Аллегро с Дьяволом – II. Казань

– Не знаю как у вас, у меня третий, – проинформировал Пастух, взяв стакан.

– У меня второй, будем считать третьим, – ответил, взяв стакан, Ком.

– Что второй, что третий, о чем вы?

– В третий раз, Комар, принято пить, поминая тех, кого с нами больше нет, за умерших и погибших. Тебе есть кого помянуть?

– О, да! Мне есть кого помянуть. Очень даже есть КОГО! – Комар сразу поник, даже уши наполовину опустились, словно груз невосполнимой потери только что лег на его плечи.

Глядя на него, Ком вдруг понял, что ничего о нем не знает. Он лишь пожал плечами на вопросительный взгляд Пастуха.

– Будем считать, что у меня тоже третий, – встав, Комар протянул стакан.

– Третий – не чокаясь и молча, без тостов, – пояснил Пастух.

– Это правильно, – кивнул головой чамранин. – Молча – это правильно!

Выпив водки, Комар сел и предался явно горестным воспоминаниям.

– Комар, – обнял его за плечи Пастух, но взглянув в полные боли глаза, так и не решился спросить о прошлом. – Комар, скажи, ты долго жил в России – что ты изучал?

– Все. Историю, русские обычаи, забытые во многом в городах, искусство, живопись.

– Живопись? И как хорошо ты разбираешься в русской живописи?

– Как тебе сказать… Шишкина от Айвазовского отличу.

– Тоже неплохо. А почему ты изучал русскую культуру?

– ?

– В России много народов живет.

– А… Мы изучали наиболее многочисленные, государствообразующие или, как еще говорят, титульные народы. В России – русских, в Англии – англичан, в Польше – поляков…

– Понятно. В Америке – американцев, в Югославии – югославцев. – не удержался Ком.

– Да, наверное… я не помню. Налей-ка еще по стопочке.

Выпили еще. Комар вроде как успокоился, и подперев щеку рукой задумчиво сказал:

– А еще я изучал фольклор. Я изучал русские народные песни, застольные в том числе.

И Комар запел, и пел он хорошо. Его голос Пастух классифицировал как тенор-баритон.

По диким степям Забакалья,

Где золото роют в горах,

Бродяга, судьбу проклиная,

Тащился с сумой на плечах.

Бежал из тюрьмы поздней ночью, – вступил Пастух, —

В тюрьме он за правду страдал.

Иди дальше нет уже мочи —

Пред ним расстилался Байкал.

– А ты почему не поешь? – прервал песню Комар.

– Да я не знаю таких песен, у нас как-то не пели, не принято было, – пожал плечами Ком.

– Я был на празднике Великого дня – Масленицы у староверов в Сибири. Веселье, огонь и хоровод вокруг костра. Хоровод – это что-то, такое единение… – погрузившись в благие воспоминания, Комар не мог подобрать слова и активно жестикулировал, помогая себе руками высказать то, что когда-то так глубоко тронуло.

– А песни застольные?! На свадьбе был, осенью, стол длинный – человек на семьдесят, и песни все вместе поют. Это… я не знаю… Обычаи – это то, что цементирует народ, делает его непобедимым! А вы в городах все позабывали, обычаи все позабывали! Из единого народа в одиночек превратились, по норам бетонным забились! Вот какой ты, к чертям, русский, если русских песен не знаешь, обычаев не знаешь?! – ополчился на Кома Комар. – Вот – наш человек! А ты нет! – с вызовом сделал неожиданный вывод чамранин, хлопнув по плечу Пастуха.

Ком смотрел на разошедшегося Комара снисходительно-иронично, с трудом сдерживая смех. Пастух же чуток отодвинулся от Комара и осмотрел того с ног до головы колючим взглядом.

– Поешь ты, Комар, конечно хорошо. Душевно поешь. Только ты Ваньку-то не обижай, на Иванах Россия держится. Не наш он, говоришь? А ты сам-то кто такой? Ордена с утра нацепил, которых не заслужил, – я вот заслуженно получил и то не ношу. А ты сам-то наш, Комар?

Комар подскочил как ошпаренный, и сначала от возмущения даже ничего не смог сказать, только размахивал руками.

– Это я не наш?! – разгневанно выдал он наконец, ударив себя в грудь. – Да я люблю Россию больше, чем свою родную планету, где не был никогда и уже не буду! Я не наш! А кто наш? Те, кто с опухшими рожами под заборами валяются? Что они сделали для России? Да они ни родить детей здоровыми, ни вырастить даже их нормально не могут! Нет, я не наш, да?!

Облокотившись на стол, Комар склонился к Аркадию, сверля его гневным взглядом. Он был так напряжен, что казалось, вот-вот – и между ушей ударит молния.

– Я остался здесь, чтобы встать с вами рядом против ВАШЕГО Дьявола! Которого вы, люди, наделили силой своим беспутством, безнравственностью, алчностью! И сами же вызвали его на свою погибель. И я после этого не наш? Рожа твоя жидовская, противная, разговаривать с тобой больше не хочу!

Излив гнев, Комар устало плюхнулся на место.

– И пить вот с тобой больше не буду! – категорично закончил он.

Попытка отодвинуть в сторону стакан закончилась тем, что он выпал из непослушных пальцев и упал в чашку с помидорами. Вытаскивать его Комар не стал, а отвернулся в позе обиженной гордости, скрестив руки.

– Ну тогда – ой! – прокомментировал его выступление Пастух.

– Во-первых, я не жид, а еврей по матери, – пояснил он, достав аккуратно стакан и протерев его протянутой Иваном салфеткой, отдал ему. Затем он протер салфеткой стол от рассола.

– Какая разница?! – презрительно бросил Комар.

– Моя матушка, советская еврейка, говорит: Все, кто зарабатывает на жизнь честным трудом, – неважно, как и чем: головой ли, руками ли, талантом ли, неважно, главное, честно, – это евреи. Кто зарабатывает на жизнь, обманывая людей, паразитируя, манипулируя людьми, их пороками, наживаясь на людском горе, наплевав на совесть – это жиды.

Ком тем временем сполоснул стакан, вытер полотенцем и вернул Пастуху.

– Я на хлеб руками зарабатываю, где я и где жиды? И вообще, мы сейчас в России. А в России я по отцу казацкого роду буду. Так что тут ты, Комар, не прав.