Мать королей

– Я? Король? – сказал он. – Уж если давать и одаривать – тогда я король, мне бьют поклоны, когда у меня берут, но ты не знаешь, Цебулька, что я не могу ничего… ничего… Что тут за царствование в этой Польше? Тут епископы и паны правят, а король слушает… Что я могу? Собак и псарщиков в поле выводить, в лесу, тогда я пан, а в Кракове… с одной стороны Збышек, с другой Войтек, с третьей Сташек и Ясько из Тарнова, и Микула из Бжезия, и все они… Поеду на Русь, там мне поклоны бьют и могу делать что хочу, а тут, в Кракове… дали бы мне тогда, если бы свою волю хотел иметь.

– Милостивый пане, – шепнул невнятно писарь, – мне кажется, что если бы вы слушали моего государя и взяли его в помощь, он бы присёк это своеволие и вы царствовали бы сами.

Ягайлло снова покачал головой.

– Слишком поздно, – сказал он, – с местными панами уже сегодня на конфликт нельзя нарываться. Те короли, что были передо мной, надавали им пергаментов и печатей, так что они теперь уже сильнее нас. Хорошо Витовту в Литве, потому что бояре ему там не брюзжат, а промурчит какой-нибудь, обезглавит его, и остальные в мышиные норы спрячутся. Ты сам поляк, знаешь, что здесь король всем служит, а за ним только следят.

– В делах государства, – сказал Цебулька, – трудно этому помочь, когда так сложилось, но где идёт речь о жене, кому какое дело до этого? Королю не могут запретить жениться.

– О! О! – прервал Ягайлло. – Это мудрые люди, если сами не смогут, пошлют в Рим, если оттуда старый папа кивнёт мне, должен молчать, а он мне нужен, потому что без него я бы этих монахов крестоносных не смял.

Он начал крутить головой. Цебулька молчал.

– Витовт мне желает добра, – прибавил он, – и я люблю его, как родного, но этим монахам он даёт распоряжаться собой, и теперь им помогает против меня и поддерживает с ними дружбу…

Посол немного смешался, потому что чувствовал справедливость этих упрёков, но должен был защищать своего пана.

– Милостивый король, – сказал он, – князь Витовт не ссорится с крестоносцами, но дружить с ними не может. Он помнит, что сам от них вытерпел.

– Они враги и останутся ими, хоть пресмыкаются перед нами, – добросил Ягайлло, – и для меня враг тот, кто держится с ними.

Цебулька хотел перевести разговор на другую тему, потому что он стал слишком щепетильным; он снова заговорил о Соньке, чтобы не дать королю говорить о крестоносцах.

Ему это удалось, и Ягайлло сразу повеселел.

– Что же мне отнести моему пану в ответ? – спросил он.

– Подожди до утра, – сказал король, подумав. – Езжай со мной в Краков, там получишь ответ. Русинка мне лучше других улыбается, потому что это своя… как моя мать была, и с ней легче, чем с этими немками, для которых надо волосы мазать и шелка надевать…

Его повторно прервал вздох.

– Иди спать, Цебулька, потому что и у меня уже глаза слипаются… и никому не говори о Соньке.

Так они расстались.

Назавтра, хоть объявлена была охота в лесу, встав с утра, а скорее, проснувшись, потому что, не вставая с кровати, Ягайлло, как обычно, нежился в ней, он приказал приготовиться, чтобы ехать в Краков.

Жаль королю было леса, потому что города и жизни в нём не любил, а в замке без радости закрывался; он ехал грустный, но уже эта красавица русинка была у него в голове. Чем более молодой Цебулька её описывал, тем более жадным был на этот кусочек старик.

Однако он всю дорогу думал, как поговорит о том с панами.

Они его в целом отговаривали от позднего брака, на котором он упорно настаивал; а с духовными лицами и своими баронами пререкаться не любил и не умел. Они всегда его побеждали и красноречием, и упорным настоянием на своём.

Больше других он боялся Збышка из Олесницы, который с того времени, как ему под Грюнвальдом спас жизнь, стал его любимцем, а из любимца грозился быть паном. Этому ничего не стоило сказать правду, хоть неприятную, королю, ни одной его слабости никогда не потакал, бросал её ему в глаза, и ничем не давал себя подкупить.

Ягайлло часто на него гневался, отправлял, надувшись, но вскоре потом звал и прощал.

Упрекали короля в слабости; он, действительно, не имел Витовтовой силы и энергии, но имел христианское сердце, способное просить прощения у обиженного и признать свою ошибку.

Ягайлло дал доказательства этой добродетели, когда сам поехал к резко переведённому из Кракова в Познань, под предлогом ослабления власти, епископу Петру Вышу, когда тот был на смертном одре, просить, чтобы забыл вину.

Чем более послушным был король, тем больше преобладания получали над ним люди, подобные Збигневу из Олесницы.

Прибывш в Краков, нетерпеливый Ягайлло сразу послал в приход Св. Флориана за Збигневом.

Был это уже в глазах всех будущий епископ Краковский, хотя до сей поры эту столицу занимал Войцех Ястжебец. Ожидали смерти первого польского примаса в Гнезне, чтобы поместить Збышка в Кракове или Гнезне.

Войцех, епископ Краковский, ребёнок одного из самых старых шляхетских родов Польши, который уже в то время от большого распространения насчитывал в себе обедневшие ветви, вышел из малого, но добился многого своей учёностью, теологическим образованием, доказательства которого были в сочинениях, и мы также скажем, большой гибкостью характера, свойственной тем, которые желают взобраться в гору, а тяжёлых боёв за это вести не хотят.

Он не был противником Збигнева из Олесницы, но ни слугой его, ни инструментом быть не хотел. Более медлительный, чем тот, он королю не сопротивлялся, в крайних случаях давал двузначные мнения, неясные. Склонялся к обстоятельствам. Младше него и более стойкий Збышек, не в состоянии полностью смотреть за собой, должен был смотреть за ним, потому что и знаниями, и ловкостью он был опасен.

Оба эти духовных лица были в то время в тех неоднозначных отношениях, которые на будущее ничего заключить не дают.

Збышек из Олесницы был ещё подчинённым Краковского епископа, должен был его уважать, а Войцех, чувствуя в нём силу духа и характера, предвидя будущее значение, заранее хотел его привлечь на свою сторону.

Збышек, которого позвали к королю, по дороге вошёл в дом епископа объявить, что Ягайлло вернулся.

Олесницкий был в то время мужчиной в самом расцвете сил, красивой наружности, выдающихся черт лица, сильного телосложения, выступающих и выразительных глаз, любезный в обхождении, но вместе живой и смелый.

Епископ Войцех был старше него; только взглядом он выдавал силу своего ума; впрочем, красивое, привлекательное лицо, с губами, улыбающимися на первый взгляд добродушно, он умел делать невыразительным, точно оно нужно ему было, чтобы скрыть силу духа. Он вовсе её не показывал. Веселостью, неосторожностью, чуть ли не пренебрежением он отделывался от вопросов, значение которых не ускользнуло от его проницательности.

Но он не хотел, чтобы его считали слишком ловким и умным, каким был.

В Олесницком было что-то от бойца и солдата, в Ястжебце преобладал униженный ксендз, мягкий, покорный, но тайно видящий всё.

– Милостивый пастырь, – сказал, приветствуя его достаточно порывисто, Збышек, – король меня вызывает, наконец он вернулся из этой вечной охоты. Вы не будете в замке?

– Хотите, чтобы я был? – с любезной улыбкой ответил епископ.

– Думаю, что нас там и двоих, и больше не будет слишком много, – начал Збышек, – чтобы выбить из головы Ягайллы то, что в неё вложил король Римский, – несчастную мысль жениться.

Епископ Войцех заломил руки и утвердительно покачал головой, ничего не отвечал.

– На что это сдалось старому! – молвил дальше Олесницкий. – Ради жены, наверное, охоты не бросит. Возраст поздний. Папа, отпуская ему грехи за последний брак с Грановской, поставил отчётливое условие, чтобы он был последний.

Он говорил, а епископ слушал с опущенным глазами.

– Да, – сказал он мягко, видя, что нужно было что-то отвечать, – да, это большое несчастье, за которое мы обязаны хитрости Сигизмунда. Мы должны стараться отговорить короля, но это не пройдёт легко.

От того, чтобы сопровождать в замок, Войцех ловко отказался, Олесницкий один появился в Вавеле.

Король после раннего обеда уже ждал его в нижней маленькой комнате, один. Приветствие со стороны Ягайллы было сердечным, исполненным уважения, но в то же время и полным важности со стороны духовной особы.

Король, насколько мог, прояснил лицо. Начал сперва рассказывать о своей охоте и о звере. Збышек терпеливо слушал… Король велел ему сесть. Для хорошо знающего Ягайллу уже было очевидным, что начинался очень важный и раздражительный разговор. Олесницкий даже догадался о его предмете, но первый начинать не хотел.

Ягайлло начал с того, что обнял его.

– Я помню, – сказал он взволнованно, – что вы спасли мне жизнь и желаете мне добра, говорите правду, когда иные подлизываются и кормят меня лестью. Оставайтесь мне таким же верным и теперь.