полусостоявшегося «древнекитайского доктора»… А в целом – нормально. Ещё раз наискорейшего выздоровления тебе. Жму руку, Алексей.»

XIV

– Товарищ генерал-лейтенант, полковник Ельников по вашему приказанию прибыл! – чётко отчеканил Олег Алексеевич, переступив порог просторного, но без вычурности, строго обставленного кабинета с портретом президента страны на видном месте.

– Вольно, вольно… расслабься. Здравствуй, дорогой! – обнял Ельникова шагнувший навстречу сослуживец-начальник и старый друг Алексей Александрович Серёгин. – Я специально вызвал, вернее, пригласил тебя, – ты ведь пока ещё на больничном, – на полчаса раньше обозначенного прихода сюда того, знакомого тебе, нашего куратора программы, Анатолия Анатольевича. Помнишь? Это чтобы успеть поболтать по-дружески, обменяться впечатлениями, не напрягаясь присутствием высокого начальства.

– Такой же Анатолий Анатольевич этот наш куратор, как мы с тобой Фома и Ерёма…

– Ты, Олежка, всё та же язва – это, конечно, хорошо, пороху, значит, пока достаточно… Но не переязви когда-нибудь сдуру, знай меру. Мало ли…

Серёгин поднял глаза кверху и изобразил рукой, будто подносит ею телефонную трубку к уху, а другой постучал себя по лбу, что должно было бы означать «ты что, совсем форму потерял, пока в больнице валялся, не понимаешь, что всё здесь насквозь прослушивается, и наш «Анатолий Анатольевич» наверняка в настоящий момент этим как раз и занимается, готовясь к живому разговору».

Ельников же, отмахнувшись, брезгливо поморщился

– И с каких это пор ты, Лёха, так осторожничать начал?

– Не твоё дело! А, впрочем… скажу. Боюсь я расплодившихся у нас, как и в других ведомствах, молодых карьеристов, которые стремятся занять твоё

место, используя любую твою оплошность, неосторожно сказанное слово…

– Так боишься за своё кресло? Не разочаровывай меня, Алексей.

– Да не за место душа болит, а за дело. Угробят ведь, примитивизируют… фу-у, еле выговорил… почти не осталось нынче той нашей идеологической закалки, которой мы пока ещё гордимся. Вместе со стариками уходит на пенсию и она, родная. Не только в нашей, смею утверждать, сферах… Только не воспринимай, пожалуйста, эти мои всхлипы за извечное стариковское брюзжание о падении нравов.

– Нам с тобой до стариковства ещё далеко.

– Я о смысле, а не о возрасте. Хотя на моё, например, кресло метит человек моложе меня почти вдвое.

– Невероятно…

– Сегодня у нас всё вероятно, оглянись вокруг!

– Понятно, дальше можешь не объяснять.

– Ну, ладно, поскулили и забыли… Рассказывай, давай, я так ждал этой минуты.

– Многовато у меня рассказывать, Алексей, времени до прихода сюда Анатолия Анатольевича точно не хватит. Ты уж лучше задай ряд наводящих вопросов в общих контурах, а в подробностях потом, позже изложу. Наверняка не одним махом, а в несколько этапов. Кроме того, достаточно подробно всё, что надо изложено и в служебном рапорте, и в отчёте для правительства через Анатолия Анатольевича.

– Хорошо, пусть будет так. Тогда, для начала, скажи, Олег, вот на примере той большой группы приезжих провинциалов, что пошла по «гербалайфовским» сетевым маркетинговым путям-дорожкам, сильно ли деградировало массовое сознание нашего народа за перестроечные годы? Я спрашиваю без разграничения на российских и других, а в общем, усреднённо в отношении народных масс всего бывшего СССР.

– Я бы не стал так ставить вопрос, Алексей. Не с луны ведь свалились все эти подонки, для которых нет ничего святого. И не вдруг множество людей превратились из законопослушных граждан в злостных правонарушителей. Скорее следует говорить об обнажении в результате Перестройки восемьдесят пятого года некоторых язв нашего общества, существовавших и вызревавших всю советскую историю, и даже ранее.

– Например?

– Ну, например, братья Моськины, о чём я писал в предварительных тезисах к большому отчёту. Как были они при советской власти мерзавцами, преступниками, далёкими от общественных интересов, да ещё и неоднократно судимыми, так ими и остались после её падения, войдя в перестроечную экономику уже открыто-хищнически, а не с прежней установкой «тайком-подпольно». Немало людей и в советские времена были богатыми, соответственно своему богатству наслаждались жизнью, но –тайно, украдкой. А теперь это можно делать открыто. Многие воровали, убивали, насиловали, и сидели за это в тюрьмах. А многие не делали всего этого, но не отказались бы, и делали бы, кабы не боялись этой тюрьмы. Перепутав же объявленную Перестройкой свободу со вседозволенностью, очень, очень многие перешли грань разумного…

– То есть горбачёвский лозунг о новом мышлении[29 - Курс на обновление, раскрепощение общественного сознания, объявленный на «перестроечном» XXVII съезде Коммунистической партии Советского Союза в апреле 1985 г. её генеральным секретарём Михаилом Горбачёвым] Моськиным и иже