Фокусник и его антипод

Цирковая труппа разбирала свой шатёр и покидала территорию города. Кажется, они должны были это сделать на пару месяцев раньше. Вот смотришь на них – обычные люди. Живут своей идеей и бесполезным повторением программы изо дня в день.

Каждые выходные к ним ходят одни семьи. Интересно, как им это не надоедает. Работать на новую публику бесполезно. Ведь есть деньги на развлечения у тех же семей, которые от воскресенья до воскресенья… ну, уже было сказано.

Всё остальное было обыденным. Впрочем, как часть улицы, на которой жил писатель. Неспешно он направился обратно.

– Жизнь – чуть позже, сейчас – работа, – тихо произнёс Фэймор вслух, пряча руки в карманы. Его не ждал вкусный ужин дома. Тихо, холодно и пусто – всё, как он и оставлял.

Войдя в комнату, писатель очнулся. Совершенно не уследил за тем, как он прошёл тот же отрезок расстояния и ничего не заметил. Мыслей тоже не сохранил.

Скрипящие дверные петли и запах табака встретили на пороге. Оплошность приоткрытого окна сыграла с ним злую шутку. Теперь, из-за мелкого дождя его листы были мокрыми. Чернила будут расплываться, и неустойчивая мысль писателя рассечёт целостность листа. Он прошёл внутрь, разуваясь на ходу, захлопнул дверь. Окно уже плохо закрывалось, поэтому он закреплял одну раму к другой самодельной щеколдой. Влажные листы он отложил в сторону, не давая пропитаться тем, на которых он будет сегодня работать.

Феймор сидел до наступления темноты и думал о чём-то своём. Хотя этих мыслей практически не осталось. Есть моменты, которые Фэйм будет крутить в голове раз за разом, которые точно не должны пропасть. Но даже сейчас они воспроизводятся как воспоминания под лёгкой туманностью и нечёткими очертаниями. У букв нет формы, у физических явлений нет границ.

Сегодня он понял, что соберёт свои вещи и покинет этот город. Правда так и не знает, есть ли возможность это сделать при его работе. Если он не забудет, то обязательно спросит. Вот только главное – держать это в голове.

Может, это даже не его желание.

– А что изменится, если я перееду? – задал он вопрос самому себе. Всё также вслух. Он почувствовал сухую корочку, которая склеивает губы, когда держишь их долго закрытыми. А открывание отдаётся резкой болью и появлением сукровицы. Он потёр средним пальцем сухую кожу губ и отковырял её. Стало только хуже.

В этот момент мысль о переезде покинула его. Лишь встал вопрос более насущный: как избавиться от физических мелких неприятностей, чтобы потом вернуться к душевным пустотам.

Закат и резкое потемнение за окном его отвлекли. Он понял, что пора браться за дело. А жизнь и душевное состояние пока подождут.

***

Работа в эту ночь была мимолётной. Когда увлечён делом, то совершенно не замечаешь, что происходит вокруг. Но один момент оторвал от погружения.

Услышав крик и хруст замёрзшей грязи, Фейм инстинктивно поднял глаза наверх в сторону окна. Женщина даже не кричала, а выла, срываясь на громкие всхлипы и слова. Их разобрать не вышло, она говорила на другом языке, которого писатель не знал, но слышал ранее.

Мужчину было слышно по грузным шагам и дыханию. Феймору в голову ударило воспоминание про «коллегу в чёрном», тот не дышит совсем.

Писатель в этот момент оцепенел. Он слышал животный крик женщины, которая в беде, но не мог сдвинуться с места. Ему было страшно. Может также, как и ей. Тонкие пальцы женщины скребли по грязи. У неё садился голос, и дыхание через рот стало более явным. Она вдыхала морозную ночь в лёгкие и выплёвывала последние минуты жизни наружу. Она кричала до последнего, плакала и голова её становилась тяжелее, а кровь тягучее.

Один удар, и она молчит. У писателя холодный пот и расширенные зрачки. Он боялся за себя, за неё и за мужчину. Прошла вечность. Феймор всё ещё дышит короткими вдохами, на улице снова тихо. Он не боится смерти, он боится мужчину с ножом. Или топором. Или верёвкой. Чтобы мужчина не сделал женщине, Фейм этого боялся.

Писатель зажмурил глаза в надежде на то, что он проснётся. От шестнадцатилетнего сна, в который он погрузился в двадцать четыре года. Или двадцать пять. Однако, реальность ему показалась всё та же, ведь он в тот день проснулся и устроился на работу своей мечты – писателем. Или человеком, который придумывает сны, называйте как угодно.

***

В пять утра послышался стук. Фейм стоял у порога. Минута в минуту приходил человек в чёрном и забирал рукописи шестнадцать лет подряд. Он, будто запрограммированный, постучал об дверной косяк, видя, как ждёт его Феймор и протягивает листы. Гость будто не ожидал совершить других действий и по наитию повторил привычные движения и количество шагов на стук.

Человек в чёрном кивнул. Не успел он развернуться, как писатель начал диалог первым, вспомнив о намерениях.

– Я могу переехать? В другой город. Не знаю, как это может повлиять на сдачу материала.

– Спроси это у себя. Я появлюсь в пять утра. Материал должен быть готов.

– Мне не стоит спрашивать о том, как меня найдёте?

– Не стоит.

Он ушёл, не продолжив диалог. После того, как гостя поглотила тьма, Фейм захлопнул дверь. Писатель заметил, что так и не купил камин за шестнадцать лет и все его пожитки могут уместиться в одном чемодане. Феймору оставалось выбрать город и место, где будет жить.

Глава 3

Это заняло порядка двух месяцев. В 1890 году он переехал в соседний город, который был гораздо больше, чем его родной, а по соседству – столица.

В его новой комнате светлые стены, приемлемое освещение и тепло. Есть массивный деревянный стол у окна и одно потрёпанное кресло. Пустую стену украшала картина, которую Фейм купил на барахолке. В массивной раме расположилось то, что уносило в детство и отрочество писателя.

Каждое утро, после работы, он смотрел на яркое пятно на стене. Это единственное, что могло отрезвить его память. Феймор вставал напротив. Писатель смотрел по центру рисунка – изображение становится больше. Медленно пропадал пол, стены и потолок. Оставалась пустота и холод. Такой неприятный пронизывающий холод, который будто разбирал его на части, как и стены. Ложные воспоминания пластом наваливались на тело, но от них было ещё холоднее. При новом витке неподдельных эмоций он медленно наполнялся теплотой изнутри. Пласты льда не рушились, но изнутри было немного спокойнее.

Ничего особенного он так и не вспомнил, даже имена родителей и сколько человек жило в его родительском доме. Но детали могли скрасить момент перед отправкой на покой. После этого ритуала он располагался на кресле, совершенно без сил, и закрывал глаза. Он жалеет о том, что не может просто провалиться в сон.

***

Без собеседников ему становилось скучно. Периодически он вспоминал Лиз, её поэта, Оскара Уальда и паренька из бара. Даже тех безработных, которые просиживали штаны больше года. Ему не хватало знакомых лиц. Это как точка опоры, которую изредка нужно ощущать. Единственное знакомое лицо – человек в чёрном. Он по-прежнему не дышит, забирает материал в пять утра и подкидывает денег, чтобы Фейм продолжал жить. Его расходы увеличились. В новом городе весь запас монет на камин он истратил на дорогу. Ещё обустройство, что немаловажно.

Камин обязательно будет, однажды.

В июле он позволил себе новую рубашку и трость. Конечно предыдущая трость привлекала его больше, но он её благополучно оставил в родном городе. О чём уже не раз пожалел.

Выйдя днём прогуляться он поставил себе цель – познакомиться с местным горожанином. Уже прошло практически полгода, как Феймор разговаривал лишь сам с собой, иногда заводя мысленный разговор с теми, кого знал.

– И ты считаешь, что необходимо нагнетать обстановку? – спрашивает Оскар. Мысленный Оскар.

– Конечно, иногда это помогает. – Пожал плечами Фейм.

– То есть ты хочешь это проверить? – неодобрительно спросил писатель.

– Может быть. Или сделаю позже, – ответил мысленно. – Сомнение есть путь к истине. А истины нет.

***

Солнце съедало всю комнату. Утренние лучи самые агрессивные и безжалостные. Фейм не знал, как отвернуться от яркого света, чтобы глаза смогли отдохнуть. В предыдущей комнате окно располагалось не на солнечной стороне. Этого он не ценил.

Выйдя на улицу, он заметил что его трость погрузилась в брусчатую дорожку. Соскребала пыль из защелин, собирая на себе миллиметры летнего города. Феймор пошёл на знакомую барахолку, которая располагалась близ его жилища. Там есть всё и даже больше, чем нужно писателю для счастья. Ну, относительного счастья.

Пройдя к лавкам со шторами он понял, что денег катастрофически не хватает. За кусок плотной ткани просили неимоверные деньги, хотя это не фирменный магазин. Торговаться Фейм не умел. Даже считал что это ниже его достоинства. Ведь если не можешь себе позволить вещь, то не нужно просить об уступках и давить на жалость. Либо можешь, либо нет.

Он присмотрел плотные чёрные шторы в пол, которые стоили своих денег. Тех, которых у него нет. Немного покрутившись возле них, он развернулся и собирался выходить.

– Господин, у меня тоже есть шторы. Дешевле. Не хотите посмотреть? – окликнул его светловолосый парень. У него было большое родимое пятно на шее и зелёные глаза.

– Хочу. Куда подходить? – писатель обернулся и посмотрел немного вниз. Собеседник оказался на голову ниже его.

– Поближе, я покажу, – машет рукой в сторону незнакомец.

Феймор подошёл к нему и оглядел ближайшие столики с товаром. Штор там не было.