Фокусник и его антипод

Если забыл, то это сегодня

– Ну, у неё выбора не было, кроме как замужество, – под нос произнёс Фейм и усмехнулся. Её поэт тоже не обладает красноречивостью.

Личное приглашение напрочь отбило желание появляться на празднике жизни. Если тебя там ждут, то это отчасти превращается в обязательство. Мол, особенный гость, которого будет ждать старая знакомая.

Однако поглядеть воочию на тех, кому он прописывает столь усердно сюжеты, захотелось. Феймор даже надеется, что семья Элизабет всё ещё достаточно влиятельная, чтобы вечером он мог увидеть гостей из других городов. Раз уж они так тесно связаны с творческой стороной, то и притягиваться должны подобные лица.

Размяв шею, писатель прошёл до письменного стола и взял стопку чистой бумаги. Сегодня он решил работать с утра, расположившись на полу.

***

Вечером Фейм чистил свою обувь от ноября и прокручивал на повторе симфонию номер пять Чайковского.

Он решил не торопиться и прийти позднее назначенного. Сегодня людям будет сниться нечто посредственное и тривиальное. Что ж, некоторым вообще сны не достаются. Либо они видят копию чужих.

Собравшись, он оглядел тёмную комнату взглядом. Здесь ему нужно оказаться не позднее трёх ночи, чтобы закончить несколько десятков историй. Но это будет позднее, сейчас можно погрузиться в другие мысли.

Феймор захлопнул дверь и прогулялся до соседнего дома.

Город ночью пуст и тих, за исключением небольших улочек, по которым бродят потерянные души. В это время суток трость не поглощала зыбкая грязь, а обувь оставалась практически чистой. Ещё несколько секунд, два глубоких вздоха и он постучал в дверь.

Представившись, Феймор вошёл внутрь и протянул дворецкому верхнюю одежду. Из большого зала уже доносились звуки клавиш, которые с энтузиазмом перебирала Элизабет. Кажется, это импровизация.

Фейм встал у входа в гостиную и осмотрел присутствующих. Ни одного знакомого лица, кроме родителей Лиз.

– Добрый вечер, кажется, мы с вами не знакомы… – мужчина в чёрном протянул руку. – Оскар.

От незнакомца уже веяло абсентом и интересными историями. Он не выглядел как человек, который должен здесь находиться.

– Феймор. – Кивнул в ответ и пожал руку, чувствуя на себе уверенный взгляд собеседника. – Кажется, я могу Вас знать. Но не припомню фамилии.

Оскар засмеялся. Кажется, он какая-то местная знаменитость. Ну, во всяком случае, этот смех намекает на эту теорию.

– Давайте без официальностей. Думаю, мы всё же не знакомы. Вам не кажется, что здесь собрались люди, которые не имеют понятия, что такое искусство? – громким шёпотом заявил Оскар, немного приблизившись к уху писателя и тут же вернувшись в первоначальное положение. После этого жеста с его стороны Фейм точно знал: его вечер начался ещё с утренних дегустаций.

– Не смею возражать. Однако поделитесь своими наблюдениями – почему так решили?

– Видите ли, я успел поговорить со всеми, кто находится в этой комнате. Их взгляды не падают дальше предложенных яств и восхищений перед домом приглашающей стороны. Мне такое не по душе. А Вам, Феймор? И, попрошу, перейти на «ты». Не хочу, чтобы во мне видели только оболочку.

– Разделяю ва… твои взгляды. Если здесь так душно, то, пожалуй, я откланяюсь.

Фейм сам удивился своей решительности. Однако, отступать было поздно.

– Постойте… Я предлагаю побеседовать в дальней комнате и позвать ещё несколько человек с собой. Вдруг мои наблюдения дали сбой.

После этих слов Оскар прошёл внутрь комнаты и растворился в толпе. Писатель бросил взгляд на часы. В голове промелькнула аналогия с Золушкой, это его позабавило. Как можно легко придать небольшому действию отсылку или смысл, иной раз просто перенасытить строку. От этого Фейм обычно избавлялся радикально – переписывал историю с самого начала.

– От тебя, мой друг, был лёгкий шлейф дешёвого виски. Держи, он должен избавить тебя от тяжёлого послевкусия. – Оскар появился также внезапно, как и растворился в толпе. Писатель приподнял бровь, кивнул в знак благодарности и забрал стакан с янтарным напитком. Однако прикасаться к нему не стал. Этот год слишком ярок на заголовки с убийством от отравления ядом.

Рядом с ним была Лиз, её муж и один молодой незнакомец. Оскар решительно пошёл вперёд, немного дёрнув за рукав Фейма.

***

– Получается, ты прописываешь и мне идеи для стихов и прозы? – Оскар заинтересованно слушал Феймора. Не шибко внимательно, изредка поглядывая за беседой троих, которые также последовали за ним. Там что-то более приземлённое.

– Всем. Ну, то есть от обычных сюжетов делают копии. Я же не уникальная машина, которая может написать за ночь миллионы сюжетов. Это невозможно. Есть те, кому не положено видеть сны…

– А почему?

– Не знаю. Это решаю не я. Моё дело – писать.

По выражению лица Оскара было видно, что он параллельно думает о своём, переключаясь то внутрь себя, то взаимодействуя извне.

– Значит, у меня нет своих идей?

– Почему же? Есть. Никто не может полностью запомнить сон. От строчки до строчки. Чтобы каждое слово было откликом. Я это проверял.

– Знаешь, я хочу взять часть твоих… черт для романа. Ты не против? – вопрос оказался риторический. Потому что и секунды не прошло, как он продолжил. – Вот представь: юноша, чуть за двадцать и совершенно не стареет с годами. Я вижу, что ты писатель. Может, всё это про сны – лихая выдумка, однако, по реакции Элизабет – ты не изменился за пятнадцать лет. Этот юноша хочет жить лишь в своё удовольствие. Он эстет, отчасти романтик.

Оскар замолчал. Кажется, он продумывал персонажа. Тишина отразила эхом уже чужой разговор, который на мгновенье тоже притих.

– Кроме «не стареет» – больше ничего обо мне, – с улыбкой ответил Фейм.

– Но я другого мнения, – оторвавшись от раздумий, продолжил Оскар. – Ты не против имени Дориан?

– Не смею возражать. Ваша идея, – пожал плечами Феймор.

– Отлично. Знаешь, я буду признателен, если ты бы стал моим соавтором. Совершенно не знаю…

– Кажется, Оскар, тебе хватит, – собеседник отодвинул бокал от писателя и покачал головой. – Я напишу для тебя сон. Для всех людей с именем Оскар, ведь ты так и не представился. Там будет Дориан и его тонкая натура.

– Буду признателен, – отозвался писатель.

Полумрак развеял пришедший слуга. Он позвал Лиз обратно в большой зал. Кажется, гости потеряли одного из виновников торжества. Женщина покинула их компанию, оставляя мужа-поэта без поддержки от интересующихся критиков.

– Я буду благодарен, если вы тоже присоединитесь к нашей беседе, – вмешался в разговор о снах поэт. – Кажется, я не представился Феймору. Меня зовут…

Настолько бессвязное имя он не слышал давно. Звук рассёк тишину и совершенно не оставил на слуху, или даже в кратковременной памяти, информацию. Фейм переспрашивать не стал.

– А это мой знакомый критик Джордж.

Феймор пожал руку новым знакомым и немного развернулся, чтобы мог разглядеть их силуэты в полумраке. Поэт уточнил у публики, хотят ли они услышать его новые творения. Мужчины не возражали.

Рифма довольно примитивная для того времени, но вот подбор слов уверял, что грани к ощущениям нет. Изворотливые, лёгкие, мимолётные. Феймору было интересно, как человек с приличным словарным запасом не может усвоить нечто большее, чем основы стихосложения. Закончив, поэт ждал реакции публики. Воцарилась тишина, и Фейм не рискнул её прерывать.

– Если бы ты вложил больше чувств, а не правил сложения, то вышло бы гораздо эффектнее, – молвил Джордж, с неприсущим для него размытым описанием. Кажется, алкоголь влиял на его манеру речи. Обычно он говорит детальнее и более связно.

– Это просто ноябрь. Отвратительно, в общем, – вступил Феймор, сам не ожидая, что так резко высказался на его счёт. – Сколько ты издал книг? Две-три? Не важно. Это слишком… Как копировать сны, понимаешь? Работать только на публику, делать лишь то, что понравится остальным. Купить словарь и отучиться на стихосложение может тот, у кого есть деньги. Хорошо писать – человек, который может чувствовать. Ты либо не умеешь это делать, либо ни разу не отходил от прописанных правил. Поэтому ты и останешься плох, как и пять-десять лет назад.