Неизвестный Гитлер

На высшем уровне германской политики все было не так, как на шумных и бескомпромиссных улицах. Здесь продолжались тихие сговоры и составлялись странные альянсы. «30 января 1933 года незадолго перед полуднем Гитлера срочно вызвали в канцелярию президента… В отеле «Кайзерхоф», располагавшемся напротив канцелярии, в мучительном ожидании у окна застыли трое: Геринг, Геббельс и Рем. Глава штурмовиков не отрывался от бинокля, наведенного на противоположную сторону улицы. Он должен был определить по выражению лица Гитлера, как позже скажет Геббельс, – «произошло ли чудо».

Спустя всего несколько минут после полудня в дверях появился Гитлер, сияющий от счастья. Его глаза, отметил будущий министр пропаганды, были «полны слез» [32].

Мизансцены следовали одна за другой. Горел рейхстаг. Почтительно наклонив голову, Гитлер приветствовал президента Гинденбурга – словно Парсифаль старого короля Амфортаса. Занимал кабинет рейхсканцлера – будто трон в Монсальвате. О, какое это было наслаждение – сесть за стол и взять в руки письменные принадлежности самого Бисмарка!

С семи вечера до полуночи через Бранденбургские ворота к имперской канцелярии шли колонны с зажженными факелами.

25 тысяч человек приветствовали нового рейсхканцлера. Торжествующий, он стоял у открытого окна.

Но ни прожекторы, ни кинокамеры не были нацелены на одно из соседних окон, откуда на шествие взирал Гинденбург. Фельдмаршал рассеянно постукивал тростью об пол – в такт духовым оркестрам нацистов. Парадом дирижировал уже не он.

Угасания этого «эрзац-кайзера» ожидали давно. Однако «повезло» Гитлеру. Именно ему наследник второго рейха вручил власть. И было что-то символическое в том, что, на мгновение придя в себя и увидев у своего смертного одра Гитлера, старик назвал его «Ваше Императорское Величество».

Вскоре, на могиле Гинденбурга, фюрер патетически провозгласил: «Покойный полководец, войди теперь в Валгаллу!»

На улицах Берлина уже сгребли в кучи мятые предвыборные афиши. Больше никаких выборов не будет! Фюрер ведь обещал, что многопартийности придет конец!

Гитлер насвистывал что-то из «Летучей мыши». Все было как нельзя кстати. Ведь еще немного, и задушенная долгами, теряющая уверенность в себе партия готова была развалиться на куски.

Что там долги! Теперь, после смерти «старого господина», армия, партия, женщины, весь народ – приносили клятву верности уже не Германии, нет! А лично ему, воцарившемуся вагнерианскому герою.

К слову сказать, после прихода к власти фюрер тут же обеспечил фестивали Вагнера государственным финансированием. С началом войны певцы и музыканты были освобождены от службы в армии. Более того, тенор Макс Лоренц, гомосексуалист, женатый на еврейке, выжил только благодаря «магии Байрейта». Он ведь тоже был героем Вагнера!

Гитлер и сам постоянно бывал на фестивалях. Кстати, именно здесь, насладившись оперным пожаром Валгаллы, он отдал приказ об участии Германии в испанских событиях. После этого был огонь Герники и многое другое. В последний раз главный вагнерианец посетил фестиваль в 1940 году. Но – коротко. Он посмотрел лишь «Гибель богов».

За свою жизнь фюрер прослушал любимую оперу более ста раз. Для Гитлера это было постоянным, повторяющимся действом… Масоны – участники французской революции многократно пронзали шпагой чучело французского короля – таков был вековой ритуал, закончившийся казнью проклятого монарха. Так и Гитлер. Он сопереживал оперной гибели мира не просто как театрал. Он верил, что воплотит вагнеровский миф в реальность.

А в 1940 году на фестивале все было как обычно. В финале, когда на байрейтской сцене под взрывы музыки, в электрических всполохах театрального огня рушился храм богов, фюрер в темноте ложи взволнованно целовал ручку Винифред Вагнер[18 - Ей припомнят потом эту дружбу! После войны она окажется под судом. Будет выдвинуто обвинение: «Подсудимая в своем фанатизме зашла так далеко, что предоставила наследие Рихарда Вагнера в распоряжение национал-социализма, для пропагандистского использования и распространения идеологии и мировоззрения национал-социализма». Вспомнили, как на пятидесятилетие Гитлера Винифред подарила ему подлинную вагнеровскую партитуру «Валькирии». Эта рукопись, кстати, бесследно исчезла. Видимо, сгорела в жертвенном костре погибающего нацистского Берлина.Вспомнили и слова Винифред о верности фюреру. Кстати, она не отказалась от них до смерти… В 1976 году 80-летняя Винифред Вагнер нарушит 30-летнее табу на запретную тему. Даст откровенное интервью телевидению: «В послевоенной переписке с друзьями мы зашифровывали имя Гитлера, – вспоминала старая англичанка. – Писали: «USA». Только посвященные знали, что это означает «наш святой Адольф»»…Старая женщина со строгим, даже жестким лицом… Из ее уст слова, относящиеся к фюреру, звучали на удивление лирично: «Я называла его Вольф, он называл меня Вини, мы были на «ты»… Если бы, например, Гитлер сегодня должен был прийти ко мне, я была бы так же рада и счастлива видеть его здесь, как и всегда» [18].]…

Мир – театр, и люди в нем – актеры. «Германия превращалась в одну большую оперу Вагнера. В соответствии с планом фюрера рамками этой сцены должны были стать города, которые следовало подвергнуть коренной перестройке. Гитлер превратил съезды партии, эти «нюрнбергские произведения искусства», в торжество идей Вагнера». Они всегда начинались с просмотра «Риенци».

Границы декораций и реальности размывались. В фильме Лени Рифеншталь о партийном съезде 1933 года есть символичная деталь. В титрах указывается будущий главный архитектор рейха Альберт Шпеер – как автор праздничных декораций.

Пожалуй, особую привязанность Гитлер питал к траурным торжествам… Главным из них было поминовение павших во время «марша Фельдхернхалле» 9 ноября. Даже кинохроника впечатляет. За образец – опять же – взят Вагнер. Его «Парсифаль». Все эти выстроившиеся тысячи мужчин – статисты на огромной сцене. А вот и солисты. Гитлер, Рем и Гиммлер неспешно приближаются к рампе. Видите, что там внизу кадра? Конечно, дирижер с оркестром.

Перехваченный у профсоюзов праздник 1 мая также был обставлен в театральном стиле. Французский посол в Берлине писал: «…потянулись шагающие в ногу плотные колонны, красивым строем, с транспарантами впереди, играют дудочники, оркестры, так колонны идут к месту общего сбора; ну просто выход на сцену корпораций в «Мейстерзингерах»!»

Менее известно о театрализованных праздниках, которые проводились под руководством мюнхенского гауляйтера Вебера. Эти карнавалы назывались «Ночи амазонок». Кинохроника донесла до нас удивительные сцены. Экзотические танцы различных эпох и стран. Причудливые подиумы, которые несут на плечах юные атлеты; на этих подиумах в скульптурных позах застыли девушки. Несутся дорогие кареты. Салюты отражаются в зеркальной глади пруда. Наконец, верхом на конях, перед удивленным зрителем скачут десятки обнаженных девиц. Без штанов, но в шлемах. И с копьями в руках. Лошадей тщательно отбирали по экстерьеру, а наездниц – по расовым признакам. Кого-то эти «амазонки» странным образом напоминают… Точно – лукавых обольстительниц из замка Клингзора в «Парсифале». Конечно, современный видиот, привыкший к телевизионному раздеванию, не увидит в этих кадрах ничего особенного. А добропорядочного немца тридцатых годов зрелище поражало!

Но самая грандиозная режиссура была развернута над маршевым полем «Цеппелин» в Нюрнберге. Вот вспыхнули 150 мощных прожекторов ПВО. Лучи вертикально направлены в ночное небо. Постепенно они начинают сходиться в одной точке. Получается огромный световой купол. За этим зрелищем, как зачарованные, наблюдают не менее ста сорока тысяч человек. А в небе, попав в фокус прожекторов, ослепленные, гибнут птицы. Световые стены этого неоязыческого храма как бы защищали от тьмы и зла. Питаемая электричеством иллюзия надежности и мощи была удивительно сильной.

О спасении искусством тогда говорили много. Оно якобы способно примирить классы, объединить народ. И прийти к власти должна была личность «цезаристско-артистического склада». Подобная Гитлеру. «Политика, – требовал он, – должна стать грандиозным зрелищем, государство – произведением искусства, а человек искусства должен занять место государственного деятеля». Гесс и Гиммлер были отвергнуты Гитлером в качестве его возможного преемника, «как люди, которым недоступно наслаждение искусством». Зато на эту роль мог претендовать архитектор Шпеер, не в последнюю очередь потому, что он был «артистом» и даже «гением».

«Примечательно в этой связи, что в национал-социалистической верхушке была непропорционально высока доля людей, не сумевших стать людьми искусства, потерпевших крушение в творчестве. Сюда кроме самого Гитлера можно отнести Дитриха Эккарта; Геббельс безуспешно пытался писать романы, Розенберг начинал как архитектор, фон Ширах и Ганс Франк пописывали когда-то стихи, а Функ был музыкантом».

Сам Гитлер подавал пример вождя-эстета. Рассматривая новый вид вооружений, он, например, мог похвалить «элегантность ствола»…

Режиссерская рука чувствовалась и за кулисами. Важные сцены, как, например, решающий разговор с президентом Чехословакии Гахой были тщательно продуманы.

Престарелый и болезненный Гаха после утомительного путешествия через бесконечные коридоры и залы новой Имперской канцелярии оказался, наконец, в приемной Гитлера. Было уже за полночь, но его заставили ждать. Фюрер почему-то не принимал… Он досматривал очередную геббельсовскую кинокомедию «Безнадежный случай».

Наконец подавленного старика ввели в огромный кабинет. Случай был для него действительно безнадежным. Мрачный Гитлер ждал перед письменным столом в полумраке, подсвеченном лишь несколькими бронзовыми торшерами. Рядом стоял помпезный Геринг с маршальским жезлом в руке. В тени виднелась уже апробированная по части запугивания фигура Кейтеля. Даже его монокль поблескивал как-то зловеще. Ночной спектакль был пугающ. Геринг и Риббентроп начали буквально подталкивать чехословацких представителей к столу, всовывать им ручки и постоянно повторять, что, если они не подпишут необходимые бумаги, через два часа половина Праги будет лежать в руинах. Гаха потерял сознание. Сдало сердце. Получив инъекцию от доктора Морреля, он безропотно подписал все. А ведь армия Чехословакии была по численности и по вооружениям не слабее германской[19 - Выступая в парламенте, Черчилль заявил, что чехословацкая армия по численности втрое превышает английскую. Кстати, еще во время нарастания конфликта в Судетах Чехословакия мобилизовала миллион солдат! Военные запасы Чехословакии вдвое превышали итальянские. Техника тоже была отличная – заводы «Шкода» являли собой второй по мощности военно-промышленный комплекс Европы.].

Спектакль опять победил реальность. Через некоторое время вермахт маршировал в центре Праги у подножия памятника Карлу IV.

После войны, Манфред фон Шредер, офицер из свиты Гитлера, вспоминал: «Когда договор был подписан, Гитлер вбежал в свою приемную и воскликнул: «Дети! Сегодня я стал величайшим немцем в истории Германии!» Потом был устроен победный вечер с шампанским. Забросив ноги на ручку кресла, Гитлер пил минеральную воду и диктовал адъютантам послания к чехословацкому народу и германской армии. Я смотрел на него и думал: вот такие бывают гении!»

Да, все это было зловещим театром. После одного из удачных внешнеполитических трюков Гитлер назвал себя «величайшим актером Европы».

Магия театра сочеталась с магией кино. Гитлер высоко ценил документальные фильмы Лени Рифеншталь. Без назойливого пропагандистского текста они создавали нужный образ. Самые эффектные кадры создавались из огней ночных празднеств. Подсвеченный прожекторами, дым костров был очень эффектен… Дыму действительно напускалось много.

Два партийных съезда и Берлинская Олимпиада 1936 года были сняты блестяще. Германия предстала перед народами земли молодой, верной фюреру, могучей. И – миролюбивой…

Уже тогда людей умело погружали в виртуальный мир. И им казалось, что реально существует только то, о чем говорят… Или то, что показывают на экране. Как будто сам ход событий зависел от того, в чьих руках находится съемочная камера…

Вот бойцы трудового фронта маршируют с лопатами на плечах.

Вот белокурый атлет входит в круг. Налитые мышцы, стройный торс. Толкает ядро. Как летит снаряд!

Но взорвался он в далекой России… Через считаные годы другие режиссеры снимут другие кадры. Вот бульдозер закапывает трупы истощенных людей. Мускулистая Германия словно выпила из них все соки. Комья земли покрывают скелеты, обтянутые кожей… Лопаты давно уже превратились в штыки. А олимпийское пламя вырвалось из стволов огнеметов.

…Теперь на грандиозном поле «Цеппелин», где Лени Рифеншталь снимала партийные парады, пусто. Мускулистые тела превратились в тлен. Романтические порывы привели в бездну… Поняла ли она, что режиссером ее фильмов был кто-то другой?

Виннету на Восточном фронте

Однажды, еще в годы юности, Гитлер подарил своему другу Августу Кубичеку в день рождения дом в стиле Ренессанса. Этот особняк был из мира его мечтаний. Кубичек вспоминал, что Гитлер «не видел разницы, говоря о чем-то готовом или о том, что еще только планировал». Куплен лотерейный билет – и вот он уже на какое-то время переселяется в ирреальный мир и проживает там на третьем этаже барского дома… с видом на другой берег Дуная. До тиража остаются еще недели, а он уже подбирает обстановку, ищет мебель и обивку, рисует образцы и разворачивает перед другом планы своей жизни в гордом одиночестве и щедрой любви к искусству, такой жизни, которая должна будет опекаться «немолодой, уже немного поседевшей, но необыкновенно благородной дамой», и он уже видит, как она «на празднично освещенной лестнице» встречает гостей, «принадлежащих к одухотворенному, избранному кругу друзей» [46].

Фантазия Гитлера словно пробивала все покровы реальности. Как индейская стрела, прилетевшая в наш мир из романа столь любимого Гитлером Карла Мая. Кстати, перед этим фантазером, который ни разу не бывал в Америке, но писал про индейцев и про их друга по прозвищу Верная Рука, фюрер преклонялся всю жизнь. Еще в детстве он был так поражен мужеством вождя апачей Виннету, что перестал кричать во время порки. Укрепившись у власти и немного успокоившись, этот друг индейцев первым делом перечитал все семьдесят томов плодовитого автора. Пусть это было бы лишь личным литературным вкусом Гитлера, но «перед войной с Советским Союзом он обязал своих генералов прочитать эти книги. В 1943 году он приказал отпечатать для фронта 300 тысяч экземпляров романа про Виннету. Шпеер рассказывал, что фюрер увидел в индейском вожде «образцовый пример руководителя военной кампании и благородного человека». В кульминационный момент войны Гитлер говорил, что романы Карла Мая открыли ему глаза на мир.

«Своей убедительностью Май был, несомненно, обязан тому, что лично верил в эти мечты, и в середине 1890-х годов полностью растворился в них, публично возвестив, что сам является Старым Громилой и Кара-бен-Немзи, владеет 2100 языками и диалектами, путешествовал по отдаленным странам и пережил все приключения, описанные в его книгах»…

А Вагнер?! Однажды, прочтя «Золотой горшок» Э.-Т.-А. Гофмана, он сказал жене, что, по его мнению, величие и глубина Гофмана заключается в… его отношении к миру фантазий как к «истинно реальному». Постепенно западноевропейская мысль и пришла к тому, что литература, заменяющая вещи словами, должна изгнать бытие из реального мира, добиться его полного разрушения.

То же самое Вагнер мог сказать и о себе, ибо ему никак нельзя отказать в способности делать воображаемый и мифический мир правдоподобным, чем и объяснялось то огромное влияние, которое композитор оказывал на свою аудиторию.

Конечно, этого он достигал главным образом посредством музыки, истинного языка романтизма. Его зачарованных зрителей вряд ли заботили сюжетные неувязки или невнятные философствования автора, которые вообще могли пройти незамеченными. В самой музыке была заключена сила, разрушающая реальность и вызывающая почти наркотическое состояние восприимчивости к внушениям. Музыкальный критик Эдуард Ганслик после премьеры «Нюрнбергских майстерзингеров» в 1860 году описал оперу как разновидность заболевания. Ницше, который, в конце концов, признал всю романтическую музыку психологически невыносимой, развил данную точку зрения в отрывке из «По ту сторону добра и зла»[20 - Неумолимая настойчивость, подмеченная Ницше в этой музыке, во власти которой было наделять неотразимым правдоподобием рисуемые ею воображаемые ландшафты, еще заметней выступала в прелюдии к «Золоту Рейна», изумительном музыкальном отрывке, где фигурации на аккорде ми-бемоль продолжаются в течение 136 тактов, имитируя течение реки и создавая настроение, в котором разворачивалась величественная драма алчности и предательства; и снова – в прелюдии к «Парсифалю», где необычайно замедленный ритм, в полном контрасте с темпом современной жизни, и сомнамбулическая природа музыки создавали ощущение уязвимости перед чем-то таинственным и непостижимым» [21].]…

Да, «творческая натура» Гитлера, подобно Маю или Вагнеру, имела это специфическое свойство. Он определял воображение как основу познания. В 1937 году, когда казалось, что ему удается все, фюрер торжествующе вопрошал своих оппонентов: «Так кто же был прав, фантазер или другие? Прав был я».

«Его особая сила не в последнюю очередь заключалась в том, что он умел строить воздушные замки с какой-то бесстрашной рациональностью» – именно это подметил тот ранний биограф Гитлера, который выпустил в Голландии в 1935 году книгу под названием «Дон Кихот Мюнхенский». В сознании воспитанного немецким романтизмом фюрера словно отсутствовала грань между правдой и вымыслом… И это сыграло с ним злую шутку.

Решение о форсировании проекта ФАУ (хотя и запоздалое) Гитлер принял под впечатлением от кадров кинохроники: полосатая ракета взлетала в таких эффектных клубах дыма и отсветах пламени! «Чувство прекрасного» в фюрере не устояло. А ведь все прежние обращения к нему по поводу перспективного оружия пропадали втуне. Они были слишком рациональны, чтобы быть для Гитлера убедительными!

И это не единственный пример на сей счет. «Ошибочная оценка Гитлером британского премьер-министра Чемберлена, который, по словам фюрера, вообще не произвел на него никакого впечатления, привела к катастрофически неверной политической линии по отношению к Англии. Слова для Гитлера почти ничего не значили, все решало внешнее зрительное впечатление. Когда этот англичанин в первый раз прибыл в Германию в 1938 году в стоячем воротничке и с зонтиком, Гитлер про себя стал называть его «сосиской» и действительно поверил, что «он оделся подобным образом, потому что ему так сказали тайные советники, симпатизирующие Германии»[21 - Впрочем, и Чемберлен в узком кругу называл Гитлера «обычной маленькой свиньей».]. Фюрер был искренне убежден, что Чемберлен является сторонником немцев и никогда не решится на борьбу с ним»… Одноразовое зрительное впечатление настолько сильно врезалось в мозг Гитлера, что затмевало все остальное[22 - Дневники Томаса Манна свидетельствуют, что он воспринимал Гитлера как «брата» и как экзистенциального соперника. Подобно фюреру, писатель (так ему казалось) мог определить, с кем он имеет дело. Но если жизнь на грани вымысла и реальности была для писателя важнейшим элементом творчества, то Гитлера это привело к краху.].

Святитель Василий Великий описал этот феномен много веков назад: «Воображения и мысленные построения, как стеною, окружают помраченную душу, так что она силы не имеет взирать на истину…»

Да, «Гитлер, который до начала войны с Россией каждый вечер смотрел по два игровых фильма и проводил массу времени в архитектурной мастерской за моделями, а затем сменил их на карты Генерального штаба, жил в вымышленном мире»[23 - Фюрер часами просиживал в архитектурных мастерских Шпеера. Здесь проектировались не только монументальные здания и помпезные залы, но и грандиозные развалины – наподобие римских. Гитлер говорил, что через 10 лет берлинцы не узнают своего города… И точно… Авиация союзников потрудилась в этом «театре веков» на славу… К слову сказать, среди развалин Берлина чудом сохранился православный храм Св. Равноапостольного Владимира. Как и в наши дни – греческая церковь рядом с разрушенными нью-йоркскими небоскребами.].