Рок. И посох в песках оружие. Книга 2. Том 1 «Угроза из прошлого»

– Меня зовут Диархон! – протянул он руку Антонию, – Прости за первое впечатление! Просто, после разразившегося мятежа, когда тебе в спину суют нож и предают кресту люди, с которыми долгое время жил в походной палатке, все это невольно отражается на доверии к людям! Но, я рад, что Гамилькар, так вступился за тебя! Это говорит о твоей надёжности! Как ты попал к нам, Элиот?

– Меня взяли в плен без чувств, в одном из последних сражений на этой войне! Гамилькар, оставил меня поправляться на его галере, а после, я стал помогать ему, готовить пленных к обмену в Италию. Так я узнал его поближе и понял, что в Риме полностью извращена и оклеветана целая народность! Я решил поближе узнать ваш народ, воюя в мятежной войне на вашей стороне! – прямо и спокойно объяснил, Антоний свои намерения.

– Ну, что же, я знаю одного римского приимпелярия, который так же, как и ты, попал на галеру Гамилькара и с тех пор не покидает нас! Его, к сожалению, сейчас нет, он в отъезде! Но, по его возвращению, я или Гамилькар, познакомим вас обязательно! Да, я не стал спрашивать его, ты, не знаешь, что за приимпелярия он попросил отвезти в свою семью, полтора месяца назад! Очень слабый был, тот приимпелярий от ранений! И я думал, что не довезу его, что он отправится к Плутону, не добравшись до города! Но, боги дали ему сил, и он перенёс переезд!

Лицо Бриана изменилось, на нем выступили признаки большой заинтересованности о услышанном.

– Приимпелярий? Полтора месяца назад? Меня пленили примерно около двух месяцев! Это совпадает с моим пленением! Значит ли это, что ещё кого-то спас Гамилькар?

– Да, наш Вождь такой! Прошлый раз было тоже двое! Приимпелярий и декан! А теперь Трибун и приимпелярий! – подал голос один из воинов, подошедший к ним, – Это было в том же бою, Антоний! Приимпелярий Целий! По-моему, так звали того воина, которого хотели заколоть наши жрецы Молоха! Но, Гамилькар не позволил им этого сделать! Он был в лагере на Эрике, Антоний! Ты что, правда, не знал об этом? Он, в бою пробился к Вождю и хотел его пронзить со спины тяжёлым пилумом! У него ранена правая рука, и разрублена часть лица и черепа! Но Барка говорит, он выживет! – Закончил объяснения воин и обнял Диархона, – Ну, здравствуй старина!

– Гикет!!! Как ты оказался здесь? Я тебя не видел с того самого времени, как тебя привезли на мою галеру чуть живого, после того вашего визита в храм Молоха! Тебя и Теоптолема и ещё кого-то, уже не помню всех?!

– Я остался с Гамилькаром, после того как помог добраться сюда делегации Сарафа! И тот бой, на галере Антония, был для меня той точкой, после которой я уже не захотел возвращаться в политику! Скучно! Так ты, скажи? Ты же был в доме Баркидов!? Жив тот латинянин?

Эти слова, предвосхитили вопрос, который готов был сорваться с уст самого Антония! Антоний превратился вслух…

– Приимпелярий живой! Правда, очень слаб! Но он, как ни странно, в доме не один воин! За ним приглядывает ещё один! Он ему носит кушать и долго смотрит на него, думая о чём-то своём! Так было очень долго! Они смотрели друг на друга и молчали… Сейчас, они стали о чём-то говорить. Но, замолкают, если кто-то входит к ним! Вдвоём им веселее и интересней! – подумав, подытожил Диархон.

– Так о ком, о ком ты, говоришь? – не догадался, не понял Гикет.

– Он говорит о моем сыне, Ганнибале! – Вдруг громко произнёс Гамилькар. Он подошёл к ним, и услышал часть разговора…

Гикет и Антоний, удивлённо посмотрели на Диархона. Тот улыбнувшись, кивнул…

– …Когда думаешь убыть в Карфаген? – спросил Диархон, глядя в лицо Барки.

– Завтра! Нет смысла задерживаться! В виду обстоятельств, что ты мне поведал! Надо преградить путь мятежникам к городам, с необходимыми им ресурсами! А ты, Диархон, проведёшь снятие всех оставшихся гарнизонов! Их всего два! Солунт и Лилибей. Я с моей частью корпуса, отправлюсь завтра на 25 галерах, догонять сегодняшнюю флотилию. Тебя жду через декаду! Тебе после всех перевозок, надо контролировать Каралис! Чую, что рука Децима всплывёт и там?! Бастарт, как с наёмниками?

Диархон вздохнул на это упоминание, и это напрягло Гамилькара.

– Бастарт, ведёт себя как суффет! Он нежится в неге с гаремом италийских наложниц! С наёмниками он в панибратских сношениях. Я ему многократно пытался это втолковать! Но он не слушает и только твердит, что все держит под контролем! – ответил Диархон, морщась от воспоминаний.

– Ну, будем надеяться, что так и есть! Хотя я подниму вопрос в Карфагене о его замене! – закончил Барка.

– И наживёшь себе ещё одного врага, которых у тебя и так слишком много, что не хватит посчитать на всех наших пальцах, вместе взятых! – Вставил Гикет, – Ты об этом молчи! Я подниму этот вопрос! Пусть злится на меня!

…Остаток этого дня, прошёл в подготовке к завтрашнему отплытию. Море, словно почуяв, скорое путешествие через него, к вечеру разволновалось, под действием ветра, дующего с Атлантики…

Глава 7

Горы Атласа. Этот уголок природы Африканского ландшафта удивителен. Безжизненные скалы чередуются с вечнозелёными склонами хвои. Скальная составляющая их, преимущественно бурого цвета, богата железом и другими, различными природными компонентами и минералами. Здесь с давних пор идёт добыча меди и железа. Поэтому, совсем недалеко от гор, в их низовьях росли города, в которых селился мастеровой народ. Ремесленники и богатые путешественники строили свои плавильные печи и кузни, стараясь, объединиться в городскую общину и построить оборонительные стены. Так городки превращались в города, ведь после плавки и обработки, металл превращался в различную утварь и необходимые вещи! Тут уже за дело брались торговцы, которые селились по соседству с мастеровыми людьми. Они скупали у мастеровых «необходимое» и распространяли товары дальше, по цепочке – от производителя к потребителю. С тех пор мир не изменился, и цепочка продолжает существовать в той же схеме и ключе! В этих городах производилось столько необходимых вещей и товаров, без которых человечество уже не могло обходиться, что возникла необходимость вывоза товаров в новые места спроса и, поэтому, и возникли такие города торговли, как Утика, Карфаген и Гиппон! Именно, эти города вбирали в себя все излишки производства и давали ремесленникам возможность расширить производство и продавать намного больше, чем они производили и продавали раньше! Таким образом, эти города процветали и были первыми базами скопления товара, перед его движением на новые рынки сбыта. Железные орудия постепенно стали вытеснять из обихода медные и бронзовые, по причине их долголетнего служения и крепости, (если, честно, автор сомневается в появлении медно-бронзовых инструментов у любых народов, раньше железных, так как по образованию автор металлург и знает технологию выплавки и первого, и второго) и здешние рынки, стали наполняться сравнительно дешёвым товаром. Здесь торговали всем: оружием, солью, которая добывалась из соленных озёр гор, всякими принадлежностями сельхозпродукции и кожаной, конной утварью, начиная со сбруи и т. д. Эти города, входили в различные союзы, коим они платили подать за их охрану и оборону. Попав под влияние «сильных мира сего», эти города жили как бы вне политики и оторванности от большой земли и её интересов. Таковыми городами были: Сикка, Загван, Зама, и многие другие. Они укреплялись ещё за счёт переселившихся в них ремесленников из таких городов, как Карфаген и Утика, которые привезли сюда не только защиту своих бывших государств-покровителей, но и своё мастерство, отточенное долгими веками родового ремесла…

…Но, внезапное восстание наёмников, начавшееся стремительно, переподчинило эти города себе и Матос, стоявший здесь лагерем, вождь ливиец, выбрал место под него на равном удалении от данных городов, дабы контролировать их и получать все необходимое, для формирующейся армии, с их рынков и складов. Он имел хорошее снабжение со всех сторон. Лагерь стоял на череде высоких холмов, заращённых различной растительностью. Две небольшие речки, сбегающие с ледяных вершин гор, петляли меж холмистой местности, обеспечивая питьевой режим армии и создавая тот комфорт людям, оберегающий их, от возникновения эпидемий…

Матос не стал основательно укреплять свой лагерь, в полной уверенности скорой победы и надежде двинуться в дальнейшем на Карфаген. Имея более 30 тысяч пехоты, он вёл постоянную переписку с римским дезертиром Спендием, который находился севернее, в прибрежной полосе городов Утики, Гиппона, Горзи, Тунги, Мектара. Восточнее Матоса находился Тапс, который остался верен Карфагену, и отразил все попытки овладеть им, что предприняли отряды мятежников. Стратег Тапса укрепил все подходы к городу, и мятежники оставили попытки, овладеть им. Севернее Тапса, находился Сусс или как его называли берберы Хадрумент, который несколько раз переходил из рук в руки. Но, в конечном итоге, остался за мятежниками и Спендий, оставив там свой гарнизон, ушёл к Утике, обходя Карфаген с юга…

Вожди мятежа, сразу же, не поладили друг с другом. Каждый верил в свою собственную исключительность и не доверял своему соратнику! Они не спешили объединяться, расширяя свои территории влияния и укрепляя ряды своих армий, чувствуя, что после победы, в которой они нисколечко не сомневались, придётся воевать друг с другом! Поэтому, вновь примкнувших обучали ратному искусству и набирали новобранцев. В лагере Матоса, собралась армия, плохо понимающая дисциплину, но своим костяком состоявшая из пехотинцев, проходивших службу в армии Карфагена в корпусе ливийской пехоты. Именно эти солдаты имели навыки и могли обучить других тому, чему они научились за долгие годы службы в Карфагене.

…Матос обходил лагерь, осматривая те небольшие укрепления, что он все же приказал воздвигнуть… Также, он проверял ход обучения своей пехоты из вновь прибывших в лагерь. Для этого, в огромном лагере, были отведены специальные места… Он шёл решительной, быстрой походкой, говорящей о его энергичной натуре. Это был человек огромного роста, богатырского телосложения, чёрный, как и все ливийцы. По всему чувствовалось, что в нем кипит и присутствует необыкновенная сила… Он собрал вокруг себя людей, с которыми воевал в корпусе Гамилькара, и именно им мог доверять.… Но, будучи маниакально недоверчивым, он следил за всеми… Все это началось после покушения на него, месяц назад, когда задержали германца, пробравшегося к нему в шатёр, с огромной секирой. Матос лично отсек ему голову, но, после этого, его будто подменили. Везде он видел заговоры и продолжал казнить людей по любому поводу, подозревая их в предательстве и, как ему казалось, в продаже Спендию…

… – Матос, пощади! Мы всего лишь отклонились от пути, чтобы напоить лошадей, а потом не сразу нашли дорогу!

На коленях перед ливийцем, стояли пять человек, такой же национальности, как и сам вождь.

– Врёшь, собака! Вы спелись с этой римской гадюкой Спендием! Он видит себя во главе восстания! Только себя! А, вы, паразиты и продажные скоты, позволяете ему так думать! Он собирает против меня вот такой скот, как вы! Вас не было четыре дня? Песчаных бурь в эти дни Боги не создали! Два обоза пришли вовремя! А ваш? Где, был ваш? Казнить! – командует Матос. И с удовольствием наблюдает, как чёрный палач опускает египетский топор на головы приговорённых.

– Вот, – с удовольствием и удовлетворением, констатирует Матос, после казни, – так будет, со всеми, кто изменит мне! Мне, человеку, который думает за всех вас! Меня не проведёшь! – кричит Матос и взгляд его, словно взгляд чёрной пантеры, торжествующе проходит по лицам окружающих…

Он продолжает своё движение по лагерю, который наводнён всевозможными магами и представительницами древнейшей профессии женского пола. Эти гибкие, как ветви деревьев, танцовщицы исполняют зажигательные танцы, под одобряющие, опьянённые такой свободой, крики воинов… Все они благодарны за это Матосу и громко приветствуют его, протягивая ему чаши с тёплым, нагретым солнцем, напитком, отдалённо напоминающим вино. Но получается это приветствие в разнобой и как-то пьяно панибратски. Впрочем, Матос и не требует к себе какого-то особого внимания! Он прекрасно разбирается в людях и, поэтому, не торопит события, стараясь, как можно больше, завоевать любовь и доверие этих воинов… Он стоит, опьянённый видом крови и власти, чувством собственного величия! Он отстраняет чашу, поданную ему, и кивком головы даёт кому-то знак.… Через несколько мгновений, ему подают чашу с настоящим прохладным вином, он поднимает её, приветствуя всех и, с удовольствием, выпивает её до дна!.. Этот момент, погружает его в эйфорию от собственного величия и могущества…

– Матос, в лагерь доставили из Приона, командующего Гиксона и его командиров! – рапортует, подошедший к нему рослый человек, не африканской внешности.

– Давайте их сюда! – радуется Матос, обнимая и ощупывая одну из танцовщиц, – Посмотрим на них!

Сквозь толпу, копьями толкают пленных карфагенян. Они босы и оборваны… Лица их черны от пыли. Губы потрескались от жажды и опухли от воспаления…

– Вот он! Вот он, Верховный главнокомандующий! Суффет Карфагена! Человек, обладающий неограниченной властью в Великом Карфагене! – смеётся Матос, подходя к одному из вытолкнутых вперёд людей, – На колени, собака!

Матос, сбивает человека с ног, ударом ноги в подколенный сустав. Гиксон падает, но встаёт опять, бесстрашно смотря в глаза чёрному ливийцу… Глаза Матоса наливаются кровью, зрачки расширяются от бешенства, но это, кажется, совсем не действует на человека перед ним… Тот, продолжает смотреть на него отрешённо и без какого-либо смирения… Матос срывается на крик, голос его дрожит от возбуждения:

– Что, хотел сэкономить деньги на наших жизнях? Поэтому, повёл нас в пески, не раздав приготовленного жалования? Теперь, вам уже не кажется, что мы много требовали?

Он выхватывает меч и кружит вокруг стоящего, в молчании, Гиксона… Но, вспыхнувшее возбуждение, подкреплённое многолетней ненавистью, вызванное гордостью и неповиновением человека, который, как ему кажется, находится в его власти, сменяется и затупляется, даже сквозь опьяняющий угар, предвкушением возможной наживы, за счёт выкупа этого человека суффетами города. И, вследствие этого, гнев Матоса не переливается через край разума и он успокаивается, убирая меч…

– Где мои деньги суффет? – спрашивает он через минуту, выказывая уже своим голосом, не гнев, а удивление, – Когда ждать обозы с золотом? Что молчишь?

Матос с высоты своего роста, наклонился к Гиксону.

– Мы ведь требовали прислать нам одного из Баркидов! Почему не прислали? Тем мы больше доверяли, а так видишь, что получилось? А все могло и обойтись, появись здесь Гамилькар! Но, ваши жадные отцы города, решили иначе! Они решили, что мы скот, который можно гнать на убой! Что из этого вышло? Они хоть, сейчас, задумались?

– Баркидов, сейчас, нет в городе! – прохрипел Гиксон, – Я, тоже, не изъявлял желания лицезреть вас! Но выполнял волю Совета!

– Ты герой?.. Смотрите, воины, это герой! – Матос со смехом обратился к стоящим вокруг его пьяным воинам, у которых это утверждение вызвало приступ смеха. А Матос продолжал:

– Почему же, Герой, не принял в расчёт, такие выводы – что совсем не пользуется в армии ни уважением, ни доверием? А свита?! Почему, молчала свита? – Матос повернулся к, стоявшим и молчавшим, пленным военачальникам, кои находились позади Гиксона, – Что вы молчите? Даже, дряхлеющий Форгон, имел репутацию более приличного командующего, чем этот! – Матос указал на суффета, – Что же вы молчите? Вы, своим стремлением раболепства, перед родом Ганнонов и Советом суффетов, подвели его и себя к черте возможной гибели?! Все вы, ненадёжные люди! И молите свою Танит, чтобы она убедила отцов города, выполнить наши требования! Иначе, вас ждёт смерть! Ужасная, мучительная смерть! – Матос поднял руку с, вновь обнажённым, огромным мечом вверх и в неистовстве закричал, – Смерть!

Его крик подхватили все окружающие его, а за ними следующие, и, вскоре, весь этот пьяный муравейник, только отдалённо напоминающий военный лагерь, кричал в своём неистовстве:

– Смерть! – не понимая, к чему и кому этот возглас произносится…

– Уберите их! – Матос брезгливо толкнул в спину Гиксона.

Конвоиры увели пленных. Матос, какое-то время, стоял задумчивый… Две его любимых танцовщицы, приблизились к нему, обняв его торс. К ливийцу подошёл какой-то, обвешанный всякими побрякушками, чёрный шаман-колдун.

– Что скажешь, Корфа? Какое наше будущее? – спросил его Матос, взглянув на него.

Чёрный колдун, положив свой бубен, верх тормашками, бросил в него свои кости… Он, долго, молча, смотрел на них, изучая их расклад. Потом, поднял свой взгляд на Матоса. В его глазах застыл ужас…