Экономика и благосостояние населения от рождения до гибели СССР: без загадок. Научно-популярное издание

Оборонительно-наступательная функция в истории Российского государства обусловливалась, по крайней мере, тремя основными факторами. Первый из них Л. В. Милов связывает с необходимостью выполнения стратегической задачи воссоединения древнерусских земель, разделённых в результате монголо-татарского нашествия и агрессии католической Польши и языческой Литвы.

Второй важнейший фактор усиления оборонительно-наступательной функции государства связан с природно-климатическими условиями развития страны. Обилие малоплодородных почв, необычайно короткий сезон земледельческих работ имели своим следствием постоянный «недобор» урожая, что в конечном счёте обусловило низкий объём совокупного прибавочного продукта в стране. Однако общество в целом приспособилось к суровым условиям хозяйствования сохранением и развитием распорядков сельской жизни. Крестьянская община на протяжении тысячи лет российской государственности являлась важнейшим средством защиты крестьянского хозяйства от множества житейских неожиданностей, ведущих крестьянскую семью к разорению, нищете и смерти. Община не только спасала миллионы крестьян от пауперизации, она в значительной мере содействовала сохранению генофонда русского населения (впрочем, не только русского, но и других народов России). В свою очередь, крайне экстенсивный характер земледельческого производства и объективная невозможность его интенсификации привели к тому, что основная историческая территория Русского государства не выдерживала увеличения плотности населения. Отсюда постоянная, существовавшая веками, необходимость оттока населения на новые территории в поисках более пригодных пашенных угодий, более благоприятных для земледелия климатических условий и т. д. Объективные условия плотной заселённости Европы открывали для русских лишь путь на Юг, Юго-Восток и Восток Евразийского континента.

Колонизация Юга и Юго-Востока имела благотворное влияние на развитие Центра России. Более чем за столетний период (1744—1857 гг.) население Промышленного Центра и Черноземного Центра увеличилось в 1,6 раза, а население Среднего и Нижнего Поволжья, Приуралья, Пермского края, Южного Урала и Оренбурга – в 4 раза.

Даже при неизменном размере душевого высева зерна масса товарного хлеба, идущего с Юга и Юго-Востока в Центр, постоянно возрастала. В то же время земледельческая роль Нечерноземья менялась. Исследование Л. В. Миловым механизма функционирования единого аграрного рынка Европейской России в 1890-х гг. показало, что колебания урожайности в каждой из нечерноземных губерний практически не влияли на динамику местных цен этих губерний. Тем более, эти колебания никак не воздействовали на динамику цен в черноземных, южных и юго-восточных губерниях страны.

Это означало, что ростом кадров рабочих людей промышленное развитие Центра России в немаловажной степени было обязано расширению её территории, расселению русских людей на новых землях и включению в единую экономику других народов Российского государства. Однако то и другое доставалось далеко не просто, так как на протяжении XIX – начала XX в. валовой душевой сбор постоянно балансировал на грани допустимого минимума, иногда опускаясь и ниже его.

Колонизация иногда протекала в условиях жестокого противостояния Русского государства целому ряду государственных образований и социумов, находящихся на доклассовой стадии развития. Тем не менее, в итоге это привело к длительному существованию и выживанию многих народов в рамках единой российской государственности, ибо практически все они принадлежали к единому типу социумов с минимальным объёмом совокупного прибавочного продукта.

Наконец, третий фактор, стимулировавший оборонительно-наступательную функцию Российского государства, связан с необходимостью выхода России к незамерзающим портам. Запасы мягкой рухляди к концу XVII в. были в значительной мере исчерпаны. Сверхпротяжённые сухопутные пути могли поддерживать лишь вялый режим торговли. Столь объёмные товары экспорта как поташ, смола, древесина были весьма нетранспортабельны при гужевых средствах доставки. Такая земледельческая держава, как Россия, рано или поздно должна была развернуть крупномасштабную внешнюю торговлю продуктами земледелия, т.е. крупногабаритным товаром, требующим оптовой торговли. А транспортировать такие товары можно было только водными путями. До Петра Великого был лишь один крупный порт – Архангельск. В ходе Северной войны Россия получила доступ к Балтийскому морю, Петербург и Рига стали крупными торговыми центрами к концу царствования Петра I. Освоение южных степных районов, присоединение Крыма к России открыло возможность строительства черноморского торгового флота. С начала XIX в. через Одессу и Таганрог резко увеличивается вывоз за рубеж российского зерна. Однако чтобы окончательно открыть для себя черноморские проливы, для России оказалось необходимым продвинуть свои южные рубежи как можно ближе к рубежам Оттоманской Порты. Борьба за развитие экономики России была борьбой за Чёрное море, и не только с Турцией, но и с ведущими державами Европы.

Та же логика лежит в конечном счёте в основе дальнейшего роста территории Российской империи. Успешное выполнение оборонительно-наступательной функции российской государственной машины во многом было обусловлено своеобразием общества, создавшего одну из лучших армий мира. В основе её был солдат-рекрут, воин-профессионал. Но этот же воин, будучи рекрутирован из общинного мира, как наиболее «пассионарный» и неспокойный элемент, постоянно грозивший нарушением баланса сил в общине, в то же время обладал повышенным чувством долга, был отчаянно смел и милосерден.

Больше того, в основе многовекового формирования Российского государства был важнейший фактор – русский народ и прежде всего великорусское крестьянство, особый менталитет которого формировался под мощным воздействием природно-климатического фактора.

Российские крестьяне-земледельцы веками оставались своего рода заложниками природы, ибо она в первую очередь создала для крестьянина трагическую ситуацию, когда он не мог ни существенно расширить посев, ни выбрать альтернативу и интенсифицировать обработку земли, вложив в неё и труд, и капитал. Даже при условии тяжкого, надрывного труда в весенне-летний период он чаще всего не мог создать почти никаких гарантий хорошего урожая. Многовековой опыт российского земледелия, по крайней мере, с конца XV по начало XX в., убедительно показал практическое отсутствие сколько-нибудь существенной корреляции между степенью трудовых усилий крестьянина и мерой получаемого им урожая. Точнее говоря, мера трудовых усилий подтверждалась не всегда соответствующей прибавкой урожая.

Всё это способствовало формированию в огромной массе русского крестьянства целого комплекса далеко не однозначных психологических поведенческих стереотипов. Разумеется, скоротечность рабочего сезона земледельческих работ, требующая тяжёлой и быстрой почти круглосуточной физической работы, за многие столетия сформировала русское крестьянство как народ, обладающий не только трудолюбием, но и быстротой в работе, способностью к наивысшему напряжению физических и моральных сил.

Вместе с тем господство в большей части территории Российского государства крайне неблагоприятных климатических условий, нередко сводящих на нет результаты тяжёлого крестьянского труда, закономерно порождало в сознании русского крестьянина идею всемогущества в его крестьянской жизни Господа Бога. Труд – трудом, но главное зависит от Бога: «Бог не родит, и земля не даёт», «Бог народит, так и счастьем наделит», «Не земля хлеб родит, а небо», «Бог – что захочет, человек – что сможет» и т. д.

Крестьянское восприятие природы – это, прежде всего постоянное, бдительное и сторожкое отслеживание изменений в ней, фиксация работы разнообразных природных индикаторов, сигнализирующих селянину о грядущих изменениях, о грозящей или возможной опасности благополучию крестьянской семьи, дома, хозяйства.

Глубочайшее и доскональное знание разнообразных природных явлений в целом позволяло крестьянину приспосабливаться к тем или иным годовым, сезонным и сиюминутным изменениям климата. Многочисленные приметы поведения представителей животного и растительного мира давали крестьянину сигналы о характере смены сезона и его самого (зимы, весны, лета, осени), о степени благоприятности условий и времени посева и сбора урожая, прогнозах на сам урожай (в том числе и отдельных культур). Они же «предсказывали» болезни и смерть близких и т. п. Были многочисленные приметы, основанные на оценке внешнего вида солнца, различных фаз луны, имевшие существенное значение в определении погоды, сроков сева полевых и огородных культур, посадки в землю луковиц, корневищ и т. п.

Важно заметить, что природные условия лесных просторов Нечерноземья и лесостепной зоны часто способствовали формированию множества локальных и микролокальных пространств со своеобразием протекания общих погодных процессов. А это приводило к разнице урожайности отдельных полей и даже их участков. Пестрота почвенных условий усиливала этот эффект.

Не исключено, что в крестьянском восприятии это как бы дробило всеобщую единую силу Высшего Божества на отдельные компоненты. Вполне возможно, что именно эти явления постоянно пробуждали в крестьянском менталитете чисто языческие эмоции локального поклонения объектам природы (типа архаичных обрядов моления у овина, у воды, у дерева и т. д.). Это способствовало причудливому переплетению многих праздничных ритуалов господствовавшего в России христианского вероучения с языческими суевериями и обрядами. Думается, что масштабы столь своеобразного «синкретизма» для христианской страны, какой была Россия, поистине огромны. И суть дела заключена не в необыкновенной силе традиции язычества, к которому изначально приспособилась христианская православная церковь, а в живучести языческого менталитета русского крестьянина, в том, что силу этой живучести питали могучие природно-климатические факторы.

Глубокая включённость сельского жителя в орбиту многообразного окружения природы не только порождала неиссякаемую веру в её сверхъестественные силы и локальные проявления, не только способствовала глубокому функциональному познанию «механизма», своего рода сигнальной системы природы, диктовавшей логику поведения, но иногда и вызывала активность самого крестьянина в контактах с её светлыми и тёмными силами.

Поэтому христианизация на Руси в конечном счёте своеобразно отразилась на менталитете крестьянина: в нём поселился не только христианин, но и сохранился язычник.

Это своеобразие менталитета российского крестьянства имело немалые политические следствия. Одно из них: максимальная контактность с народами иных конфессий, что имело громадное значение в практике масштабных миграционных подвижек и мирном проникновении на новые территории русского населения. Вместе с тем вполне очевидным становится и то, что без государственного статуса, без поддержки государственной машины российская православная церковь не имела бы серьёзных перспектив всепоглощающего влияния на крестьянство. В конечном счёте именно христианское православие отвечало духовным потребностям социума с минимальным объёмом совокупного прибавочного продукта, социума с общинной структурой консолидации в противостоянии Природе и внешним врагам.

Необычайно сложные природно-климатические условия основной исторической территории России, диктовавшие необходимость громадных трудовых затрат на сельскохозяйственных работах, сопряжённых с высоким нервно-психологическим стрессом («страда»), имели своим следствием не только поразительные трудолюбие, поворотливость и проворность как важнейшие черты русского менталитета и характера, но и противоположные им качества.

Отсутствие значимой корреляции между мерой трудовых затрат и мерой получаемого урожая в течение многих столетий не могло не создать настроений определённого скепсиса к собственным усилиям, хотя они затрагивали лишь часть населения. Немалая доля крестьян была в этих условиях подвержена чувству обречённости и становилась от этого отнюдь не проворной и трудолюбивой, проявляя безразличное отношение к собственной судьбе, иждивенчество, пьянство, лень.

Такова была реальность. Таковы были косвенные следствия влияния на ментальность природно-климатического фактора. Приходится только удивляться, что категория равнодушных, не верящих в свои силы людей, да и просто опустившихся была незначительной. Что в целом русский народ даже в годину жестоких и долгих голодных лет, когда люди приходили в состояние «совершенного изнеможения», находил в себе силы и мужество поднимать хозяйство и бороться за лучшую долю.

У подавляющей массы населения всегда были живучи традиции коллективизма и взаимопомощи, хотя у любого крестьянина одновременно никогда не исчезала и естественная тяга к личному, частному способу ведения хозяйства. В крестьянской психологии в России во все времена идея принадлежности земли Богу, а значит, обществу в целом, была ведущей, основной идеей. Она, пожалуй, составляет одну из главных особенностей характера русского народа. Другой важнейшей чертой его было доброта и простодушие. В основе того и другого лежала, вероятно, общинная психология, которая помимо прямой непосредственной роли, сыграла не менее важную и опосредованную роль в судьбах русского народа, определив, например, целый ряд существеннейших проявлений национального характера и культуры.

С момента концентрации крестьянских хозяйств и дворов в многодворные деревни и сёла резко возрастает процесс демократизации общины, который усиливается и обретает силу в качестве защитной функции с ростом крепостнической эксплуатации. Систематическая практика «помочей» и даже барщинные работы целыми бригадами на господских полях также стимулировали чувство коллективизма.

Взятые в целом, все эти факторы механизма выживания определённым образом повлияли на характер российской государственности и прежде всего породили всемогущество и жестокость власти российских самодержцев и сопутствующий ей суровый режим внутреннего подавления сословий. Самым тяжёлым было положение крестьянства, единственным оружием которого была локальная сплочённость общинного мира. Когда же эта сплочённость стала разрушаться рынком, судьба общества в целом была поставлена под сомнение.

Невзирая на то, что в пореформенное время уже развился процесс быстрого вовлечения крестьянства в русло капиталистических отношений, создавалась сложная и противоречивая ситуация. Антикрестьянский, по сути, характер реформ Александра II тем не менее способствовал удерживанию огромных масс населения на земле, что для общества с минимальным объёмом совокупного прибавочного продукта было весьма важным моментом. Но одновременно с этим был сохранён и архаический защитный механизм общинного землепользования. И в то же время законы капитализма сильнейшим образом стимулировали расслоение общинного крестьянства. На всей территории исторического ядра Российского государства процесс расслоения привёл к созданию огромного слоя безлошадных и однолошадных крестьянских хозяйств, составлявших от 50 до 65 процентов всех крестьянских дворов. Социальная напряжённость, порождённая такой асимметрией расслоения, дополнялась общей проблемой нарастания парадоксального малоземелья при одновременном существовании дворянских латифундий.

Эти два фактора, по сути, лежали в основе грандиозного аграрного кризиса, который в конечном счёте привел страну к трём русским революциям.

Все эти моменты, связанные с особыми чертами российской государственности, были исторически неизбежны и породили своеобразие и самого российского общества.

В силу различия природно-географических условий на протяжении тысячи лет одно и то же для Западной и Восточной Европы количество труда всегда удовлетворяло не одно и то же количество «естественных потребностей индивида». В Восточной Европе на протяжении тысячелетий совокупность этих самых необходимых потребностей индивида была существенно больше, чем на Западе Европы, а условия для их удовлетворения гораздо хуже. Следовательно, меньшим оказывался и тот избыток труда, который мог идти на потребности «других» индивидов, по сравнению с массой труда, идущего на потребности «самого себя». Иначе говоря, всё сводится к тому, что объём совокупного прибавочного продукта общества в Восточной Европе был всегда значительно меньше, а условия для его создания значительно хуже, чем в Западной Европе. Это объективная закономерность, отменить которую человечество пока не в силах. Именно это обстоятельство объясняет выдающуюся роль государства в истории нашего социума как традиционного создателя и гаранта «всеобщих условий производства».[21 - Милов Л. В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. С. 554—572, также 411, 417.]

Такова краткая характеристика парадоксов российской истории. Вывод здесь однозначен. Природно-климатический фактор имеет огромное влияние на формирование типа общества. Причём разницу в проявлении роли этого фактора можно выявить не только в случае наиболее ярких природных различий (например, условия Средиземноморья и севера Европы), но и не при таких явных (центр и восток Европы).

Конечно, огромную роль в истории России играли и другие факторы: географические (наличие на юге и востоке Восточной Европы, на Урале и в Сибири) плодородных неосвоенных земель, социально-экономические и геополитические (преобладание среди соседних народов к югу и востоку от Русского государства немногочисленных кочевников, охотников и рыболовов с невысокой плотностью. Это позволяло расширять территорию государства и вовлекать в сельскохозяйственный оборот земли зачастую с более плодородными почвами и в более мягких климатических условиях.

Эти факторы не только создавали возможность для выживания в трудных природно-климатических условиях, но и явились условиями перехода России к более интенсивным методам экономического развития после выхода к Чёрному морю и вовлечению в оборот плодородных земель Черноземья, Поволжья, низовьев Дона и Новороссии.

Отсюда столь заметные конкретно-исторические различия между Западом и Востоком Европы в типе собственности, в форме хозяйствования, в типе государственности, общества и в характере развития рыночных отношений.

Указанные факторы привели к преобладанию вплоть до XX в. натурального земледельческого хозяйства крестьянского типа. Элементы такого сохранились и в советский период в наличии у значительной части населения собственного подсобного хозяйства (это временами поддерживалось государством – после смерти Сталина, раздача «6 соток» в поздние советские времена); в стремлении промышленных предприятий создавать полный производственный цикл и, особенно, в наличии у многих из них собственной социальной сферы (столовых, магазинов, детсадов и школ, больниц, санаториев, жилых домов, подсобных хозяйств и т.п.).

Уровень развития ремесла, промышленности, торговли, сферы обслуживания, науки и культуры любой страны зависит от уровня развития сельского хозяйства. Чем выше производительность труда в аграрном секторе экономики, чем меньше в нём занято работников, чем большее число людей может прокормить земледелец, тем выше уровень всех сфер жизни общества.

Преобладание натурального хозяйства вело также к крайне медленному развитию общественного разделения труда и необходимости сохранения даже самых слабых крестьянских дворов (на что не раз указывает Л. В. Милов).

Единый внутренний рынок в России начал складываться к концу XVII в. Уже тогда усилилась специализация ремесла, появились специализированные центры ремесленного производства и, соответственно, массовой торговли ремесленными и сельскохозяйственными товарами. Эти явления связаны в основном с деятельностью лично свободных крестьян и городских ремесленников и купцов.

Эти экономические процессы были прерваны финансово-экономической политикой Петра I. Но после его смерти его же соратники резко поменяли экономический курс государства из-за его невыгодности для дворянства. В результате в XVIII в. в России произошёл резкий скачок в развитии товарно-денежных отношений, выросло товарное (именно товарное) производство, к концу столетия окончательно сформировался внутренний рынок, Россия стала частью европейского рынка, объём внешней торговли вырос в десятки раз, а оборот внутренней торговли хлебом в начале XIX в. в разы превышал объём его экспорта. Более того, в конце XVIII в. появились мануфактуры с наёмным трудом, в первой половине XIX в. они уже лидировали в отраслях лёгкой и перерабатывающей промышленности. Предпринимательством, в том числе и мануфактурным, занимались не только лично свободные государственные крестьяне, ремесленники и купцы, но и крепостные крестьяне.

Промышленный переворот в России во второй четверти XIX в. начался и успешно шёл как раз в отраслях с высокой долей наёмных работников. К середине века на реках Европейской России перевозка грузов и пассажиров по реках осуществлялась на пароходах. Более того, даже в сельском хозяйстве до отмены крепостного права ежегодно было занято около 800 тысяч наёмных работников. В силу этих, а также некоторых других причин, крепостное право исчезло бы в России к началу XX в. и на гораздо лучших основаниях, по «английскому» типу, т.е. было бы просто изжито экономически.

Крайне ограниченное разделение труда, очень медленное развитие товарного ремесленного производства вынуждали государство создавать собственное производство сначала ремесленное, а потом и фабрично-заводское. Прав Л. В. Милов видя в этом корни традиционного вмешательства российского государства в сферу организации экономики. Это не только царские производства в виде Пушечного двора, Оружейной и Царицыной палат, Хамовной, Кадашевской, Тверско-Константиновой слобод и т. д. Это и создание казённых производств XVIII – XIX вв. Это, наконец, необычайно мощная, широкая и активная (по сравнению с европейской в целом) деятельность государства по созданию так называемых общих условий производства.

Л. В. Милов также убедительно показывает, что мануфактуры XVII в. не были порождены закономерностями экономического развития России, а возникали спорадически, на средства иностранцев, которыми в основном и создавались. Эти мануфактуры работали исключительно на государство и не были втянуты в рыночные отношения, не имели прочной базы в виде платёжеспособного спроса со стороны населения и часть разорялись.

Он абсолютно прав, когда пишет о мифологизации в литературе доменного и молотового комплекса Тульских и Каширских заводов, основанных в 1637 г. (это можно сказать и о других мануфактурах XVII в.): «Разумеется, основание крупного металлургического производства в разоренной стране имело громаднейшее значение и положило начало целой серии таких заводов. Но вместе с тем такая акция государства, призванная укрепить прежде всего обороноспособность страны, стала расцениваться как индикатор общего уровня развития экономики. В ряде работ давалась заведомо завышенная оценка общего состояния страны».[22 - Милов Л. В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. С. 493.]

Это указание на то, что казённое производство, подчинённое обеспечению вооружённых сил страны, как и других специфических потребностей государства, не может служить индикатором общего развития страны, имеет значение не только для XVII в. Его можно и нужно распространить на всю историю России, особенно XIX – XX веков.[23 - См. подробнее: Болоцких В. Н., Деев В. Г., Кузнецов В. А. История России. В 2-х томах. Б.м., 2016.] Недооценка значения казённого производства, его влияния на общее развитие страны, отождествление его уровня с уровнем развития всей страны приводит неизбежно к ошибочным выводам и оценкам. Сказанное справедливо и для советского периода российской истории.

Ещё одной фундаментальной особенностью социально-экономического развития России является широкое применение принудительного труда в разных формах – от использования в промышленности крепостных, приписных и посессионных крестьян до использования труда заключённых, военнослужащих, школьников и студентов в различных сферах экономики.

Недостаточность свободной рабочей силы, не находящей применения в земледелии, приводила к поиску иных способов обеспечения работниками промышленных предприятий. На основе анализа трудовых ресурсов на предприятиях XVII – XVIII вв. Л. В. Милов отмечает, «что применение промышленного труда на крепостной основе, совершающееся путем резкого возрастания эксплуатации крестьян при непременном сохранении за ними земледельческого производства, открыло возможности для своеобразного варианта развития процесса общественного разделения труда. Сочетание земледельческого и промышленного труда стало не временным переходным состоянием для крестьянина, как это обычно бывало в Европе, а утвердилось более чем на вековой период и сохранилось даже после 1861 г. Такова важнейшая специфика развития социума с минимальным объемом совокупного прибавочного продукта».[24 - Милов Л. В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. С. 526.]

Добавлю только, что и после 1917 г. также это сочетание во многом сохранилось.

Но широкое и длительное применение принудительного труда имеет многочисленные последствия для экономики. Отмечу основные. Во-первых, использование бесплатного и малооплачиваемого труда не побуждает владельцев предприятий к переходу к более высоким технологиям и интенсивным методам производства.

Во-вторых, принудительный труд сам является тормозом технического прогресса, так как работники не заинтересованы в результатах своего труда, в повышении квалификации и т.п., более сложные машины легче вывести из строя, интенсивные технологии требуют больших затрат умственных усилий работника, а, следовательно, большей его заинтересованности.

Наличие же высокой оплаты квалифицированных работников в XVII – XIX вв. как раз и свидетельствует об отсутствии резерва рабочей силы, конкуренции на рынке труда, слабости общественного разделения труда.[25 - Там же. С. 518—519 и др.]

В таком случае у владельцев промышленных производств, включая государство, нет возможности получать накопления в сфере собственно производства, они получают прибыль или в сфере торговли, или работают в убыток, покрывая его из других источников (что характерно для государства). Но в случае с государством это приводит к росту налогов, неэквивалентному перераспределению ресурсов страны из одних отраслей в другие, к снижению уровня жизни основной массы населения.