Буча. Синдром Корсакова (сборник)

Сантименты на войне – дрянь дело. И ненависть ни к чему – она глаза застилает. То и имел в виду Батов, когда говорил Ивану, что не получится из него снайпер. Снайпер хладнокровен. Савва – снайпер. Иван – мытарь неприкаянный. Но у судьбы свои расчеты. Судьбе сопротивляться – народ смешить. Иван вроде по ветру, но все норовил свернуть, упереться, против идти. Получалось – шаг вперед, два назад. Лед в груди с девяносто пятого, а он все о бане: «Раскинуться на горячей полке и задохнуться от березового духа». Шиш тебе, солдат! Глянь-ка, народ кругом, «солдатинка», плещется в крови в своей и чужой. Брось, солдат, сантименты! Сантименты, когда кровь кругом, дрянь и есть.

Валит дым из подвалов. Подождали немного. Ротный своим – подвалы зачищать.

Группа собралась – и к первому подъезду. Ныряют внутрь по одному. Савва потащил Ивана – пойдем глянем, разживемся трофеями. В это время из соседнего подъезда вывели троих. Черные. Шеи заросшие густой щетиной. Шапки вязаные натянуты до подбородков. Руки прихвачены сзади.

Быстро все, быстро.

Майор что-то сказал своим, как будто отмахнулся: само собой разумеется, чего спрашивать, воздух сотрясать.

Солдаты тех троих повели. Скрылись за броней. Очереди короткие стреканули.

Темно в подвале, дымно, дышится с трудом.

Впереди голоса:

– Переверни. Твою мать, это же наши.

– Перевезенцева взвода «контрабасы». Черт их потащил…

– Вовик, краснодарский пацанчик. «Оскал» у него выколот был на плече. Ну, точно, он. Три дня как сгинули.

– Хорош базарить! – раздался знакомый Ивану простуженный голос. – Чего смотрите? Называется, бухнули. Вытаскивайте, что ли. Ксендз, ты чего тут шаришься? Вали отсюда.

Иван прижался к подвальной перегородке.

Лучи крест в крест. Шаги, топот.

Подсвечивая фонарями, солдаты проволокли два полураздетых безголовых тела. Он вспомнил Перевезенцева, – когда тот заикнулся, но не стал говорить про контрактников.

– Слышь, Савва. Видать заскучали пацаны, нарвались по пьяни. Слышал чего бакланили? Духи поглумились.

– Мы тоже поглумимся. Там раненые.

– Наши? – не понял Иван.

– Духи, духи, брат, пленные, – хохотнул Савва.

Они перебирались через месиво камней и человеческих останков: размозженные фугасами тела, автоматные стволы, бушлаты.

Хрустит под ногами.

Впереди кто-то закашлялся.

– Кхы, кха. Сколько их?

– Десять. Двое дохляки.

– Документы пошарь. Кхух.

«Перевезенцев, – узнал Иван. – Осип совсем летеха».

– О-о-ом-м… алля… мах… алла… – из угла не то стон, не то молитва доносится.

Иван видит теперь спину Перевезенцева. Солдаты снуют по подвалу: фонариками шнырь, шнырь.

– Арабы. – Ксендзова слышится голос. – Ксива не наша. Билет на самолет давнишний, – читает по слогам: – Абдулмали… какой-то. О, еп… да он негр! Нормально. Слышь, негр, ты откуда? Мы с Африкой дружим. Попутал?

Заржали.

Перевезенцев снова закашлялся.

На полу вповалку лежало десять тел. Мертвых не стали долго ворошить, только карманы вывернули. С одного стянули ботинки.

Ухмыльнулся Иван.

Фонарик вырвал из темноты молодое искривленное болью, страданиями лицо. Раненый застонал. Его пнули с двух сторон. Он вскрикнул, но подняться сам не смог – потерял много крови, почернели бинты на руках. Тогда двое солдат подхватили его, вздернули наверх. Так держали перед лейтенантом.

– А-а-а-а! – взвыл раненый. – Кафиры, собаки! Алла… акба… Рез-аать будим!

– Ну ладно, ладно, чего ты орешь. Че орешшь, говорю?!

Куда вся интеллигентность лейтенантская делась. Вот она, война – сука!

– Откуда форма? С нашего снял? – спрашивает Перевезенцев.

Иван заметил, что на боевике солдатский бушлат, пятнистая «хэбэшка», даже сапоги армейского образца – кирзачи. Вдруг закричал молодой истерично – куда весь акцент делся.

– Да-а, я ваших резал! Как свиней, они визжали, скулили-и-и! А-а-а-а.

Солдаты с двух боков прижали говоруна за раненые руки.

– Товарищ лейтенант. – Иван тронул Перевезенцева за плечо. – Да он обдолбанный. Тут шприцы кругом.

Засипел Перевезенцев:

– Нечего говорить. Валите всех, – и потянул на себя затвор автомата.

Вот она судьба! Верши ее, человек. Ломай установленные ветром правила. Восемь душ, душ вражьих. Положи их, Иван, и гуляй, паря – сделал дело! Два плюс восемь. Сделай, как задумал – за брата Жорку: десятерых – десять к одному. Велика ставка – иль мала? Может, мало за страдания, может, весь мир нужно покромсать, распустить на лоскуты? Виноватых искать?.. Да все кругом виноваты – весь это долбаный-раздолбанный мир! Скажи пацанам: дайте-ка, я один. Мне очень, очень надо, всего один раз и надо. Опустят солдаты стволы. Давай, братан, чего ж не понять, дело житейское. Эх, судьба, судьбина… Да не так хотел Иван. Сантименты?.. Будь они прокляты, эти душевные страдания. Не снайпер ты, Знамов. Так, морока от тебя одна.

Савва вдруг подал голос:

– Э, лейтенант, не надо стрелять. Зачем боеприпасы тратить, да? Злой боевик, как собак.

Замерли все, кто был в подвале. Только стоны из угла, – пленные зашевелились, услышав шоркающий звук вынимаемой из ножен стали. Затянул ксендзовский негр свою молитву.

Возопите, люди, – возопите святым на небесах! Может, услышат они и скажут Богу, чтоб простил он нас – неразумных.

Говорят, смерть от ножа – страшная смерть. Мучительная. По-научному, по-медицински вовсе нет. По-научному быстро и как в тумане: провел острием ножа по горлу, по жилке, по артерии – освободится кровь, вырвется наружу. И стихнут все звуки. Уснет обескровленный мозг. Тело еще дрожит, сердце стучит в груди, ноги сучат по осклизлой земле. Но уже не страшно: спит мозг – туман в глазах. Кто знает? Кто проверял на себе, тот знает. Но те уж не расскажут, как на самом деле. Людям видеть страшно развороченную шею, сломанный кадык. Голова!.. Страшна человеку отсеченная человеческая голова. Так не должно быть на нашем свете.