Неизвестный Гитлер

Первый кордон полиции был окружен и разоружен. У Фельдхернхалле колонна остановилась снова. Впереди – еще одно оцепление.

Гитлер, знавший, что немало полицейских сочувствует нацистам, крикнул: «Сдавайтесь!» В ответ раздался дружный залп. Кругом стали падать люди. Будущий фюрер, придерживая вывихнутую руку, бросился в ближайшую подворотню. Погибнуть, как вагнеровскому Риенци, ему тогда было не суждено. Впрочем, это была еще не премьера. Это была репетиция.

Так что же, национал-социалисты пытались выполнить планы, принятые в коммунистической Москве? Или 9 ноября произошло очередное совпадение?

Придя к власти, Гитлер, конечно, называл коммунизм вселенским злом. А красный переворот в Баварии 1918 года – национальным позором. Но сам он в те дни (всего за пять лет до «пивного путча») почему-то не вступил ни в один из «белогвардейских» Добровольческих корпусов. И ни в какую-либо иную часть, боровшуюся с красными. Нет, он принял тогда иное решение.

Да, было в тех событиях кое-что позорное и для самого, позднего Гитлера. Было… Итак, Бавария ненадолго становится Советской. Во главе республики – еврейские комиссары. Великий магистр общества Туле барон Зеботтендорф заявляет: «Наш единокровный курфюрст сменен Иудой. С сегодняшнего дня нашим символом становится красный орел»… Красный – как феникс, который возрождается из огня. Восстанет из пепла и Германия!

Потом кандидат в члены Туле убивает главу Красной Баварии Курта Айснера. Кинохроника запечатлела многолюдные похороны. За гробом идет и небольшая группа пехотинцев. Среди них – знакомое лицо. Да, Гитлер попал в кадр. Почему он там? Что за нелепость?

Вскоре антикоммунистические отряды под командованием Отто Штрассера врываются в казармы Второго пехотного полка Баварской красной армии. С рукавов срываются кумачевые повязки. В дело вступает военно-полевой суд. Некоторым угрожает расстрел. В том числе – одному ефрейтору.

За что? За то, что был в Совете солдатских депутатов. Но главное – находился в личной охране присланного из России агента Коминтерна Евгения Левине. Этого сынка петербургского банкира, возглавлявшего исполнительную власть Красной Баварии, уже поставили к стенке.

Чуть раньше, перед судьями, Левине глубокомысленно изрек: «Революционер – это мертвец в отпуску»… Однако его охранник был настроен не столь романтически. Умирать он не собирался. Ефрейтор начал активно сотрудничать со следствием. Он не только избежал казни, подобно десяткам других, но и был завербован армейским политическим отделом. Вскоре Гитлер получил должность «доверенного сотрудника». Иначе говоря, негласного информатора.

Много позже автор известной книги «Спор о Сионе» Дуглас Рид напишет, что бывший офицер СА рассказал ему обо всем этом со слов Эрнста Рема. Капитан Рем, сменивший в должности уже знакомого нам капитана Майра, прекрасно знал подноготную Гитлера… После прихода нацистов к власти, в «ночь длинных ножей», этот главный сподвижник фюрера и командир штурмовых отрядов оказался в списке на уничтожение под номером один.

Эта акция называлась «Операция Колибри». Провинциальный баварский отель, где отдыхал Рем, был незаметно окружен эсэсовцами. Гитлер быстро поднялся на второй этаж. Дверь в номер 31 распахнута. Заспанный глава штурмовиков вскакивает с кровати. Гитлер: «На выход! Я арестую тебя за государственную измену». Через два дня Рема расстреляют.

Возможно, идейные (или, скорее, цинично-прагматические) связи Гитлера с коммунизмом и коммунистами начались еще до Мюнхена. Во всяком случае, Дуглас Рид отмечал, что венское политическое дело Адольфа Гитлера бесследно исчезло. И, возможно, вместе с ним исчезла информация о подлинных причинах его переезда в Баварию. Главный антикоммунист Европы мог быть спокоен…

Итак, единственный залп полиции разметал путчистов, как пивную пену.

Вскоре Гитлер понял, что быстрой расправы над ним не будет. Что готовится суд. И совсем он приободрился, когда узнал, кто назначен судьей.

Именно этот юрист вел недавний процесс по поводу драки, устроенной нацистами в пивном зале «Левенброй». Какого-то не понравившегося им оратора они стащили со сцены и долго били ножками от стульев. Тогда Гитлер получил даже меньше возможного: вместо трех – один месяц условно. Судья явно симпатизировал движению. Теперь Гитлер понял, что судьба предоставляет ему сцену в очередной раз.

Наконец, процесс открыт. В зале – аншлаг. Все места занимались по специальным билетам. «Народный трибун» эффектно выкрикивал проклятия в адрес «врагов страны и нации». Он даже счел нужным подчеркнуть, что ждал от путча не министерского портфеля, что его амбиции гораздо масштабнее: «Когда я впервые стоял у могилы Рихарда Вагнера, мое сердце переполнялось гордостью за то, что здесь похоронен человек, который запретил писать на могильной плите: «Тут покоится тайный советник, музыкальный директор, Его Превосходительство рыцарь Рихард фон Вагнер». Я горд тем, что этот человек и еще многие люди немецкой истории довольствовались тем, чтобы оставить потомкам свое имя, а не свой титул. Не из скромности хотел я тогда быть «барабанщиком», это – высшее, а все остальное – мелочь».

Своим красноречием Гитлер спас свое реноме. Колебания, замирающая неуверенность, трусость – как бы забылись. Перед аплодирующей публикой подсудимый стоял хладнокровным и сохраняющим присутствие духа. Спектакль опять оказался более впечатляющим, чем правда жизни.

Затем – тюрьма Ландсберг. Аплодисменты отзвучали, и в камере Гитлеру приходят мысли о самоубийстве. Порой ему действительно казалось, что все кончено. Крах.

Меж тем Винифред Вагнер снабдила арестанта пишущей машинкой, бумагой и письменными принадлежностями…

На эту бумагу ложились слова Гитлера: «Я не буду распространяться здесь о событиях, которые привели к 8 ноября 1923 года»… Почему? Потому что они и без того всем известны? Или – наоборот? Потому что известны они быть не должны… Нет, не закулисная политика описывалась Гитлером в «Майн кампф».

Поток посетителей народного трибуна возрастал. В его камере появился лавровый венок. В душе Гитлера возродилась мифология Байрейта. Она превратила жизнь безработного в скитания вагнерианского героя. В Зигфрида, призванного в реальность. В миф, олицетворяющий саму нацию.

В главной партии

Он еще только приближается к трибуне, а в огромном зале уже объявляют: Адольф Гитлер, фюрер германской нации!

…Нет. Мы представим его иначе.

Рихард Вагнер. В главной партии – Адольф Гитлер.

В 1923 году, еще до пивного путча, восходящая звезда политического театра Адольф Гитлер был приглашен в Байрейт. Мечтал ли он, что на этом священном для него Зеленом холме, рядом с домом мастера в свое время будет построен флигель специально для него?!

А тогда, в двадцать третьем, ему предстояла важная встреча. Его ждал теоретик расизма сэр Хьюстон Стюарт Чемберлен, женатый на дочери Вагнера. Парализованного старика вывезли в коляске. Во время рукопожатия на какое-то мгновение оба встретились испытующими взглядами. Вскоре Чемберлен заявил, что Гитлер является «противоположностью политического деятеля», добавляя, что «идеальная политика заключается в ее отсутствии…».

«Похоже, Гитлер принял эти слова близко к сердцу, подменив обычные прозаические цели политика-практика грандиозной концепцией немецкого предначертания и придав эстетическое значение политическим ритуалам посредством их драматизации» [21].

Действительно: стройные колонны, униформа, знамена, оркестры бесконечных нацистских парадов будут волновать сердце обывателя не меньше, чем драматические речи самого фюрера. «О Рихарде Вагнере сказано, что он писал музыку для людей, не обладающих музыкальным слухом, с тем же правом можно сказать, что Гитлер делал политику для аполитичных» [47].

Наступил 1932 год. Гитлер уже перебрался из Мюнхена в Берлин и не без жалости расстался с удобными баварскими шортами из кожи: в строгой Пруссии человек в такой одежде не мог восприниматься серьезно. А нацистский фюрер готовил себя к грандиозному будущему. Скоро – выборы рейхспрезидента. Гитлер долго колеблется. Ведь бросить вызов необходимо самому Гинденбургу, прославленному полководцу Первой мировой. НСДАП была на подъеме, но что-то тревожило Гитлера. Как опытный актер, прекрасно чувствовавший свою аудиторию, фюрер понимал: ряды его динамичной партии во многом связаны неустойчивыми эмоциями. Стоит настроению агрессивной истерии немного спать – и тогда конец. Поражения он боялся панически.

Иногда, во время приступов нерешительности, он бросал монетку. В этот раз выпал орел. Решение принято. В один момент города окрашиваются в кровавые цвета нацистских знамен. На мостовых штурмовики целыми сутками кричат: «Германия, пробудись!» Эта массовка куда более эффектна, чем унылые демонстрации коммунистов. Вот под раздражающе-визгливые звуки волынок тянутся они нестройной толпой с поднятыми вверх кулаками. Выкрики: «Голод!» – всего лишь жалкая жалоба. Как проигрывает она победным лозунгам нацистов!

В своем красном «Мерседесе» и днем, и ночью Гитлер мчится из города в город. Его постоянно сопровождает актер Дервин, который профессионально поставил фюреру дыхание и дикцию, а также научил некоторым приемам актерского мастерства.

Был у него актерский дар. Был. Забавляясь, Гитлер любил пародировать другого политического актера – Муссолини. По свидетельству Геббельса, «Гитлер… широко расставлял ноги, вздергивал подбородок, шевелил бровями. Затем под всеобщий смех фюрер, подражая голосу дуче, начинал выкрикивать итальянские слова: «партия», «победа», «макароны», «бельканто» и «баста». Говорят, он делал это более выразительно, чем актер, пародировавший Муссолини в чаплинском «Великом диктаторе».

В близком окружении Гитлер мог и пошутить, но его публичное ампула было, конечно, иным. Он играл величественную роль вождя. И огромным усилием воли старался не выходить из нее никогда. «Маскировать свою личность, равно как и прославлять ее, было одной из главных целей его жизни». Поза, жест, мимический «грим», интонация – все было под контролем.

Смотрите, как он проводит освящение знамен штурмовиков! Очередной знаменосец подходит к Гитлеру, и тот прикладывает новый штандарт к обагренному кровью полотнищу, под которым шла колонна «пивного путча». Каждого фюрер буквально пронзает взглядом. «Что касается торжественных рукопожатий и исполненных значения взглядов, то тут ему нет равных», – замечали современники.

Гитлера снимали часто, и порой кинокамера все же фиксировала моменты, когда фюрер выходил из роли. Вот он на трибуне Олимпиады. Легкая атлетика. Захватывающая эстафета 4 по 100. Перед последним этапом Германия впереди едва ли не на десять метров. Считай, золото уже в кармане. Но вот передача эстафетной палочки и… Что это? Она падает из рук немецкого спортсмена. Гитлер, и рядом с ним Геббельс, вскакивают, снова садятся, в недоумении смотрят друг на друга и разводят руками. Фюрер явно обескуражен и не может скрыть этого.

Но через некоторое время Гитлер снова в своей тарелке. Он выходит к трибуне и… Нет, так просто все было только в начале его карьеры. Когда на афишах писали: «Оратор Адольф Гитлер». Теперь плакаты извещали о встрече с фюрером. Теперь действовал точный режиссерский расчет. Подобно актеру, одержимому страхом наскучить публике, он сопровождал свои выступления все более эффектными номерами.

Однажды Геббельс умышленно затягивал свою речь, ожидая, когда из-за туч выйдет солнце. Божественный герой должен быть освещен самой природой!

Итак, зал полон. Назначенное время наступило, но Гитлер ждет в отдельном помещении. Стакан за стаканом пьет минеральную воду. Получает сообщения о настроении публики. Иногда он формулирует фразу, которую необходимо передать аудитории. Подобранные добровольцы по команде начинают выкрикивать нацистские приветствия. Возникает какое-то движение! Фюрер? Нет, еще не он. Вносят знамена. Играют марши. Наконец, когда возникает ощущение, что напряжение может пойти на спад, Гитлер встает.

В зале раздаются звуки любимого фюрером «Баденвейлерского» марша. Здесь срабатывает закон Вагнера – у каждого оперного героя есть своя выходная тема. Была такая и у Гитлера. Едва заслышав марш, публика уже точно знает, фюрер близко! Шум стихает. Все вскакивают с мест, вытянув руки в нацистском приветствии. «Хайль Гитлер!» Крики сливаются в рев. Обыватели сливаются в нацию. Так им кажется.

И все же он появляется как-то неожиданно. Вспыхивают прожектора. Они ведут быстро идущего Гитлера – не через сцену, а, для усиления эффекта, – через проход для публики. Кажется, что это он излучает свет. Неулыбчивый, замкнутый, движется он мимо рядов. Наконец фюрер выходит к трибуне. Восторженный шум достигает кульминации. Иногда он продолжается слишком долго. Тогда Гитлер делает круговой жест рукой – как бы стирая звук. Воцаряется тишина.

«Первые слова негромко, как бы ища опоры, падали в бездыханную тишину, часто им предшествовала минутная пауза, нужная ему для концентрации и делавшая ожидание слушателей невыносимым…

Какой-нибудь выкрик из зала мог его внезапно вдохновить на ответ или острое замечание, и тогда вспыхивали долгожданные первые аплодисменты. Они давали ему чувство контакта, ощущение восторга, и четверть часа спустя, замечал один из современников, «наступает то, что можно описать только… старинной формулой: «в него вселяется дух». Тогда Гитлер, беспорядочно, импульсивно жестикулируя, поднимая голос, приобретающий металлический тембр, до немыслимых нот, извергал из себя слова» [46]. Его чуткость относительно настроения в зале была поразительна. «Второе Я» Гитлера слышало каждую реплику, срывавшуюся с губ любого слушателя.

Удивительно! Еще недавно совсем бескровный, с пустым лицом, он моментально наполнялся энергией. В конце речи Гитлер начинал просто кричать. Казалось, неистовые звуки его горлового голоса усиливали смысловое начало. Самые обычные слова, самые банальные мысли, самые завиральные обещания превращались в пророчества.

«Станем единой нацией и двинемся вперед единой колонной…» О стремлении двигаться куда-то колонной он говорит постоянно. Куда двигаться – непонятно. Его речи выдвигали очень зыбкие цели. Но – пронимало! Национал-социализм, несомненно, был не идеологическим, а сугубо харизматическим движением.

Двинемся единой колонной – говорил людям вождь… И они – двинулись. Но вот что странно: «Будучи одним из величайших ораторов в истории, он не оставил ни одного запоминающегося крылатого выражения, точно так же нет и ни одного яркого исторического анекдота о нем…» [47]. Зияющая пустота была за всей этой внешней силой.

В «Майн кампф» Гитлер осмыслил реакции публики: «Подобно женщине, душевное восприятие которой определяется не столько доводами абстрактного разума, сколько доводами непреодолимой, эмоциональной тоски по недостающей силе, и которая поэтому предпочитает подчиняться сильному, нежели повелевать слабым, так и массы больше любят повелителя, чем просителя…»

Гитлер называл толпу воплощением женского начала и даже – однажды – «своей единственной невестой».

«Сексуальность, направленная в пустоту» вызывала визгливые крики наслаждения. В свою очередь, эти реакции стимулировали все новые и новые словоизвержения этого одинокого, лишенного любви человека.

Для Гитлера сюжеты и идеи Вагнера были чем-то указующим. Возможно, выбор гнома Альбериха, который отказался от любви и взамен приобрел власть, оказался приемлемым и для фюрера. Он не любил никого. Зато его обожали миллионы. Пришедшая к нему власть была основана не столько на грубом насилии, сколько на зыбком ощущении любви. Толпа обожала его, как обожают кинозвезду. Этот инфернальный подарок дается, однако, ненадолго.