«Молодая Россия». Вариации на тему национализма в маршах эпохи

.

Активист НТСНП Р. П. Рончевский, обращая внимание на неприятие младороссами «авантюр», писал: «Отбросим рассуждения о „вооруженной интервенции“, которой уже много лет пугают эмиграцию, (отчего же „пугают“? Многие бы радостно приветствовали ее! – В. К.) и которую никто не предпринимает. Остановимся на отрицании „всяких других авантюр“. Что скрыто под этой формулой? Ответ единственный – активная борьба с коммунизмом. Авантюра – Первый поход: три тысячи против сотен тысяч. Поход Дроздовского – мы слышали в Яссах слово авантюра. Врангель в Крыму – авантюра, Конради, Полунин, Захарченко, Петерс, Радкович, Сольский, Мономахов, Ларионов, Коверда и многие другие… По младоросски – это авантюра. (Зачем же так грубо передергивать? Многие младороссы были активными участниками гражданской войны и не считали себя авантюристами. – В. К.) Для нас – это герои»

.

Вызывают недоверие у Р. П. Рончевского и такие младоросские строки: «… Равным образом мы осуждаем и то мнение, которое ждет и надеется, что лишь надвигающаяся ЭКОНОМИЧЕСКАЯ КАТАСТРОФА только и способна вызвать падение большевизма. Да если бы и так? Но разве мы можем желать этого? Разве это не значит, что наше возвращение в Россию, наш путь на Родину будет проложен через миллионы, может быть, трупов русских людей, умерших от голода? Да и нужно ли это?»

«Здесь в скрытом виде, – продолжал Р. П. Рончевский, – осуждение тех способов борьбы, которые применяет народ и которые так пугают коммунистов (саботаж, вредительство). Но главное как бы в признании того, что коммунисты кончили разрушать и разлагать нашу Родину; что больше не будет по их вине „миллионов трупов русских людей“»

.

Итак, третьего пути, по Рончевскому, не дано: жертва должна быть принесена самим народом. Вопрос лишь в том – желал ли и готов ли был к ней сам народ? Вероятно, здесь можно ответить утвердительно только за «кухонную» интеллигенцию с ее сопротивлением в уме и в последующих мемуарах.

При желании у Р. П. Рончевского можно найти изъяны в логике, подменяемой зачастую страстностью, переходящей в пристрастность. Например, одно из наиболее сложных программных младоросских построений относилось к феномену борьбы. В 1930 г. в пятом номере «Младоросса» А. Л. Казем-Бек писал: «Мы связаны общим долгом перед Россией: в настоящее время долг этот заключается в обязательной для всех нас борьбе за раскрепощение нашего народа. Я не говорю о той или иной форме борьбы, а о самом принципе борьбы

.

По мнению Р. П. Рончевского, «такая постановка вопроса позволяет говорить о борьбе, фактически ее не ведя. А главное – действия, не имеющие ничего общего с борьбой, называть „борьбой новыми путями“»

.

На первый взгляд, младоросский критик совершенно прав. Но только со своей революционной колокольни, с позиции отрицания «механической» эволюции СССР, с той точки зрения, что всякое «оправдание» новой России является предательством родины. Однако замечу, что для младороссов идея борьбы заключалась, прежде всего, в утверждении тезиса «Лицом к России». Ставка делалась на молодое поколение – в эмиграции и на родине – способное к строительству нового типа государства.

Но для Р. П. Рончевского это было лишь фразой, за которой не стоит дело. Страшный «грех» младороссов он видел уже в предательстве национальной революции. Он иронично писал: «Отказавшись от революционных методов, младороссы неизбежно должны были уверовать в „эволюцию коммунистической власти“. В превращении из интернациональной в национальную. От ленинского „На Россию, господа, мне наплевать“ до „Защиты границ нашего Отечества“. От ленинского „если для осуществления социалистической революции 90 % погибнут, ничего, лишь бы 10 % дожило до мировой революции“ до „признания творческого государственного смысла строительства“. От „вождя мировой революции“ до „Народного Вождя“ и даже Бонапарта. Уверовав в эволюцию комвласти, младороссы и сами принуждены были эволюционировать от „воли к борьбе и победе“ (Мюнхенский съезд) до „признания и поддержки“»

.

Экие подлецы эти младороссы, можно подумать. Но все не так просто. Достаточно представить себе, что было бы с Россией в случае очередной бойни, вроде Великой Французской или Великой Октябрьской революции. И тут невольно вспоминается старинное изречение о том, что только то крепко, что полито кровью. Но Россия здесь исключение из правил. Даже сам политический строй получал в прессе различные дефиниции. Австрийский журналист писал о «неоконсерватизме», эстонский о «национал-социализме», итальянский… о фашизации, чешский о вызревании «социалистического фашизма»

.

Быстрое распространение в эмигрантской среде идей младороссов, особенно проникновение их в РОВС, НТС – все это, естественно, не могло не вызвать ответной реакции, хотя бы через полемику в прессе, действовавшей по известному принципу сообщающихся сосудов.

Так, евразиец Антипов критиковал тогда же младороссов за то, что у них социальность не цель, «а средство, что главное для младороссов борьба, что советский строй не вяжется с монархизмом, что экономическая система у младороссов не разработана, что младороссы слишком увлечены организационной стороной»

. Другой евразиец Максимов упрекал младороссов за их «связанность со стариками эмиграции», за их монархизм «им мешающий»

!

Весьма многие эмигранты, видели в них тайных и явных агентов Кремля (ГПУ или зловещего Чека). Весьма показательна здесь развернувшаяся в 1932 г. полемика между близко стоявшим к младороссам генералом П. С. Махровым и генералом Е. К. Миллером, одним из руководителей Российского общевоинского союза. В ответ на упреки о недопустимости сотрудничества членов РОВСа с такими политическими организациями, как младоросская партия с ее подмоченной репутацией пробольшевистского толка, генерал П. С. Махров в свою очередь обвинял РОВС в пороке непредрешенства. Более того, переходя в наступление, он подчеркивал, что если даже «младороссы ошибаются и идея монархизма в России умерла, но, вспоминая о великом прошлом императорской России, они будят идею государственного национализма». Стараясь добить своего оппонента, он ядовито добавлял, что в России «нет возврата тем, кто мечтает о реставрации», да и сам РОВС «живет только ненавистью к коммунистам», в отличие от младороссов, ищущих примирения со своим народом

.

Эта дискуссия с взаимными обвинениями растянулась на годы и через океаны. В далекой Аргентине в 1936 г. «некоторые члены РОВС утверждали, что „Младоросская партия“ работает на средства, получаемые… от большевиков». Однако на официальный запрос младоросса кн. Юрия Волконского председатель местного отделения полковник Ефремов был вынужден ответить, что не располагает никакими данными «по вопросу о денежных средствах Младоросской партии»

. На эту «актуальную» для эмиграции тему разыгрывались шумные скандалы. Например, в 1932 г. за подобное публичное высказывание младоросс ротмистр Флери влепил князю М. К Горчакову громкую пощечину

.

Другой член РОВСа, возмущенный «вползанием» младороссов на «чужую территорию», писал: «Масса молодежи апатична, поверхностна, падка на яркую приманку, слова и обеды с тостами. Так зародились и так погибнут младороссы». В чем-то можно согласиться с автором, но что же предлагал противник «яркой приманки»? Ответ удивителен по своей наивности: сформировать сводный полк, назвав его «1-й полк Белой гвардии» или «I-й Белогвардейский полк имени ген. Кутепова», наделать значков и по мере возможности сшить форму! Через устройство балов, вечеров, лекций, обедов, бесед с чашкой чая (!!!) он полагал воспрепятствовать «просачиванию» в РОВС тех же младороссов и политизированию этой мощной организации

.

Безусловно, эти «методы» совершенно не годились в борьбе со сторонниками Казем-Бека, набиравшими мощь. Так, в феврале 1933 г. правление Патриотического союза русской молодежи (Бельгия) «исходя из тождественности идеологических основ» их организации с младороссами вступило в Союз младороссов и призвало всех своих членов последовать поданному примеру

.

Надо сказать, что и сам лагерь Казем-Бека отнюдь не чурался демагогических приемов, которые считались весьма эффективным средством как для очернения своих соперников, так и укрепления в сознании молодежи правоты младоросских утверждений. Наиболее ярким примером может служить личность П. Б. Струве, которому они регулярно напоминали, что не собираются выслушивать нравоучения от переводчика К. Маркса, автора манифеста социал-демократической партии, друга Ленина, которому он посылал в Шушенское мармелад. Язвительно прохаживались они и по адресу В. В. Шульгина, сыгравшего свою роль в отречении императора

.

Доставалось даже монархисту И. А. Ильину. 3. А. Дабужин в своей заметке «Ругань из кабинета» писал: «Иван Александрович обвиняет нас в том, что мы не хотим знать духовных основ монархизма, что мы взяли из него самое дурное и смешаем с грязью самое святое… непростительно, сидя в кабинете злобствовать, клеветать и приговаривать уже обреченных на жесточайшую борьбу. Отдает ли себе отчет профессор Ильин в том, что в гордой слепоте своей клеймит он тех, кто поклялись все свои силы отдать на служение России и монархической идее… Если Иван Александрович же не знает, если он не понимает наших путей, если он считает, что мы заблуждаемся, то, что сделал он сам для того, чтобы предотвратить ту гибель, которую он нам так радостно пророчит. Чиста ли его совесть? Вместо того чтобы постараться направить нас на „путь истинный“, который он честно считает правильным (но которого, как непредрешенец, он никогда, между прочим, не предрешал и не указывал), он решил, что не стоит снижаться и марать руки в споре с нами… Но то, что он сделал было жалко: пощечину клеветнику, удар палкой по голове, нанесенный младороссу, продающему „Искру“, басни об избиении старушек и младенцев, он признал за „белый застенок“, за „правую стенку“, за „зверство на церковной паперти“. Откровения провокатора он принял за наше подлинное лицо. Он поверил и обрадовался: ему слишком хотелось и поверить, и обрадоваться»

.

Молодежь, свободную от «обломовщины» (я не вкладываю в этот термин какой-либо отрицательный смысл, трудно и нельзя судить тех, кто уходил от России, выбросившей их на чужие берега), увлекала новая идеология, свободная от «устаревших» революционных классовых подходов и идей и «прогнившей» буржуазности западных партий.

Георгий Дорн в своей политической исповеди, опубликованной в «Младоросской искре» в 1934 г. под названием «Как я стал младороссом» писал: «Я понял, что не отдельные личности, не классы и не народы влияют на исторический ход событий, а только те народы, которые создали в себе тот духовный двигатель, создающий подлинную культуру (а не цивилизацию), превращающий народ, – понятие этнологическое, – в нацию, т. е. в нечто органическое. Это не исключает, конечно, водительства какого-нибудь сословия или слоя, и это сословие или даже личность, будучи органической частью нации, является как бы показателем этой нации, а потому и осуществляют те задачи, из которых слагается исторический путь ее…

Каждая высокая идея тоталитарна, т. е. она должна быть движущей силой во всех областях, как в частной, так и в общественной жизни, а поэтому эта идея должна быть абсолютно реальной. Самым же реальным явлением в жизни людей всегда была, есть и будет метафизическая компонента нашего бытия… Монархическая идея базируется на религиозном моменте, а потому она является самой реальной и самой совершенной. Будучи учением, построенным на утверждении нравственных начал, монархизм немыслим без основ морали – без понятия о справедливости и понятия о праве. Из этого следует, что монархическая система немыслима также без справедливости социальной, а утверждение права (леке) приводит к легитимизму. Вот почему подлинная монархия должна быть социальной монархией, а подлинный монархист должен быть легитимистом… Монархии довоенного типа не обладали главной предпосылкой подлинной монархии – социальным моментом, утеряв, поэтому, живую связь с действительной жизнью нации. Они во многих случаях представляли из себя только административный аппарат, бывший очень часто экзекутивой враждебных монархии систем, например, капиталистической. Идея же больше не находила резонанса в нации, а поэтому и наступили сначала изоляция ведущих слоев, затем вырождение всей системы, а под конец и катастрофа, вызвавшая гибель монархической государственности вообще»

.

Преимущество монархии виделось уже в том, что «экономически одного царя иметь выгоднее, чем 200 (парламент – В. К.). В демократии вор сидит на воре. Нужен порядок, а не демократизм»

.

Мертвечина, бездарность, самодовольная ограниченность стариков-монархистов с их арифметическими выкладками о времени падения большевизма вынуждала многих идти на разрыв с таким монархизмом при сохранении его идеалов.

Так, А. С. Штейгер писал 3. Н. Гиппиус 9 июля 1927 г.: «Как ни странно, но в подобном моем положении оказались еще многие, теперь объединившиеся в клуб монархический, но среди монархистов имеющий репутацию сменовеховской ячейки. Нам кажется, что у монархий и монархов никогда не было больших врагов, чем монархисты, т. к. к сожалению, их единственное занятие и цель состоит в опошлении и выставлении в юмористическом виде всего того, что должно бы было быть для них свято и высоко. Это относится ко всем правым, а наши правые эмигрантские непереносимы еще своей озлобленной ослепленностью и полным отсутствием элементарного национализма, и любви к России, для них несуществующей, замененной национализмом „зарубежным/ эмигрантским. На днях должен появиться в печати наш первый сборник… („К молодой России…“ – В. К.) Мы смотрим, т. е. стараемся смотреть на вещи трезво и прямо, не впадая в фактопоклонство, желая, в общем, чтоб (помните Ваше стихотворение) было ультрафиолетово („Что мне зеленое, белое, алое?//Я хочу, чтоб было ультра-фиолетово…“)»

.

«Ультрафиолетовая» русская монархия – это нечто новое, странное и смешное, не так ли? Однако главное – есть биение мысли, даже если она и «хромоножка».

Итак: Новая Россия должна быть монархией.

В 1932 г. на собрании Союза младороссов Казем-Бек говорил: «Вынесение самого источника верховной власти за пределы человеческих вожделений, человеческих суждений и предпочтений, человеческой санкции, создание верховной власти, подлинно независимой в силу ее независимого происхождения и независимой преемственности – такова организационная задача нового государства…. Монарх должен быть монархом природным. Природность монарха определяется его рождением для власти. В факте рождения заключается его природная законность… В основе природной царской власти лежит закон милости Божией, как сказали бы верующие, или законы биологии, как сказали бы неверующие, или, наконец, и тот и другой закон, которые сливаются в один, как говорят младороссы. Это значит, что надчеловеческую объективность природной власти мы противопоставляем всем разновидностям субъективного выбора… Ибо роль монархии полностью выражается в нескольких словах: множественность, преломляясь в личности, создает единство»

.

При этом все историческое бытие Российского царства связано именно с монархической формой правления, с именами тех, под чьим главенством «азиатское страшилище» расширяло страну, принимало в русские пределы новые народы и спасало не раз Европу.

В младоросской прессе идея монархизма подавалась в мощном обрамлении русских классиков.

Пушкин: «Государство без полномощного монарха – автомат. Оно – то же, что оркестр без капельмейстера: как ни хороши будь все музыканты, но, если нет среди них одного такого, который бы движением палочки всему подавал знак, никуда не пойдет оркестр… при нем и мастерская скрипка не смеет разгуляться на счет других. Блюдет он общий строй, верховодец верховного согласия».

Достоевский: «У нас в России нет никакой другой силы, сохраняющей и ведущей нас, как эта органическая живая связь народа с царем своим, и из нее у нас все и исходит…».