Оперативный псевдоним «Ландыш»

– Я вас буду называть Матренушкой, иногда Мотей, – по-немецки обратилась бабушка к фрейлейн Матильде. – Вы мне отвечайте губами, я пойму. Говорить будем только наедине. Если кто услышит – все, конец нам. С Олюшкой будете заниматься вечерами, а я посторожу, чтоб никто не подслушал. Ты, Олюшка, поняла, что это теперь твоя тетя Матрена? А я?

– Мария Игнатьевна, – я помню. А почему нельзя по-старому? – девочка была в хорошем настроении, ей почему-то казалось, что туда, куда они едут, уже добрались родители, и они встретятся, чтобы уже не расставаться.

– Это долго объяснять. Позже сама поймешь, – бабушка говорила спокойно, но чуткое детское ухо улавливало дрожь в голосе, заминки почти в каждом слове.

– Хорошо-хорошо. Пойму.

Они ехали почти неделю, пока однажды ночью не высадились в поле, предварительно в спешке собрав вещи по приказу проводника.

– Доброй ночи, товарищи женщины, – окликнул их Николай. – Нас уже ждет подвода. Садитесь.

– А вы как сюда добрались? – спросила Мария Игнатьевна.

– В соседнем вагоне, подстраховывал вас. Вдруг что не так. Садитесь и поехали. Нам до света надо добраться в поселок. Говорите смело, вокруг никого. Возница дома спит.

– Куда мы едем?

– Нашел я вам поселок, почти городок. Школа есть. Больничка. Часовня. В нее ходить нельзя. С попом дружбу не водить. Будете жить в бревенчатом доме, на втором этаже. На первом – что-то типа библиотеки. Шить умеете? Хорошо. От старых жильцов машинка осталась. Будете строчить и зарабатывать. Что с Матреной делать не знаю. Пусть шьет. Это лучше всего. Ну а Оля в школу пойдет. Я к вам буду заезжать. Редко. И дам вам свой адрес – пишите, если что-то случилось. В письме называйте меня братом. «Здравствуй, брат Николай. Давно не было от тебя письмеца». Вот как-то так, понятно? По-деревенски. И «ждем в гости на именины» – это значит, что мне надо срочно появиться. На крайний случай дам другой адрес. Да, и еще. Прежде чем выйти на улицу, посмотрите во что люди одеты. Продуктов вам немного припасли. Топить умеете?

Ничего такого бабушка делать не умела, зато фрау Матильда была на высоте: она справилась и с печью, и с горшками, и с нехитрой едой из допотопных продуктов.

Первые платья сшили себе.

– Надо экономнее материю тратить. Здесь такой нет, да и не скоро будет. Я свое черное платье перелицую, мне и этого довольно. А Олечке надо будет сшить – на днях в школу поведу. Сошьем два одинаковых. Чтоб в порядок приводить. Девочка ведь. Испачкаться может.

С этого момента девочке всегда шили два одинаковых платья. Пару дней Оля носила одно, а потом второе, пока первое проветривалось, отутюживалось.

– Девочка всегда должна быть аккуратной. Это закон, – бесконечно повторяла бабушка.

Первая клиентка появилась в школе.

– Ой! Какое платье! – ахнула учительница, разглядывая Олю. – Я бы такое сама носила…

– А у вас материя есть? – ласково спросила бабушка. – Мы бы с дочкой вам пошили. Ну, какие деньги? Мы с удовольствием. Приходите.

Полушерстяной отрез непонятного цвета был дополнен кружевным воротничком и манжетами, связанными фрейлейн Матильдой. И что самое главное – платье было на шелковой подкладке, а значит, хорошо сидело, холодило летом и грело зимой.

– Вы кружево снимайте и стирайте хоть каждый день, а потом пришивайте обратно, – рассказывала бабушка обомлевшей от неожиданного счастья учительнице. – Как вам идет! И цвет ваш. Строгий, но вы же учительница. Мы подкладочку шелковую пришили. Можете ее под другие платья поддевать. Вот так снимается, а вот тут закрепляется. Носите на здоровье. Олечка только про вас и рассказывает. Полюбила она вас. Это и понятно – без матери растет.

Оля чуть не рассмеялась: уж очень трогательно бабушка рассказывала. Учительница была, конечно, неплохой, но любви точно не вызывала.

– Она славная девочка, ваша внучка. Немного странная, правда. Не знаю, как вам объяснить…

Бабушка терпеливо ждала объяснений, продолжая доброжелательно улыбаться.

– Не развит в Оле дух коллективизма. Понимаете? Она все время особнячком стоит. В делах класса не участвует. К детям не тянется. И они к ней тоже. Понимаете? Читает она, конечно, лучше всех, и пишет, но никому помочь не хочет. Я ей говорю – позанимайся с соседом по парте. Он еще не все буквы знает. Ты ему помоги. А она молчит и улыбается.

Учительнице хотелось добавить – вот совсем как вы сейчас, Мария Игнатьевна.

«Вроде простые люди, – думала она по дороге домой, прижимая к груди драгоценное платье, завернутое в бумагу, – а тетей Машей не назовешь – язык не поворачивается. Строгие они. Может, староверы? А может…»

Даром сшитое платье обязывало относиться к девочке снисходительнее, что быстро вошло в привычку.

– Оля, почитай сказку вслух, а я пока тетради проверю.

Тетрадей, конечно, не было. Листочки бумаги, которые удавалось найти, скреплялись вместе сургучом или сапожным клеем. Писали карандашами и старыми перьями, да и тех не всем хватало.

Оля читала медленно. Во-первых, чтобы не показывать, насколько она грамотная, а во-вторых, она думала на немецком, что немного затягивало процедуру произношения русских слов.

– К Первому мая – не знаю, что за праздник такой, свяжем твоей учительнице новый воротничок в подарок. Пусть порадуется.

Бабушка к весне обшивала почти всех женщин в поселке. Именно женщин, а не баб, как многие себя именовали.

– Пусть не дамы, но с понятиями. Пусть с дикими, но все же, – любила повторять она, разглядывая очередной отрез. – Ума не приложу, как можно будет в этом в люди выйти. Надо уговорить блузку сшить, а юбку из шерсти…

За шитье одаривали продуктами, причем скуповатым и прижимистым клиенткам повторный вход был заказан.

– Вы только посмотрите – варенье принесла! Банка вот-вот взорвется! Мы ей юбку отдали, а платье и начинать не буду. Пусть забирает материал и сама себе шьет. Она еще и за банкой придет, вот посмо?трите.

«Немая» Матильда редко выходила на улицу: зимой смотрела в окно на сугробы почти до крыш, летом стояла возле порога, сиротливо прижимаясь к дверям.

– Я знаю, что поступила правильно, – говорила она старухе, когда Оля засыпала. – Мне нечего делать в родном краю, меня никто там не ждет. Бог послал мне испытание, надо все выдержать. Не может быть иначе. Не знаю только, что будет, когда наша детка вырастет?

Дядя Николай наведывался сперва пару раз в год – всегда неожиданно, ближе к ночи, чтобы утром уехать. Потом раз в два года. Письма ему бабушка иногда писала – боялась остаться без поддержки, но позвала только раз – когда неожиданно умерла Матильда.

– Осиротели мы с тобой, Олюшка, – причитала бабушка. – Как же мы без нее? Я старая, ты еще ребенок. Что с нами будет?

Оля вспоминала, как фрау Матильда неожиданно подносила руку к сердцу.

– У меня всегда был больной организм, – извинялась она за минутную слабость. – Меня поэтому и замуж не взяли. Кому нужна больная жена?

Оля знала эту историю в деталях, но всегда слушала ее как в первый раз, потому что, становясь взрослее, понимала свою гувернантку все лучше и лучше.

– И тогда мой Альфред сказал: «Прости меня, но я должен жениться на Рут. Ведь она сестра моей жены и будет хорошей матерью моему сыну». Младенец умер еще до их свадьбы, но Альфред все равно женился на Рут, такой же долговязой, как ее покойная сестра. И я думаю, что больше всего он боялся потерять кусок земли, что принесла ему в приданое его первая жена. Мне было очень горько, но потом появились твои родители. Я думала, что они немцы, приняла их предложение. Помню, как мы ехали на поезде так далеко-далеко, и постепенно Альфред стирался из моей памяти. Хотя… Шрам остается на сердце, когда рана зажила[1 - Немецкая пословица «Die Narbe bleibt, wenn auch die Wunde heilt».]. А потом родился твой брат. Он умер, когда маман ждала тебя. А потом мы уехали из Петрограда в Москву, и все дальше и дальше от моей далекой родины. Знаешь, мне никто ни разу не написал. Первый год я часто писала родителям и сестрам. Твой папа? с кем-то передавал письма и даже посылочки, но мне никто так и не ответил. Твой папа шутил, что надо посылать письма с уведомлением. И вот однажды я попросила у твоих родителей немного денег вперед и отправила их на родину. Я так волновалась. Так ждала письма. Но мне снова никто не написал. А твоему папа? сообщили, что деньги доставлены и что мой фатер спросил, как часто я буду присылать деньги. Ему надо было знать точно, потому что он хотел выдать замуж мою младшую сестру. Понимаешь, я надеялась, что отец отложит эти деньги для меня. А он, как всегда… Ну а потом произошло все это и денег не стало вообще. Твои родители предложили мне пойти в посольство, но я решила, что никому не нужна ТАМ. Никому. Даже моему Альфреду.

Умерла Матильда после обеда. В последние время она ела совсем как птичка, а в тот день сидела за столом, безвольно уронив руки и странно улыбаясь.

– Я сегодня видела во сне твоего братика. Он сказал, что я скоро начну учить его немецкому. Я согласилась.

– А на каком языке вы говорили? – уточнила Оля, занятая своими мыслями о ненавистной школе.

– Не знаю. Но мы понимали друг друга…

– Давно не поминали, – отозвалась бабушка. – Вы бы полежали после обеда. Я сама все уберу.

Полежать гувернантка не успела, рухнув, как подкошенная, возле стола. Бабушка бросилась на почту и вызвала Николая. И только после этого горько зарыдала над бездыханным телом своей «Матрены».

– Помогите похоронить, – попросила она Николая. – И что с именем-то делать? Как-то неловко – Матильда она.