Анархизм: история и ментальность русского бунта

В «Записках революционера» Кропоткин тщательно фиксировал наблюдения, как он думал, коммунистических начал в разных проявлениях общинной жизни. В Сибири на него большое впечатление произвели «полукоммунистическая жизнь» духоборов, переселявшихся на Амур, и сложный общественный строй местных народов, «бродячих инородцев». В то же время Кропоткин писал о разочаровании централизованной пирамидально властью, которая только мешала проявлениям инициативы снизу.[79 - Кропоткин П. А. Записки революционера. С. 197—198.] В деятельности Парижской коммуны он видел прежде всего проявления анархических принципов, приводя в качестве примера рабочего Тейшу, организовавшего работу почты на основе самоорганизации.[80 - Там же. С. 247.]

Кропоткин был уверен, что общество анархического коммунизма, состоящее из множества союзов, объединённых для организации земледельческого, промышленного, умственного, художественного производства, а также потребительских общин, зарождается уже в культурных странах в форме «общества равных между собою». В качестве примеров работающих сообща по свободному соглашению союзов он приводил железнодорожные компании, почтовые и метеорологические учреждения разных стран, даже враждебных, горные клубы, английские спасательные станции, кружки велосипедистов, преподавателей, литераторов и так далее.[81 - Там же. С. 378—379.]

Кропоткин даже был уверен, что развитие индивидуализма в последние века (стремление личности обеспечить себя самостоятельно, без участия других людей, «объясняется главным образом стремлением человека оградить себя от власти капитала и государства» с помощью денег. Но «современная история заставляет каждого признать, что деньгами ни свободы, ни даже личного, продолжительного и стойкого обеспечения нельзя купить; что без сотрудничества всех отдельный человек бессилен, как бы ни были его сундуки полны золотом».

Теоретик анархо-коммунизма считал городские коммуны X – XII вв., освободившиеся от власти светских и церковных феодалов, почти коммунистическими, в которых стали развиваться «начала общего труда и общего потребления». Например, анархист заявлял, что именно Великий Новгород как город, а не частные лица, вёл торговлю и доходы от неё доставались не отдельным купцам, а всем жителям города; что город же покупал все необходимые припасы.

Но в городах с ходом времени элементы коммунизма исчезли и одна только сельская община с трудом борется за сохранение последних следов коммунизма.

Но вместе с тем, уверял Кропоткин, повсюду возникают в самых разнообразных формах новые организации, основанные на принципе: «каждому по его потребностям, потому что без известной доли коммунизма современные общества вовсе не могли бы существовать».

Признаки коммунизма теоретик анархизма видел в бесплатном проезде по мостам и шоссейным дорогам, во введении зонных тарифов на железных дорогах, в существовании музеев, общественных библиотек, бесплатных школ, общих обедов для детей, в доступных всем и освещённых улицах, парках и садах, в водопроводах – всё это, по его мнению, было основано на принципе «берите сколько вам нужно».

Кропоткин делал категорический вывод: «Можно ли после этого сомневаться в том, что когда орудия производства перейдут в собственность всех, когда работа будет производиться сообща, а труд, который займёт в обществе принадлежащее ему по праву почётное место, будет давать гораздо больше продуктов, чем требуется, – что коммунистическое стремление (сильное уже и теперь) расширит область своего приложения и сделается основным началом общественной жизни?» Поэтому коммунизм можно и должно осуществить сразу после победы революции.[82 - Кропоткин П. А. Хлеб и Воля. Современная наука и анархия. С. 48—51.]

Различные формы самодеятельных организаций действительно получили массовое развитие уже в XIX в., в том числе в России. Но в области экономики железнодорожные компании (и не только они) объединялись и сотрудничали с целью получения максимальной прибыли, что отмечал сам Кропоткин. В то же время, создание таких компаний приводило к монополизму, росту цен и бороться с этим без мер государственного регулирования оказалось невозможным. Управление такими компаниями самими рабочими не отменяет коллективного эгоизма, злоупотребления своим положением в корыстных интересах и ведёт к дезорганизации всей хозяйственной жизни (как, например, в социалистической Югославии). Мосты, дороги, городские парки и сады, освещённые и замощённые улицы, бесплатные школы, общественные библиотеки и всё тому подобное создавались на государственные и местные налоги и уже поэтому, строго говоря, не могут считаться бесплатными. Примеры же творческих, досуговых, благотворительных, профессиональных и тому подобных объединений вовсе не доказывают необходимость и возможность уничтожения государства – они вполне могут сосуществовать с ним. Более того, без материальной и правовой поддержки со стороны государства они существовать не могут.

Коммерческие и биржевые сделки, торговые операции осуществляются без всякого вмешательства правительства, без юридического оформления[83 - Там же. С. 54—55.] не потому что коммерсанты и биржевики, купцы пронизаны духом коммунизма, а не наживы, а потому что это выгодно, потому что нарушение данного слова чревато наказанием не только в виде потери доверия и кредита. Могли и всё добро отобрать, и физически расправиться с нарушителем. Распространённость торговых и финансовых сделок на доверии могло быть связано и с неразвитостью рыночных отношений (при относительно небольшом числе торговцев и коммерсантов все друг друга знали и нарушителя достаточно легко можно было найти и наказать), и со слабым развитием законодательства и судебной системы. При развитии рыночных отношений необходимость в совершенствовании законодательства и суда резко возрастает, и даже крестьяне начинают всё активнее прибегать к судебным процедурам, когда суд становится судом, а не средством обогащения чиновников, как это было в России уже в XIX в., при жизни Кропоткина.

Раз элементы коммунизма уже буквально пронизывают современное общество, то и экспроприация богатств у собственников произойдёт легко и просто, не сомневался Кропоткин. Цитату об экспроприации средств производства стоит привести целиком: «Когда крестьянин сможет пахать землю, не отдавая царю и помещику половины жатвы (выделено авт. – В.Б.), когда все машины, нужные для того, чтобы вспахать и удобрить землю, будут в изобилии в распоряжении самого пахаря, когда фабричный рабочий будет производить для общества, а не для тех, кто пользуется его бедностью, – тогда рабочие перестанут ходить впроголодь, в лохмотьях; и ни Ротшильдов, ни других эксплоататоров больше не будет. Раз никто не будет вынужден продавать свою рабочую силу за такую плату, которая представляет лишь часть того, что он выработал (выделено авт. – В.Б.) тогда и Ротшильдам неоткуда взяться».[84 - Там же. С. 58.]

В данном высказывании отразилась идея Прудона о «неурезанном трудовом доходе», нещадно раскритикованная Марксом. Ротшильдам действительно неоткуда будет взяться, но откуда возьмутся машины у пахаря, если рабочий не будет заинтересован в более производительном труде? А он не будет заинтересован, так как всё необходимое и в нужном для него количестве будет получать на общественных складах независимо от результатов своего труда.[85 - См., например, там же. С. 51—52.] А если производительность труда и общий объём производства материальных благ не вырастет, и не вырастет в колоссальных размерах, то как будут жить учителя, врачи, библиотекари, изобретатели, художники, литераторы, вообще все, кто не занят непосредственно в материальном производстве?

На этот вопрос и у анархистов, и у коммунистов один ответ: труд станет творческой потребностью, займёт почётное место. Таким образом, априори и без всяких доказательств принимается, что сразу после социальной революции, после обобществления средств производства (а у анархистов – и средств потребления) рабочие и крестьяне станут сознательными тружениками и будут трудиться ещё лучше, ещё старательнее, расходовать всё больше и больше физической и умственной энергии совершенно бескорыстно, во благо всего общества, а не самих себя и своих семей. Да и семей-то не будет. И всё это произойдёт немедленно, сразу.

Кропоткин приводил выдуманное им же самим возражение вероятных оппонентов – мол, революция не может произойти на всём земном шаре в одно время и какой-нибудь богач, нажив состояние в других странах, ещё не совершивших революцию, приедет в революционную страну, окружит себя слугами, будет эксплуатировать их. Это возражение он опровергал тем, что источником богатства одних является бедность других и если не будет в анархическом обществе бедных, не будет и богатых. Для теоретика анархизма источник всех состояний – крупных и мелких – в торговле, финансах, промышленности, в землевладении является исключительно бедность других. «А раз оно так, то анархическому обществу нечего будет бояться неизвестного Ротшильда, который явился бы вдруг и поселился в его среде. Если каждый член общества будет знать, что после нескольких часов производительного труда он будет иметь право пользоваться всеми наслаждениями, доставляемыми цивилизацией, всеми удовольствиями, которые даёт человеку наука и искусство, он не станет продавать за ничтожную плату свою рабочую силу. Для обогащения такого Ротшильда не найдётся нужной бедноты».[86 - Там же. С. 64.]

Подчеркнём, что Кропоткин даже не отвергал значение управленческого труда, которым занимались в числе прочих «Ротшильды», он его просто не замечал, не видел его значения. Как и более чем преувеличивал степень сознательности рабочих и крестьян в случае передачи в их собственность и распоряжение орудий производства.

В деле экспроприации Кропоткину было «всё просто и понятно»: «Экспроприировать – взять назад в руки общества – нужно всё то, что даёт возможность кому бы то ни было – банкиру, промышленнику или землевладельцу – присваивать себе чужой труд». Его не пугало предупреждение даже сочувствующих анархическим идеям людей: человечество не меняется в один день, поэтому не следует торопиться и заходить слишком далеко с планами экспроприации и анархии. Теоретика анархизма страшило совсем другое – что экспроприация произойдёт в слишком незначительных размерах, остановится на полпути и революционный порыв разменяется на мелочи, на полумеры. Это своё опасение он связывал с тем, что в обществе всё взаимосвязано и частичная экспроприация может привести к дезорганизации производства и обмена, к сохранению массы тунеядцев и посредников, живущих за счёт чужого труда, т.е. собственников фабрик и заводов, землевладельцев, банкиров, торговцев.

Кропоткин выдвигал также требование экспроприации предметов потребления. Он обосновывал это прежде всего тем, что для «производителя», т.е. рабочего и крестьянина, жильё, пища, одежда являются такими же орудиями производства, как и машины, сырьё и прочее. Анархист верил, что народ понимает революцию именно так и как только ему удастся свергнуть правительства, «он прежде всего постарается обеспечить себе здоровое помещение, достаточное питание и достаточную одежду, не платя никому никакой дани».

Привлекает к себе внимание задача, которую ставил Кропоткин перед экономической наукой в анархическом обществе, задача, не решённая экономистами всех направлений и до настоящего времени: «Изучение потребностей человечества и средств к их удовлетворению без лишней траты сил».[87 - Там же. С. 64—69.]

Кропоткин был уверен, что настоящая социальная революция должна отличаться от предыдущих революций не только своими целями.

Основной недостаток трёх революций во Франции (1793, 1848 и 1871 годов) он видел в том, что народ героически боролся за свержение старого режима, но затем отступал на задний план. А новые правительства из более или менее честных людей занимались прежде всего вопросами политическими – организацией республики (1793), организацией труда (1848), свободной коммуны (1871). А народ голодал. Голодал, потому что в это время приостанавливалась работа, торговля прекращалась, капиталы скрывались и в результате рабочему приходилось труднее, чем при старых порядках.[88 - Там же. С. 70.]

И теоретик анархизма провозглашал принципиально важную для него как анархиста задачу: «революция должна и может обеспечить каждому помещение, одежду и хлеб».[89 - Там же. С. 72.]

При этом Кропоткин категорически отвергал в качестве способов немедленного решения этой задачи создание «национальных мастерских» или организацию «общественных работ» для безработных, как это было в прежние революции.

На самом деле, для практического решения задачи немедленного обеспечения всех и всем необходимо, по мнению анархиста, чтобы «народ немедленно же завладел всеми продуктами, имеющимися в тех местностях, где вспыхнула революция, составил им опись и чтобы он устроился так, чтобы ничего не пропадало даром, но чтобы все могли воспользоваться имеющимися накопленными продуктами и таким образом пережить критический период» (этого должно было хватить на несколько месяцев). Необходимо также, продолжал он, обеспечить фабричных рабочих сырьём и направить работу на производство предметов, необходимых крестьянам, вместо производства предметов роскоши для богачей. И, наконец, нужно сделать годными для обработки неиспользуемые земли и улучшить уже используемые.

В результате социальная революция окажет человечеству самую большую услугу, которую только можно оказать, – создаст «такое положение вещей, где всякая форма наёмного труда станет невозможной и неосуществимой и где единственным подходящим решением вопроса явится коммунизм, т.е. именно отсутствие наёмного труда».[90 - Там же. С. 75—76.]

Чем обосновывал Кропоткин возможность немедленного перехода к коммунизму и того, что экспроприация средств производства и предметов потребления (особенно) не превратится в неприкрытый грабёж на основе права сильного, что производство не остановится после его обобществления, крестьяне не передерутся из-за лучших земель при отсутствии каких-либо государственных институтов и законов? Верой и только верой. Верой в успешное распространение идеи анархического коммунизма ещё до революции, верой, что эта идея подсказана самим народом, т.е. отражает его умонастроение, его сущность.

И тогда, был уверен светоч анархизма, признаваемый выдающимся учёным умом и в настоящее время: «Если же (выделено авт. – В.Б) коммунистическое влияние окажется достаточно сильным, дела примут совершенно иной оборот. Вместо того, чтобы грабить булочные, а на другой день опять голодать, восставший народ возьмёт в свои руки хлебные склады, бойни, магазины съестных припасов – одним словом, все имеющиеся в наличности пищевые запасы».

Среди проникнутого «коммунистическим влиянием» народа: «Сейчас же найдутся добровольцы, мужчины и женщины, чтобы составить опись, инвентарь всего находящегося в магазинах и хлебных складах, и через двадцать четыре часа восставшая коммуна будет знать то, чего Париж не знает до сих пор, несмотря на все статистические комитеты, и чего он никогда не мог узнать во время осады, а именно – сколько в нём находится съестных припасов. А через сорок восемь часов уже будут изданы в миллионах экземплярах точные списки всех имеющихся продуктов, указаны места, где они находятся, и способы их распределения.

В каждой группе домов, в каждой улице, в каждом квартале организуются группы добровольцев для заведования съестными припасами; и они, конечно, сумеют столковаться между собою и сообщить друг другу о результатах своей работы».[91 - Там же. С. 78.]

И далее Кропоткин на примере рабочих стачек и Парижской Коммуны, устройства крестьянских общин, организации коммунальных служб в городах, проявлений милосердия и т. д. пытался доказать, что народ, особенно если над ним не будет чиновников, при распределении продуктов будет руководствоваться «самым простым чувством справедливости».[92 - Там же. С. 81.]

Как любой человек с фанатическим типом сознания (а все революционеры принадлежат к этому типу, иначе они не революционеры), Кропоткин видел только то, что хотел видеть. Он не хотел замечать и не замечал случаев грабежей, разгула преступности в период революций, активного участия в них разного рода люмпенов, которые никуда не исчезнут при любой революции, даже самой социальной, анархической и коммунистической и которым нет никакого дела до высоких идеалов анархического коммунизма и у которых нет даже «простого чувства справедливости». И что делать с преступниками, распоясавшимися люмпенами? Государства нет, полицию прогнали.

Кропоткин не хотел даже знать, почему на самом деле существует поземельная крестьянская община в России с её уравнительными переделами пашни и коллективным использованием прочих сельскохозяйственных угодий. Как и все русские народники, он был уверен в проявлении в этом коммунистических инстинктов русских крестьян (а Кропоткин – и не только русских), а не реальных проблем крестьянской жизни, связанных прежде всего с крепостным правом, ограничением миграции на свободные земли, круговой порукой при несении государственных и помещичьих повинностей.

Кропоткин предусматривал такой ход событий, когда социальная революция произойдёт не сразу во всех странах и, более того, что так и будет. Он поднимал вопрос о снабжении населения в случае нарушения обмена внутри и между странами и возникновения недостатка продовольствия в восставших городах.

Для восстановления снабжения продовольствием города крестьянами Кропоткин предлагал то, что большевики в годы политики «военного коммунизма» называли прямым продуктообменом. Рабочие должны предлагать крестьянам не пустые бумажки-ассигнации, а орудия труда, одежду, лампы и керосин, т.е. предметы, в которых земледельцы нуждаются. С этой целью город должен взяться «тотчас же за производство того, что необходимо крестьянину», вместо выпуска разных безделушек.

Анархист фантазировал: «Пусть город пошлёт в деревню не комиссара, опоясанного красным или разноцветным шарфом, с приказом везти припасы в такое-то место, а пусть пошлёт туда друзей, братьев, которые скажут крестьянам: „Привозите нам свои продукты и берите из наших складов всё что хотите“. Тогда жизненные припасы будут стекаться в город со всех сторон. Крестьянин оставит себе то, что ему нужно для собственного существования, а остальное отошлёт городским рабочим, в которых он – в первый раз во всей истории – увидит не эксплоататоров, а братьев».[93 - Там же. С. 89.]

Возможное сокращение поставок в город продовольствия как от крестьян революционной страны (понадобится время для переустройства сельского хозяйства, расширения посевов, внедрения новых машин, увеличения производства удобрений), так и из-за вероятного прекращения импорта, Кропоткин надеялся компенсировать самоснабжением: города должны в таком случае заняться обработкой земли. С этой целью предлагалось превратить в плодородные поля, например, парки, занимающие в городах и их окрестностях миллионы десятин и тогда «коммунистическая община, если она решительно станет на путь экспроприации, несомненно приведёт нас к этому соединению земледелия с промышленностью, к тому, что человек будет заниматься и тем и другим одновременно или в различные месяцы года».

Примечательна оговорка, которая нечаянно проскальзывает у князя-анархиста Кропоткина в следующей тут же фразе: «Пусть только революция вступит на этот путь: с голода она наверное (выделено авт. – В.Б.) не погибнет!» Его пугал не голод: «Опасность лежит вовсе не в этом: она лежит в умственной трусости, в предрассудках, в полумерах».[94 - Там же. С. 93—94.]

Из всех мер обеспечения продовольствием революционного города, предлагавшихся Кропоткин, в период гражданской войны 1917—1920 гг. в России была только одна – горожане действительно начали заниматься земледелием, но делали это не во имя коммунистических идеалов, а от голода. Крестьяне в город продукты не повезли в обмен на промышленные товары – не было их в достаточном количестве, чтобы брать «всё что хотите», не было возможности быстро увеличить их производство. И именно от голода погибала революция в России в 1917—1921 гг.

Возможность яростного сопротивления свергнутых классов, неприятия коммунистических преобразований и идей большинством крестьян и городских жителей и вызванной этим гражданской войны, вероятность иностранной интервенции Кропоткину даже не приходили в голову. Даже в условиях гражданской войны, при издании своих анархистских произведений он не сделал поправку на эти обстоятельства. А ведь гражданская война и интервенция потребовали переориентации промышленности не на производство предметов для крестьян, а на военные цели. Но… фанатик видит только то, что хочет видеть.

Столь же «легко» и «просто», как вопрос продовольственный, Кропоткин решал вопрос жилищный. Он вполне традиционно для себя исходил из идеи, что дома есть продукт коллективного труда рабочих и поэтому не могут быть в частной собственности. Анархист также был уверен в широком распространении среди рабочих уже в то время убеждения в нелепости права собственности на дома. И у Кропоткина опять всё делается так, что проще не бывает: народная инициатива, чувство справедливости и здравый смысл простого люда, группы добровольцев для собирания справок о свободных квартирах, переселения из трущоб, делёжка без скандалов. Князь-анархист был абсолютно уверен в наличии в городах такого количества свободных квартир, что их хватит на всех обитателей трущоб, надо только отменить плату за жильё и провести его справедливое распределение. Обладатели дворцов и больших квартир, лишившиеся слуг, сами от них откажутся и переберутся в помещения поменьше, в которых «банкирши сами могли бы готовить себе кушанье».[95 - Там же. С. 94—103.]

Как с продовольствием и жильём, Кропоткин также предлагал поступить с одеждой: завладеть всеми магазинами одежды и открыть их настежь, дать каждому право брать всё что нужно, будучи уверенным, что на всех хватит, а если не хватит, то общинные мастерские (которых ещё нет) быстро изготовят.

При этом анархист отвергал упрёки в том, что революция всех сделает одинаковыми, что на всех может не хватить качественной одежды («собольих шуб» и «бархатных платьев»). Вначале может и не хватит, соглашался он, но потом, когда первоначальные потребности будут удовлетворены, когда производство возрастёт, то можно удовлетворить потребности и в более модной и хорошей одежде.

Но здесь важны даже не эти рассуждения, и даже не надежды на изменение вкусов на более простые, благодаря чему можно будет обойтись без соболей и бархата. Кропоткин вновь и вновь уповал на перемену нравов, на проявления благородства: «Общество, как и отдельная личность, переживают времена полного упадка нравов, но у него бывают также и минуты героизма. Как бы низко оно ни падало в такие времена, когда оно погрязает, как теперь, в преследовании мелких и ограниченных личных интересов, – в великие эпохи оно меняет свою физиономию. У него бывают минуты благородства, минуты увлечения. Искренние люди приобретают тогда влияние, которое теперь принадлежит плутам и ловким дельцам. Совершаются акты самоотвержения (выделено авт. – В.Б.); великие примеры находят себе подражателей; даже эгоистам бывает совестно оставаться позади других, и они волею-неволею присоединяются к общему хору людей великодушных и смелых».

Кропоткин ссылался на Великую Французскую революцию 1793 г. как изобиловавшую примерами такого рода.

Теоретик анархизма хорошо понимал, что на «актах самоотвержения», на проявлениях героизма прочных успехов нельзя добиться и оговаривался, что не на прекрасных чувствах «мы основываем наш общественный идеал». Но он надеялся, что подъём этих чувств поможет революционерам пережить первые, самые трудные моменты.

Анархист, лично высокоморальный человек, писал: «Кроме того, если (выделено авт. – В.Б.) революция примет именно то направление, о котором мы говорим, свободный личный почин поможет нам избегнуть всяких помех со стороны эгоистов».[96 - Там же. С. 103—105.]

«Наверное», «если» – эти слова часто появляются в сочинениях революционера, ему то и дело приходится надеяться на авось. А если революция примет не «именно то направление», если «эгоисты» не присоединятся к «общему хору людей великодушных и смелых»? Куда исчезнет масса люмпенов, преступников, никогда не занимавшихся производительным трудом, не умеющих и не желающих трудиться даже несколько часов в день? Что делать с естественным неравенством людей в работе, с разными потребностями, вкусами, настроениями? Почему Кропоткин был так уверен, что благородные и смелые поведут за собой основную массу, а не наоборот?

И, главное, что делать, если на всех всего не хватит, если рабочие и крестьяне не захотят ждать обещанного светлого будущего в виде анархического коммунистического общества, когда можно будет и не работать, но всё равно брать сколько нужно? Да и когда ещё будет такое общество, а есть хочется сейчас. Что делать с естественными, инстинктивными стремлениями людей обеспечить выживание, а ещё лучше достойную жизнь, себе и своим близким здесь и сейчас, а не в далёком будущем.

Великая Французская революция изобиловала всевозможными эксцессами – грабежами, захватом частной и общественной собственности, своекорыстными поступками, она породила массу нуворишей, обогатившихся благодаря именно революции, массовым экспроприациям собственности имущих классов, аристократов прежде всего. Она и закончилась победой этих нуворишей. Почему Кропоткин думал, что новая революция будет развиваться иначе? На это у него нет ответа, всё сводится к надеждам на чувство справедливости, здравый смысл народа, акты самоотвержения, благородные чувства в «минуты героизма». Но что будет, когда эти минуты пройдут и наступят прозаические будни революции? У Кропоткина была возможность задуматься над этими вопросами на примерах французских революций 1793, 1848 и 1871 годов. Но не задумался.

Описывая пути и средства обеспечения членов анархического коммунистического общества продовольствием, одеждой, жильём и другими предметами, Кропоткин исходил из нескольких совершенно ошибочных постулатов. Именно постулатов, а не теорем, так как он их не доказывал, а иллюстрировал примерами, неверно передающими суть капиталистического способа производства, его организации, не учитывающими значения разделения труда. Он исходил из неверных оценок уровня производительности труда, совершенно не замечал значения труда управленческого и организационного.

Для Кропоткина целью капиталистического производства являлось получение собственником средств производства, капиталистом, барышей, «доставляющих ему возможность жить не работая». Но главное зло буржуазного строя он видел даже не в этом, а в том, что всё производство, взятое в целом, «идёт по совершенно ложному пути, так как его цель – отнюдь не обеспечение благосостояния для всех». И анархист повторял постоянно муссируемую революционерами разных направлений и оттенков мысль: «Оно (капиталистическое производство – В.Б.) ведётся наудачу – ради барышей, а вовсе не ради общественных нужд».