Я предупреждал о войне Сталина. Записки военного разведчика

– Банда напала, Григорий Иванович, уходите… Вам нельзя тут быть.

– Что значит нельзя? А где же мне быть? А ну, что тут у тебя… давай буду пулеметные ленты подавать.

Так весь бой Всеукраинский староста и провел у пулемета в качестве второго номера.

Очень хорошо запомнилась и моя беседа с ним.

Однажды довелось в качестве секретаря общешкольного комсомольского коллектива быть в президиуме совместного собрания с комсомольцами ВУЦИКа, нашими шефами. Уже во время собрания вижу: идет по просвету между рядов старичок с седенькой бородкой, с палочкой. По залу – шорох, шепот:

– Петровский! Григорий Иванович!

Взрыв аплодисментов. Зал встал. Долгие аплодисменты. Петровский прошел в президиум и сел рядом со мной. Мое комсомольское сердце трепетало и замирало. Я знал до того Петровского по портретам, а тут вот он – рядом, легонько покашливает, осматривается и вдруг тихонько спрашивает:

– Ну, как живете?

– Хорошо, Григорий Иванович, – отвечаю шепотом. – Видите, как нас обмундировали…

А обмундированы мы были действительно хорошо: малиновые галифе, английские прекрасные ботинки, хорошие обмотки и френчи. Правительство где-то разыскало обмундирование каких-то гвардейских полков «его величества» и передало нам. Мы гордились своим обмундированием. Я не выдержал, похвастался даже Г. И. Петровскому. Но добавил:

– Кушать вот маловато.

Григорий Иванович сочувственно покачал седенькой бородкой и зашептал, словно извиняясь и оправдываясь:

– Ну что же делать, трудно нам еще. Две войны одна за другой, а тут еще голод навалился. Но скоро мы станем богаче, друже, тогда будем еще лучше одеваться, сытно и вкусно кушать. А сейчас потерпите.

Меня буквально потрясла такая форма разъяснения наших трудностей главой правительства молодому солдату. Даже жарко мне стало.

– Григорий Иванович, – шепчу ему и мысленно сам себя ругаю, что так неудачно вспомнил о «шамовке». – Да мы не жалуемся… это я так, к слову пришлось. А мы от своего пайка даже выделяем долю в помощь голодающим.

В бородке Петровского ухмылочка, а глаза теплые, понимающие.

– Так-так… к слову, значит. Ну, это хорошо. А как у вас с дисциплиной и учебой?

– Хорошо, Григорий Иванович. Мы стараемся усвоить военную науку.

– Молодцы! За это хвалю. Старайтесь учиться. Нам сейчас очень нужны свои образованные командиры…

Не только мы, курсанты, а вообще украинцы очень любили Г. И. Петровского. Несмотря на свой большой государственный пост, он оставался все таким же простым, для всех доступным человеком. А мы, курсанты, всегда встречали его как заботливого отца и друга.

Когда в конце тридцатых годов я узнал о его аресте, то переживал это как личное несчастье. Я, конечно, не поверил в его какую-то преступную деятельность и был уверен, что произошла ошибка или же кто-то оклеветал нашего Григория Ивановича.

Наша общественная жизнь не ограничивалась только школой. Мы поддерживали тесную шефскую связь с канатной фабрикой, с заводом «Электросила» и со школой милиции.

У нас был очень хороший драматический кружок. Он часто ставил пьесы в школе, которые мы охотно посещали. Был у нас и литературный кружок, которым руководил писатель Копыленко. Мы часто выезжали на заводы, и к нам приезжали поэты и писатели: Павло Тычина, Остап Вишня и другие. Выступления Копыленко всегда сопровождались гомерическим хохотом, и очень жаль, что его репрессировали и он не выжил. По-видимому, кому-то из власть имущих сановников не понравилась его меткая сатира.

Из нашей среды тоже вышел писатель – Алексей Шиманский. Еще в школе он написал книгу «Зелена Брама».

У меня была почти болезненная страсть к чтению. Я буквально пожирал книги. Перечитал почти все книги школьной библиотеки. За любовь к книге, за страстное увлечение чтением меня премировали хорошей личной библиотекой.

Однако мы, и я в том числе, конечно, переболели многими болезнями века и своего роста. В частности, «детской болезнью левизны», «архиреволюционностью».

Среди наших преподавателей было немало старых офицеров. Даже нашим, как бы сказать, «дядькой-воспитателем» был офицер старой армии Бернасовский. Тактику преподавал генерал (фамилию, к сожалению, запамятовал). Тактику партизанской войны читал нам общеизвестный белобандит Тютюнник. Он выходил к кафедре под конвоем курсантов. Но однажды под обстрелом наших вопросов, особенно бывших участников Гражданской войны, «батько Тютюнник» вынужден был признаться:

– Но Котовский и мою партизанскую тактику превзошел. Он так прижал меня в одном месте, что я еле ноги унес, в одном белье убежал.

Некоторые курсанты хотели свести с ним кровавые счеты и расправиться самосудом. Спасала его от расправы охрана наших же курсантов.

Тактику преподавал нам старый, ворчливый и добродушный генерал, один из тех, о ком солдаты говорили: «Отец родной для солдат». Память он сохранил, сохранил способность толковой передачи своего большого опыта молодым парням из деревень и с заводов. Он нас всех «тыкал», всякого, неудачно решившего задачу, стучал пальцем по голове и ворчливо говорил:

– Садись, у тебя дырка в голове! Да-с, дырка! Слушай еще раз.

И терпеливо, подробно разъяснял нам тактику боя взвода, роты, разбирал наши ошибки при решении тактических задач. При этом не было в нем, не чувствовалось презрения и пренебрежения к «кухаркиным детям». Ворчливость генеральская, но не злая и оправдывалась тем, что нелегко было преодолеть наше «тугоумие».

Следует напомнить, что середина 20-х годов была тем временем, когда старая интеллигенция начала пересматривать свое отношение к Октябрьской революции. Даже Павел Иванович Милюков, вождь самой устойчивой контрреволюционной партии, стал «сменять вехи» своих взглядов на роль русской интеллигенции в революционной России. Значительная часть интеллигенции, оставшейся в стране, стала честно работать в советских организациях.

Одним из таких честных интеллигентов был и наш курсовой командир – старый офицер дворянин Бернасовский. Курсанты, в том числе и я, «комсомольский вожак», первое время встретили его назначение открыто враждебно. Как это так: дворянин, «голубая кровь и белая косточка», недобиток старорежимный, золотопогонник будет нас воспитывать и учить?! Как воспитывать, чему учить?! Меня, бедняка, комсомольца?!

Однако Бернасовский, как бы не замечая нашей враждебности, очень спокойно и настойчиво разъяснял и внедрял среди нас общие понятия о дисциплине в армии, и, конечно, особо в армии революционной. А я был одним из первых нарушителей этой дисциплины. Бернасовский смело пошел на конфликт со мной, секретарем комсомола. И победил. Победил не административным путем, а настойчивым разъяснением моих ошибок.

В частности, он заметил мою любовь к чтению и указал на ошибочность моего бессистемного чтения. Он дал совет, как читать и что читать. Для знакомства с русской литературой он дал мне подробный и последовательный список произведений русских классиков. В конце концов дворянин-офицер преодолел мои партизанские наклонности. А я лично с его помощью значительно улучшил и повысил свое общее образование.

Глубоко потрясла всех нас, курсантов, смерть Ленина. До сих пор во всей свежести хранится память о том собрании, на котором комиссар школы Кирпонос дрожащим голосом, со слезами на глазах произнес:

– Товарищи… Ленин умер.

И замолчал, низко склонив голову.

Выпуск школы «Червонных старшин», 1925 г. 2-й ряд сверху, третий слева – В.А. Новобранец

Мы несколько минут сидели будто парализованные. Потом послышались тяжелый вздох и плач. Один, другой… и вот плачет весь зал – пятьсот молодых парней из сел и городов Украины…

Комиссар медленно, с трудом подыскивая и произнося слова, сдерживая слезы, говорил о тяжелой утрате для партии, для всего народа, для всей мировой революции. «Но, – призывал комиссар, – революция не кончилась! Революция будет идти вширь и вглубь, и потому нельзя опускать руки, нельзя расслаблять свою волю, а надо еще более укреплять ряды партии и комсомола. Нужно гений Ленина хоть частично восполнить новым большим отрядом коммунистов».

Был объявлен массовый прием в партию за счет рабочих. И я записался.

Через три месяца я был принят кандидатом в члены партии.

В августе 1925 года я с отличием окончил школу и со званием командира взвода (один кубик на петлице) был направлен в территориальный 296-й стрелковый полк, стоявший в лагере под Черкассами. Принял взвод. Красноармейцы территориальных войск – бородатые и усатые дядьки. Во время занятий они обращались ко мне:

– Сынок, а як цей гак (крючок) называется?

Так началась моя служба в Красной армии.

Перед поступлением в Высшую Военно-теоретическую школу ВВС РККА, 1927 г. Средний ряд, второй справа – В А. Новобранец

После шестилетней работы в войсках на различных должностях: командира взвода, курсанта школы летчиков, слушателя военно-политических курсов им. С.Е. Каменева, командира и политрука роты – я в 1931 году поступил на учебу в Академию им. Фрунзе.

Попасть в Академию было заветной мечтой каждого офицера. Однако далеко не каждому это удавалось. К поступающим предъявлялись очень высокие требования по общеобразовательной, политической и военной подготовке. Все те курсы и школы, которые я проходил, фундаментальных знаний мне не давали. И я решил самостоятельно систематически готовиться по программе. Кроме того, в Киеве мне удалось посещать специальные курсы по подготовке в Академию при Доме Красной армии. Многолетний труд увенчался успехом. Весной 1931 года я выдержал экзамен при очень напряженном конкурсе (13 человек на одно место).