Букринский плацдарм, или Вычеркнутые из списка живых

Темиров приготовил на всякий случай штык. Он мастерски им орудовал и даже обучал штыковым приёмам остальных бойцов из их роты.

Похоже, действительно фрицев было двести с лишним человек. А в роте у Шестопалова сейчас в строю находилось только треть штатного состава.

– Ничего, братцы, как-нибудь да прорвёмся! – Клыч от волнения вдруг перешёл на более близкую ему мову : – Я бив и битиму гнид! (Я бил и буду бить гнид! – прим. авт.) Положу цю сволоту ще до ситы! (достаточно, – прим. авт.) Они повбивали стольки моих ридних, що у мене ще должок не закрит! – И Клыч улёгся на бруствер и выставил автомат.

Вновь появился младший лейтенант Шестопалов. Он, пригибаясь, обходил окопы и повторял:

– Братцы, отсекаем от танков пехоту! Когда фрицы сблизятся с нами метров на двести, начинаем стрелять! Огонь открывать только по моей команде!

Георгий проводил взглядом младшего лейтенанта. Юрик был чуть старше Георгия. Долговязый и с пальцами как у пианиста, родом он был из Подмосковья, из Балашихи. Оба родителя у него всю жизнь проработали педагогами и он, по окончанию школы, поступил в московский педагогический институт и готовился стать преподавателем русского языка. А в 1941 году, как началась война, он ушёл из института и вступил в народное ополчение. Это было на исходе сентября, когда гитлеровцы находились уже у самых ворот Москвы.

Юрик с другими ополченцами рыл окопы и устанавливал противотанковые надолбы, ну а когда на его старшего брата пришла похоронка (Матвей погиб при обороне Севастополя), то Юрик пошёл в военкомат, он рвался на фронт. Но так как он имел высшее образование, то его направили на ускоренные офицерские курсы. И теперь он был их командиром, хотя многие из его подчинённых оказались намного старше Юрика, и гораздо опытнее его в военном деле. Однако, всё-таки, он был неплохим парнем, хотя иногда и пытался по-мальчишески утвердить свой командирский авторитет. Впрочем, бойцы его роты по этому поводу только снисходительно про себя подсмеивались, и за спиной прозвали его уменьшительно Юриком. Ну, а что далеко ходить? Даже командиру их батальона, старшему лейтенанту Тихону Ламко, было всего-то тридцать один год!

В батальоне у них по сути от прежнего командного состава никого не осталось, начиная с капитана Безручко, которого Георгий ещё успел застать. Кто-то был тяжело ранен и отправлен в тыловой госпиталь, а кто-то и погиб. На протяжении нескольких последних месяцев часть, в которой служили Георгий и его друзья, не раз попадала в тяжелейшие и изнурительные бои, а после переправы через Днепр на этом плацдарме вообще оказалась в жуткой мясорубке. Таких боёв с гитлеровцами ещё не было. Некоторые опытные бойцы, воевавшие с сорок первого года, бои на Букринском плацдарме по их накалу и ожесточённости сравнивали только с боями под Сталинградом.

***

Немецкие «Пантеры» приближались. Уже слышался лязг их гусениц и урчание моторов. И тут появились в небе наши штурмовики «Ил-2». Эти штурмовики красноармейцы называли «Горбатыми», а немцы «Мясниками». И свои прозвища «Илюши» получили не случайно. У «Ил-2» корпус был с заметным горбом, ну и этот самолёт был ещё тем «мясником» … Эти штурмовики могли, как и немецкие «месеры сто девятые», летать на небольшой высоте и очень эффективны были в уничтожении пехоты противника. Немцы тут же залегли, потому что на них с неба пролился свинцовый ливень. Но штурмовики с красными звёздами находились в небе минут десять и вскоре скрылись за горизонтом.

Клыч хмыкнул:

– Э-эх, не долго музыка играла. Что ж наши-то так быстро куда-то подевались?

– Братцы, – вновь вырос как из-под земли младший лейтенант Юрик, – майор Кузминов, наш комполка, попросил продержаться с час. К левому берегу подходит батарея реактивных установок. «Катюши» скоро дадут настоящего жару фрицам. Нам бы удержаться до подхода этой самой батареи!

– Продержимся! – откликнулся Жангали.

Его поддержали Шафаров, Клыч и Неустроев:

– За нас не боись, командир!

– Удержимся! Не подведём!

– Ха, нам не звикати!

«Пантеры» не стреляли, и это психологически ещё больше давило на людей. Даже опытные бойцы покусывали губы и чувствовали себя неуютно, и по их спинам пробегали мурашки.

Железные махины надвигались неотвратимо. Но вот наступающим немцам до наших окопов осталось метров двести, и послышался крик младшего лейтенанта:

– О-о-ого-онь!

И тут же наши начали обстрел наступающих. Немцы стали зарываться в землю или прятаться за танками. Немецкую пехоту удалось отсечь, но «Пантеры» продолжали надвигаться.

Первым вылез из окопа Дмитрий Клыч. Он сжал в руке две гранаты и пополз к передовому немецкому танку. Метрах в сорока от наших окопов они сблизились.

Клыч приподнялся и бросил первую гранату. Бросок его оказался удачным и от взрыва гранаты была повреждена гусеница у вражеского танка. А от второй загорелся бензобак, и пламя тут же охватило башню. Трое танкистов, охваченные огнём, стали выбираться из верхнего люка, но Клыч их уложил из автомата.

За Клычом из окопа вылез с гранатами и Жангали. Ефрейтор Темиров тоже пополз навстречу второй «Пантере». И у земляка Георгия всё удачно получилось. Его «Пантера» тоже вскоре вспыхнула, охваченная племенем от взорвавшегося бензобака, и тут же замерла. И её экипаж расстреляли.

Возбуждённые и радостные, Клыч и Темиров вернулись целёхонькими к своим. Ещё один из бойцов роты Шестопалова подбил третью «Пантеру». Ну а когда загорелась и четвертая, то атака немцев окончательно захлебнулась.

***

Первый бой роты младшего лейтенанта Шестопалова на Букринском плацдарме оказался очень тяжёлым и продлился с три часа, однако потери в роте были минимальными – всего-то трое раненных. И это выглядело, как чудо. Не было ни одного убитого. Тем более реактивные установки так и не вступили в дело. Наши «Катюши» не подошли на запланированную линию огня. По распоряжению командующего фронтом, генерала-армии Ватутина, их батарею развернули и отправили для поддержки другого плацдарма, располагавшегося несколько южнее Букринского.

Впрочем, и без «Катюш» горстка наших бойцов удержала свои позиции. Наступила передышка. Наши понемногу отходили от боя. Каждый занялся своим делом. Кто перекуривал, кто проверял оружие.

Клыч достал трофейную немецкую губную гармошку и запиликал на ней «Мурку». Георгий вытащил из нагрудного кармана гимнастёрки одно из шести писем, которые держал при себе. Это было последнее письмо, и он его получил от сестрёнки. Оно им было получено ещё до переправы через Днепр. В нём Лида ему сообщала, что отец Марк Кириллович, после внезапной смерти их мамы, его дорогой Катеньки, заболел и впал в хандру, но к весне, наконец-то, выкарабкался из неё, и ему уже лучше, и он даже вернулся на работу. И теперь с утра и до вечера пропадает там, так как занят на военном производстве. А она закончила уже финансовый техникум, только из-за войны их обучение сократили с четырёх лет до двух, и её теперь направляют в Павлодарский облфинотдел, и она будет работать в Утурлюбском районе, в селе Железинка. Также Лида написала и всё что знала про остальных их родственников.

Один из дядей, Констатнтин, по-прежнему жил и работал бухгалтером в Аягузе, у него было плохое зрение, и потому его не призвали на фронт, а вот Николай, другой дядя, уехавший ещё до войны в Новосибирск, и тоже ставший там бухгалтером, сейчас воевал на Кольском полуострове, под Мурманском. А их тётя, младшая сестра мамы, с мужем жили в Новопокровке, и муж её работал пекарем, и у них уже подрастало трое ребятишек. Лида писала, что пока что ни с кем не дружит, потому что почти все знакомые её мальчишки, с которыми она училась, ушли на фронт, но переписывается с одним пареньком, призванным из Павлодара, и сестра которого с ней обучалась в техникуме. Его зовут Сашей, и её подружка очень хотела, чтобы Лида с её братом завязала переписку, но это ещё ничего не значит, утверждала сестрёнка, потому что я Сашу никогда не видела, и мы пока что с ним общаемся на расстоянии.

Георгий, наверное, уже в пятый раз перечитывал это письмо, когда к нему подсел его земляк.

– Что пишут? От родителей получил? – спросил Жангали у Георгия.

– Это сестрёнка написала.

– Понятно. А ещё у тебя кто-то есть?

– Мама недавно умерла. А нас с сестрой двое. Отец, после смерти мамы, долго болел. Но кажется ему теперь лучше. Слава богу, всё-таки встал на ноги.

– А мне тоже недавно письмо пришло. У меня четыре брата и все сейчас тоже на фронте. Правда на старшего поступила осенью прошлого года похоронка, но мы ещё надеемся, что это какая-то ошибка. Так бывает. Вот у моего дяди Ахмета на старшего сына приходила похоронка в феврале сорок второго. Мурат воевал в Панфиловской дивизии, храбро сражался под Москвой, а потом, через полгода, выяснилось, что он оказывается живой. Он получил ранение и попал в плен, а через несколько дней задушил конвоира и сбежал. Так что мы всё ещё надеемся. Я об этом и отцу написал, чтобы его ждали.

– Надежду нельзя терять, Жангали, ты совершенно прав. А как плечо твоё?

– А-а, всё в порядке, – улыбнулся Темиров, – совсем не беспокоит. На мне, я же говорю, всё заживает, как на собаке. Меня вот волнует больше другое, Георгий. Куда подевался Лужицин? Шайтан его побери! Война войной, а жрать то хочется.

– Братцы, – к Георгию и Жангали, пригибаясь, приблизился Клыч. Каска у Дмитрия болталась сбоку на ремне и знаменитый чуб сейчас ниспадал ему на переносицу, и он его всё время откидывал: – Давайте ваши котелки, – ухмыляясь, произнёс Дмитрий, – я к Степану сползаю. Каша, наконец-то, к нам приехала. Перловая. Но если Лужицин опять её без мяса замастачил, и масла пожалел на неё, я наши котелки напялю на его лысину!

Все бойцы оживились, когда узнали, что, наконец-то, появилась полевая кухня.

Глава седьмая

У Лужицина, исполнявшего обязанности не только кашевара, а отвечавшего за снабжение роты и быт её бойцов, и на которого возлагались другие не менее важные задачи, имелись два помощника, и они числились во всеобщих любимчиках. Это были четырнадцатилетний паренёк Прохор, сирота, прибившийся к роте во время боев в районе Старого Оскола, и пегий мерин Яшка, добродушный и очень ласковый. И их в роте буквально все обожали. Наверное, половина сахара, предназначавшаяся их подразделению, доставалась им обоим. И даже в нарушении приказа комбата, старшего лейтенанта Тихона Ламко, распорядившегося Прохора и Яшку оставить на левом берегу Днепра, третья рота их отстояла и взяла с собой на правый берег, но только их переправляли отдельно и под покровом ночи.

Конечно же, Юрик тоже возражал, но его бойцы умоляли разрешить взять любимцев с собой, и младший лейтенант после некоторых колебаний сдался. Воспользовавшись тем, что два плота с боеприпасами и оружием, а также с продуктами питания доотправлялись после основной переправы батальона, и вот на один из них, более безопасный, на котором переправлялись крупы и другие продукты, и были взяты Прохор и Яшка.

Во время переправы в целях безопасности Яшку не стали привязывать, и из-за этого его чуть не потеряли…

***

От взрыва шального немецкого снаряда, поднявшего вверх столб воды, перепуганный Яшка выпрыгнул с плота, и Лужицин вместе с Прохором бросились за ним вслед. Им помогли ещё двое бойцов из тех четырёх, которые их сопровождали на этом плоту, и общими усилиями, хотя все и нахлебались воды и продрогли, и промокли как цуцики, но они спасли Яшку и вывели его на правый берег.

Яшка был напуган не меньше людей, и виновато косясь на них ещё долго дрожал, но его как могли успокаивали, накрыли телогрейками, гладили и усиленно подкармливали. Теперь Яшка, запряжённый в пошарпанный, древний тарантас, скорее всего ещё дореволюционного производства, смирно стоял метрах в семистах от передовых позиций роты, у подножия холма в небольшом перелеске, мотал приветственно добродушной мордой и помахивал хвостом, когда к нему подходил очередной боец из их роты.

Бойцы гладили его, и каждый норовил ему дать какой-нибудь гостинец.

– Я-яшка, Я-яше-енька, Я-яше-ечка, – Клыч подошёл к мерину и прикоснулся губами к его забавной мордене.