Мир, в котором мы живем

Поднялся на пятый этаж. В приемной прелестная Галочка Никитина как обычно подпиливает свои выдающиеся алые коготки, то есть красные ноготки. Само собой, она девчонка Духова.

Улыбнулись друг другу:

– Ждет тебя уже минимум полчаса!

Я указал на рацию:

– Я всегда на связи, – и вошел в кабинет начальника.

Обстановка простенькая. Разве что стол массивный дубовый, и сейф в человеческий рост справа от входа, возле окна. А за креслом на стене портреты всех Двенадцати где-то давности пятилетней. Ну да, меняются они редко. Даже Восьмой Директор еще так и не заменена, хотя выборы прошли уже давным-давно! И правильно, больше стабильности и меньше светлых мыслей.

– Привет, Сергей Павлович! – я всегда так просто.

А он сегодня явно не в духе:

– Привет, – только и буркнул и на стул рядом со столом указал, садись, мол.

А сам в какие-то бумаги зарылся. Странно как-то. Что за пауза? Чего сидим, кого ждем?

Минут пять прошло. Я не торопил и не кашлял, чтобы обозначить свое присутствие. Он сам отвлекся, посмотрел на меня, как-то очень тяжело вздохнул. И, вытащив листок, несколько листков, вот сразу без всяких поисков, из всей этой мешанины, протянул мне:

– Читай! – и, кажется, еще глубже зарылся в свои бумаги. Ростом он был выдающимся, под два метра, поэтому такое его состояние, как будто спрятаться хочет, было любопытным и непонятным.

Впрочем, через пару минут я все понял, бумагу прочитав…

М-да! Дела!

В общем, это было что-то вроде докладной записки, или рапорта, или чуть позже по прочтению медленно обозначилось самое настоящее обвинительное заключение. Вот, скорее, так.

Обвинительное заключение, написанное генерал-лейтенантом Василием Степановичем Востриковым, Комендантом Горского гарнизона, по поводу моей некомпетентности и меркантильной жадности – вот так и написано было. А еще обвиняли меня в убийстве!

Ни больше ни меньше!

В общем, повесили на меня всех собак, превратив в этом рапорте в некоего монстра, который уже давно никого не слушает, а делает только так, как ему захочется. Вообще-то в нашем мире невозможно делать, что захочется, но, видимо, генералу виднее.

Я и плохо общаюсь с водителями, а среди них ведь почти все девчонки, с ними ведь как бы вежливо нужно, а я, по мнению не только генерала, и огрызаюсь, и хамлю, и могу послать далеко-далеко. Тут я не стану оправдываться, иногда даже с девчонками нужно быть резким, некоторые обычного слова не понимают.

И что я совершенно перестал следить за Конвоями, не проверяю и не отмечаю какие-то проблемы, например, с теми же двигателями. Но тут, извините, я полагаюсь на мнение водителей, которые в машинах разбираются больше моего. Да, во время провода Конвоя через Силу я могу отметить для себя какие-то проблемы, а потом сообщить их непосредственно водителю или потом уже механикам базы. Но влезать в это дело с головой – такой задачи у Проводников нет. Нам, Проводникам, главное, чтобы Конвой прошел Силу.

Оп-ля! С ума сойти!

Мне еще приписали насилие над Светланой Михайловой и Анастасией Томской! По их – их! – словам, которые были подшиты к рапорту, я силой заставил их мне отдаться, чтобы я не писал в отчете о том, что их болтовня во время прохождения участка Силы и привела к конфликту с этой самой Силой. Правда, как я это организовал, тут сказано не было.

Но в следующих абзацах шло противоречие с предыдущим текстом. Так как в них красочно повествовалось о том, что я пытался подкупить тех же самых Свету Михайлову и Анастасию Томскую, для того, чтобы они не рассказывали, что у меня был конфликт с Костей Страховым перед выездом из Луговска, свидетелем которого они были. И, что именно этот конфликт и привел к смерти заднего водителя. То есть когда я их насиловал, я их еще и подкупал, что ли?

Это же каждая строчка – абсурд!

Потому что дальше идет разбор самой ситуации со смертью Кости Страхова, и тут генеральская мысль приходит к однозначному ответу: смерть водителя произошла из-за моей безалаберности, глупости и наглости!

Я не снимал с себя ответственности за смерть Кости, но в рапорте меня и в самом деле делали или, скорее, превращали в некоего монстра. Даже страшно за себя стало.

Да еще про меркантильную жадность. Это в том смысле, что я никогда не шел на компромиссы и всегда требовал полный Конвой в шестнадцать машин. И военные со мной соглашались, понимая, что спорить со мной бесполезно! Это вообще когда такое было? Были моменты, когда я, именно я, просил уменьшить Конвой, чувства у меня были нехорошие. Правда, все это нехорошее вылилось лишь к поломке нескольких машин до участков Силы. Но как я уже говорил, я не отвечаю за техническую часть, но по рапорту выходило, что не просто отвечаю, а именно из-за этого у меня все проблемы!

Я рассказываю так сумбурно, потому что сам рапорт – верх странного непонимания и глупости. Впечатление такое, что в эти несколько страниц засунули все свои мысли, без желания как-то их связать между собой, но при этом вынесли однозначный вердикт в моей виновности. Как будто им очень важно меня убрать, морально уничтожить и лишить работы.

Кому я перешел дорогу? И где я ее перешел? Если перешел.

И вердикт этого рапорта-расследования очень любопытный. Даже с черным юмором.

И в нем было сказано, точнее, предлагалось лишить меня как звания старшего лейтенанта, так и должности Проводника Центрального Отряда Проводников Горска с переводом на иную должность…

Я усмехнулся, эта фраза «перевод на иную должность…» была не закончена и зачеркнута – вот вам и черный юмор, – но так, чтобы я прочитал, и после было написано другое, а именно:

«Рекомендовать Алексея Ивановича Сомова к увольнению из Центрального Отряда Проводников города Горска с лишением всех прав на довольствие и с полным расторжением рабочего договора участия сторон!»

С чего вдруг так жестко-то? Не буду спрашивать: «За что?» Спрошу: «А смысл в чем?»

Но моя челюсть и без всех этих вопросов уже давно лежала на полу:

– Не понял, – проговорил я и с удивлением увидел, как Духов все же сумел спрятаться за столом и бумагами.

– Я ничего сделать не могу, – послышалось как-то глухо с его стороны.

– Ты хочешь сказать, что дашь ход этой бумаге и уволишь меня?

– А, что ты мне предлагаешь сделать?

– Ну, не знаю. Позвони Юлии Владимировне, у тебя вроде с ней хорошие отношения. Сделай что-нибудь! Ты же понимаешь, что это бред! Бред, который лишит меня жизни! – конечно, с голоду я не умру, но и жизнь без работы, что бы я ни говорил – любимой работы – смысла не имеет.

– Ты посмотри на визированную подпись в левом верхнем углу, – все так же не вылезая из своего укрытия, говорил Духов.

И я посмотрел. Они что, все сговорились, что ли?

Ну, видимо, сговорились.

Так как там было размашистым почерком написано:

«Согласна!» и подпись Юлии Владимировны Поповой, Куратора всех отрядов Проводников Горского Круга. Шестая из Двенадцати!

– Я попробую что-нибудь сделать, но потом, когда ты уволишься, – жалобно проговорил Духов

– Вот если я уволюсь, то ты точно ничего делать не будешь…

– Алексей, не бери грех на душу…

– Но что я делать буду? Я же, кроме этого…

И тут он, теперь бывший мой начальник, вскочил из-за своего укрытия и гаркнул так, что если бы я не знал этой его привычки порой так кричать, обделался бы точно: