Такие разные дороги жизни

Солнце нещадно припекало, поручик Котлинский привстал, выглянул за стену, на поле перед крепостью, за нашими окопами и траншеями располагались траншеи немцев. В бинокль и ясную погоду хорошо видны немецкие укрепления и солдаты противника. Немецкому командованию эта крепость, как кость в горле. До этой крепости они легко и быстро разгромили несколько укрепленных европейских твердынь, и этой цитаделью хотели так же без значительных потерь овладеть, да не тут то было. В лоб ее не взять, и обойти невозможно. Справа и слева болото. Только через крепость по железной дороге и насыпи можно продвигаться вглубь российской сторонки.

Рядом появилась тень, Котлинский покосился, возле него с биноклем в руке остановился подпоручик Стржеминский, кивнул на поле:

– Что-то немчура зашевелились, – проговорил он.

– Зашевелились, а стрелять перестали, – задумчиво согласился с ним Котлинский. Он через плечо взглянул за стену, отвернулся.

– Комары их заели. Надоело в болоте полгода сидеть. У немцев условия еще хуже, чем у нас. Мы хотя бы по сухой земле ходим, да на нарах спим. У них в траншеях и окопах жижа под ногами, – проговорил Стжеминский, разглядывая в бинокль позиции немцев.

– Так им и надо. Мы их сюда не звали. Пусть покормят комаров, – отозвался Котлинский.

– У них комары и слепни, зато воды полно. У нас комаров мало, вшей много и питьевой воды не хватает, хотя река рядом, – сказал Стржеминский, опустил бинокль, прислонился спиной к стене, встал рядом с товарищем. Воды в крепости, действительно, не хватало. Берегли для раненых и приготовления пищи. Отсутствие нормальной бани раздражало солдат и офицеров, устали бороться со вшами. Врачи боялись вспышки тифа, протирали тела спиртом, прожаривали обмундирование в наспех сделанных приспособлениях, помогало, но не на долго.

– У меня такое чувство, что это затишье перед бурей. Не зря немцы суетятся, но не открывают огонь, готовят очередную пакость, – задумчиво проговорил Стржеминский. Котлинский посмотрел в небо на палящее солнце, с сомнением ответил:

– Обычно перед атакой они несколько дней бомбят наши позиции. Помнишь, как они выкуривали нас в феврале перед тем, как начать штурм?

– Разве такое забудешь, – отозвался сослуживец. – До сих пор не можем восстановить самое необходимое.

– Немцы тупые, так и не поняли, что мы ночами восстанавливаем то, что они разрушают днем, – подал реплику подпоручик Котлинский.

– Ночью немцы любят спать. Распорядок дня для них святое, – усмехнулся товарищ.

Над головой появился немецкий аэроплан, противно жужа пропеллером, начал кружиться над крепостью. Сначала предположили – начнет кидать бомбы. Стреляли солдаты по нему без команды из всех возможных орудий, даже из винтовок или из пулеметов, мало приспособленных для стрельбы по воздушным целям. Когда крепость строили, аэропланов еще не изобрели. Теперь они стали настоящей головной болью. Сбить их невозможно, не изготовили инженеры оружие для воздушных целей. Они же наносили значимый урон. А главное, у противника появилась возможность без потерь разведывать слабые стороны в обороне расположения войск и артиллерийских точек. Однако аэроплан не стал бомбить позиции русских, покружился над крепостью и улетел.

– Разнюхивают, – кивнул в сторону улетевшего аэроплана Стржеминский.

– Похоже, – согласился Котлинский.

– Пойду дам команду часовым, чтобы повнимательнее смотрели, – отошел на два шага Стржеминский, повернулся, напомнил: – К пяти часам подходи к штабу. Подполковник Свечников проводит оперативное совещание.

Котлинский кивнул, проводил взглядом сослуживца.

Он познакомился с Владиславом Стржеминским по прибытию в крепость. Сблизились быстро, поскольку оба ровесники, держались друг друга. Со временем товарищи рассказали о себе. Котлинский старательно записал в свою записную книжицу краткую биографию товарища для потомков, как он делал всегда, когда выпадали свободные минуты. Новый его товарищ и сослуживец родом из Минска, польский дворянин, его отец подполковник Русской Императорской армии Максимилиан Стржеминский. Сын пошел по стопам отца, окончил Николаевское инженерно-военное училище в Петербурге. До этого в одиннадцать лет отец отдал его в 3-й московский кадетский корпус, так что ему суждено стать военным. Училище он окончил перед самой войной, ему присвоили звание инженерного подпоручика. Получил назначение в июле того же года в Осовецскую крепость, которую командование решило дополнительно укрепить, здесь его и застала война. Саперную роту, куда получил назначение Стржеминский, усилили и разделили на две роты, он стал командиром второй роты. Подпоручик хорошо рисовал, в свободное редкое время он набрасывал портреты солдат, офицеров сослуживцев. Ему говорили и ранее, если бы не выбор по военной части, он вполне мог бы стать замечательным художником. На почве рисования он познакомился с художницей и начинающим скульптором Катаржиной Кобро, у нее польско-немецкие корни, в России ее звали на русский манер – Екатериной. В отличие от друга Котлинского, который не будучи знатного рода влюбился в дочь графа, он – польский дворянин, влюбился в девушку не дворянского происхождения. Ее отец крупный судовладелец из обрусевших немцев. Отец подпоручика не одобрял увлечением сына рисованием, мать выбором сына, который влюбился в девушку не их круга. Впрочем, Катаржина о влюбленности молодого офицера подозревала, только объясниться с ней он не успел, подпоручик вскоре отбыл по месту службы, потом началась война. Они встретятся через три года, в военном госпитале, куда подпоручик попадет с тяжелейшими ранениями, а сестрой милосердия в офицерском отделении работала Катаржина. Тогда она вспомнит об офицере, с которым она посещала художественную студию. И о той мимолетной симпатии, которую они питали друг к другу. Только теперь офицеру, списанному из армии по инвалидности, надеяться на ответное чувство не приходилось. И все же чудо произошло, Катаржина станет его женой. Но произойдет это через несколько лет, когда окончится не только первая мировая война, но и гражданская в России.

Котлинский пошел в распоряжение своей роты. Проверил посты, поговорил с отдыхающими от постовой смены. Посетил пулеметные точки, осмотрел все ли пулеметы на исправность, убедился в наличии пулеметных лент. Поинтересовался, успела ли пообедать первая смена, на очереди следующие воины должны идти в столовую. Удостоверился, служба идет надлежащим образом, прошел в офицерский каземат, где решил написать письмо любимой девушке. Хотя он не знал, насколько любим, ему очень хотелось, чтобы его так же любили, как и он. Но ни в письмах, ни ранее при встречах девушка не проявляла открыто ответного чувства, не говорила слов любви, как прочем и он ей. При встречах она была приветлива, доброжелательна, никогда в разговоре не проскальзывала разница в их социальном положении. Ему казалось, девушка умная, она и без слов почувствует, как он любит ее.

С девушкой он познакомился в военном училище на новогоднем балу, когда командование военного училища с разрешения высоких особ пригласили на вечер воспитанниц Смольного института. Юнкера за несколько дней готовились к вечеру, начищали обувь, драили медные пуговицы и кокарды, гладили брюки, чтобы не ударить лицом в грязь. Поскольку знали, в Смольном институте учатся девушки высокопоставленных родителей, военных не ниже полковника, гражданских не ниже действительного статского советника. Многие выпускницы становятся фрейлинами двора, женами высокопоставленных чиновников. Девушек привезли в экипажах Смольного института, они выпорхнули стайкой перед парадным входом училища, все одинаково одетые, на них белые блузки и юбки мелкими складками, батистовый парадный передник, ворот с воланом, на нем широкая вышивка с черной бархоткой. Начальник училища встретил их на крыльце училища, галантно поздоровался с воспитательницами и воспитанницами, провел их в зал, где уже стояли шеренгой юнкера. Начальник училища представил их, с уверенностью характеризовал их как будущую гордость русского воинства, предложил юнкерам подойти к воспитанницам, самим познакомится с девушками, и пригласить их на танец. Заиграла музыка. Котлинский сразу же обратил внимание на девушку, которая с первого взгляда понравилась ему своей статностью, светлыми волосами, курносым носиком и большими серыми глазами. Он подошел к ней, представился, она сделала книксен, грудным голосом назвала свое имя: Дарья Сергеевна Голицина. Род известный в России, только потом она пояснила, они очень дальние родственники тех Голициных, тем не менее семейство не бедное, графского происхождения. Они кружили в танце, юноша смотрел в ее глаза, и ту минуту понял, он готов в них утонуть. Они закружили в вальсе.

– Когда вы заканчиваете институт? – спросил он. – Этой весной, – пояснила девушка.

Говорила просто, без жеманства, тихо, но четко отвечала на вопросы. И хотя этикет предусматривал после танца не задерживаться возле одной и той же воспитанницы, необходимо приглашать на танец других девушек, юноша уже не мог отойти от Дарьи. В течении вечера он приглашал других воспитанниц, сам ловил взглядом фигурку Дарьи, смотрел с кем еще танцует девушка, затем снова приглашал ее. Она только улыбалась, все понимала и не было в ее глазах укора. К концу бала юноша уже не замечал других воспитанниц, хотя среди них присутствовали очень красивые девушки, он видел только глаза Дарьи Сергеевны. Тот вечер так быстро закончился, юнкера разочарованно смотрели на настенные часы, им разрешили проводить барышень до экипажей, юноша помог взойти Дарье в экипаж, превозмогая стеснительность спросил:

– Увижу ли я вас еще когда-нибудь?

– Быть может, – улыбнулась она в ответ.

И он не решился спросить: где и когда? Ни он не располагал своим временем, ни она до выпуска не вольна своим поступкам.

В казарме, когда в тот вечер юнкера готовились ко сну, один из них посмотрел на притихших товарищей, задумчиво высказался: «Хороши барышни! Только не по Сенькам шапки!». Понимали, в училище учатся юнкера, чьи родители среднего достатка, невест они выбирают из своего круга. Воспитанницы Смольного после выпуска становились фрейлинами императрицы, вхожи в высший свет, замуж выходили за видных политических деятелей или военных. Котлинский целый месяц ходил под впечатлением от той встречи, не надеясь увидеть девушку. Хотя очень хотелось.

Второй раз Котлинский увидел Дарью весной в городском саду. Он получил увольнительную и решил погулять по городу. Девушка прохаживалась по парковой дорожке в сопровождении няни и матери. На сей раз она одета не в платье института, а в богато отделанную жемчугами юбку, на ней бархатная жакетка, на плечах меховая пелерина. Он взглянул на свои покрытые пылью сапоги, хотел нырнуть в кусты, но девушка заметила его, отступать стало поздно. Он собрал волю в кулак, смело подошел, учтиво поклонился, поприветствовал:

– Здравствуйте, Дарья Сергеевна! Здравствуйте, мадам! – поклонился он женщинам.

Девушка улыбнулась, сделала книксен, повернулась к маме, певуче проговорила:

– Знакомьтесь, маман, Владимир… э…

– Котлинский, – напомнил юноша.

– Да. Юнкер военного училища, – пояснила она.

Женщина посмотрела на него сквозь лорнет, сразу оценила его далеко не новое обмундирование, по-французски удивленно спросила дочь:

– Бог мой! Даша, где ты успела с ним познакомиться?

Дочь по-русски ответила, чтобы Владимир, понял суть вопроса матери:

– Мы познакомились с ним на новогоднем балу в военном училище. Много танцевали, правда, Володя?

– Имел честь, – подтвердил юноша. – Мечтал, чтобы подобное повторилось.

Девушка вскинула на него взгляд, улыбнулась. Маман опять посмотрела на него в лорнет.

– Молодой человек мечтает стать военным? – спросила она.

– Точно так.

– Дворянин?

– Никак нет, – запнулся юноша.

Женщина поджала губы. Сделал шаг в сторону выхода из сада. Юноша последовал за ними, с ним не попрощались, давая таким образом понять, он может их проводить.

– Ничего, мама, Володя дослужится до полковника и беспорочной службой заслужит дворянство, правда? – сказала девушка и с улыбкой посмотрела на него.

– Непременно, – ответил он уверенно.

Он шел рядом с девушкой, пьянел от аромата ее духов, напоенным весенними почками воздухом, не веря своему счастью, что он видит девушку, о которой мечтал, засыпая на жесткой кровати в казарме.

Солнце хотя и заливало ярким светом окрестности столицы, но день по весеннему погожий. С Невы дул довольно прохладный ветер. Он видел, как девушка слегка поежилась, и плотнее прижала к себе пелерину.

– К тому времени, Даша, ты станешь бабушкой, – бросила реплику мать по – французски, намекая на долгосрочность прохождения службы от юнкера до полковника.

Юнкеров учили французскому и немецкому языкам, языки юноше плохо давались, сколько не учил, разговаривать стеснялся, однако речь на слух воспринимал, сделал вид, что он не понимает реплик матери.

– А вы, Дарья Сергеевна, кем хотели бы стать? – спросил он, чтобы не молчать.