Даева

«Ага, – решил я, – не иначе, как диагноз ставит. Главное – это обойтись без лечения».

– У девушки имеет место реактивный психоз, – продолжил он, не реагируя на мои вежливые улыбки, – ну, это когда у человека выраженная психотическая реакция на что-либо… да еще на неблагоприятном преморбидном фоне… то есть, когда уже имеется почва для помешательства. Привезли ее с сильным галлюцинаторным синдромом… Галлюцинации у нее были.

– Спасибо! – радостно поблагодарил я его за разъяснения.

– Причем, истинные, – добавил он тоном продавца, сообщающего, что его товар настоящий, не подделка. – Зрительные, угрожающего характера…

– Извините, Роберт Михайлович, а можно поподробнее? – попросил я, предположив, что она могла видеть убийцу матери, или какого-нибудь Аримана…

Психиатр с явным интересом уставился на меня.

– А зачем вам подробности галлюцинаций? – подозрительно спросил он.

Я решил отделаться шуткой:

– Дело в том, – чуть наклонившись к нему, начал я, – что я еще и режиссер… а вдруг продолжение «Острова проклятых» сниму?

Я сделал большую глупость. У психиатра не было чувства юмора.

– Это больной человек! Мало того, моя пациентка! И использовать полученную информацию!.. А вы знаете, что существует статья о неразглашении медицинской информации? Я не говорю уже об этической стороне! – бушевал доктор.

Я несколько раз извинился и сказал ему, что просто неудачно пошутил.

– Это больница, а не цирк… Тяжелая больная, которую с большим трудом удалось компенсировать…

Мне стало стыдно. Доктор еще минут пять кипел и негодовал, но затем сменил гнев на милость и стал рассказывать. Угрожал ей в галлюцинациях, по-видимому, мужчина. Но был ли это реальный человек, он сильно сомневался. Совершенно не обязательно, пояснил психиатр, что мужчина из галлюцинаций имеет к ней прямое отношение, она могла видеть его мельком где-нибудь, или он работает вместе с ней, или…

– А не может быть так, что она его действительно видела? Он преследовал ее, скажем, пытался убить. Она сумела убежать, у нее развился, как вы говорите, психоз…

Психиатр усмехнулся.

– Она галлюцинировала около суток, находясь уже в клинике. И этот мужчина, по ее словам, находился рядом с ней. Только никто, кроме нее, его не видел. Пойдемте, я сам собирался ее посмотреть. Да, естественно, в момент вашей…гм… беседы, я буду присутствовать.

Заведующий попросил меня надеть белый халат поверх моей одежды. А в ответ на мое удивление – зачем мне халат? – рассказал историю:

– Как-то раз мы вызывали дерматолога из города для консультации одного нашего больного. Он приехал, оставил вещи в ординаторской и пошел смотреть пациента. Время было вечернее, и все наши доктора разошлись. Консультант решил, что халат ему не нужен, а потому пошел прямо в пиджаке. Осмотрев больного, он собирался вернуться, чтобы записать результаты осмотра, подошел к двери, которая оказалась, естественно, закрыта, и крикнул дежурную санитарку. Когда та подошла, попросил ее открыть дверь. На вопрос «зачем?» пояснил, что хочет вернуться домой. Разумеется, она посоветовала ему пройти в свою палату и не пытаться уйти с отделения. Тот посмеялся и попробовал объяснить санитарке ее ошибку: «Я доктор!» – утверждал он. «Ага, – ответила женщина, – вот и ступай в палату, там тебя пациенты ждут!»

– И чем дело кончилось? – спросил я, спешно облачаясь в белую одежду.

– Повезло ему, – бесстрастно ответил заведующий, – случайно вернулся один из наших докторов и вызволил несчастного.

Мы поднимались по лестнице на третий этаж. Лестничные пролеты были заделаны металлической сеткой. На площадке мы подошли к обитой железом двери, доктор достал из кармана четырехгранный ключ-ручку, вставил в замок, провернул и толкнул дверь вовнутрь. Перед нами было еще две двери, обе массивные, металлические, без ручек, но с отверстием для четырехгранника. На одной из них была табличка «Пост беспокойных», а на другой было маленькое зарешеченное окошко. Доктор Калигари посмотрел в него, после чего открыл дверь, и мы оказались на женском психиатрическом отделении. Доктор шел довольно быстро, и я еле поспевал за ним. Сумасшедших женщин было много. В застиранных длинных халатах они ходили по коридору, забредали в палаты – комнаты без дверей, точнее, без одной стены со стороны коридора. Увидев нас, многие оживлялись. Одна вскочила с постели, подбежала к нам сзади и, махая рукой, как ребенок, изображающий «до свидания», заголосила: «Женихов привели! Девочки, женихов привели!» Волосы у нее грязные и растрепанные. Мне стало не по себе. Я прибавил шагу и уже чуть не наступал на пятки заведующему. Внезапно он остановился, и я налетел на него.

Палата Юли оказалась со всеми стенами в наличии и, если бы не место, где она находилась, могла бы претендовать на «люксовость»: отдельный туалет, душ, внутренняя отделка. Только вряд ли ее обитательница могла все это оценить по достоинству. Ко всему прочему, это была палата с индивидуальным постом – здесь круглосуточно находилась медсестра. Сегодня это была женщина лет сорока и не меньше ста килограммов веса. Нет, она была не толстая, она была здоровая, как чемпионка по бодибилдингу. Первым прошел заведующий, за ним прошмыгнул я.

В палате было окно с видом на парк. Понятное дело, что до стекла было не дотянуться. Да и стеклышко, вероятно, какое-нибудь пуленепробиваемое. Как в больнице, куда попал поэт Бездомный.

Около окна на кровати сидела Юля, сложив пальцы рук, как во время молитвы и раскачиваясь вперед-назад всем телом.

– Здравствуй, Юля! – произнес доктор каким-то неестественно радостным тоном, склонил голову набок и стал рассматривать пациентку. – Как сегодня наши дела? Рисовала что-нибудь?

Вот ведь, эскулап, а мне про рисунки ничего не сказал! А вдруг там портрет…

– Все по-прежнему, Роберт Михайлович! – доложила медсестра, вскочившая при нашем появлении. Голос, в отличие от фигуры, у нее был тонкий. – Есть не хочет даже после инсулина, пришлось в вену, потом грузили и зонд ставили…

– Понятно, понятно, – кивал склоненной головой доктор. – Ну, ничего. Я думаю, что скоро будет у нас результат. А там и электричеством попробуем… А рисунки?

– Новых не было, Роберт Михайлович.

Кому понятно, а кому и не очень, подумал я. Я лишь догадывался, о чем была их беседа.

Юля продолжала раскачиваться, бормоча что-то себе под нос. Волосы у нее были длинные, заплетенные в косицу. Я видел ее на фотографии, но узнал с трудом. Сосредоточенное, напряженное лицо, взгляд… не безумный, как у маньяка-психопата и не бессмысленный, как у моего соседа дяди Пети после получки, а устремленный в какие-то иные миры, о которых мы не имеем понятия, о которых даже заведующий психиатрическим отделением не догадывается.

В ней угадывалось нечто восточное: в разрезе глаз, в изящных линиях тонких губ и шее, которая еще чуть-чуть – и была бы слишком длинной…

Калигари продолжал разговаривать с пациенткой, не обращая внимания на то, что говорил с пустотой. Демонстрировал ей какие-то цветные пятна на листах бумаги, рисовал что-то сам. Девушка изредка бросала на него невидящий взгляд, заглядывала в его альбомы, но никаких реакций, никакого интереса я, лично, не заметил. Все то же бормотание, все те же раскачивания. Роберт Михайлович, похоже, считал иначе, поскольку пару раз переглянулся с медсестрой, как мне показалось, с довольным видом. Наконец, он вспомнил про меня и в структуре своего монолога произнес:

– И молодой человек по имени Александр Петербургский к тебе пришел. Посмотри на него, Юля. Он тоже хочет с тобой поговорить.

Откровенно говоря, я не знал, как себя вести. Общаться вежливо-предупредительно, но немного как с дурочкой, мне не хотелось. Разговаривать серьезно? Тоже не получилось бы. Я поймал себя на мысли, что больше всего хотел бы сейчас извиниться, а затем развернуться и уйти. Позвонить Борису, сказать, что все в этом деле ясно, что, во-первых, виноват его сынок, а во-вторых, его, Бориса, нужно положить в эту больницу… И больше не заниматься этим делом, и уйти куда-нибудь отсюда, куда глаза глядят. (Правда, в данную минуту они глядели на безумную, но очень красивую девушку.)

Но чем дольше я смотрел на нее, тем отчетливее ощущал странное внутреннее состояние. Комната, в которой мы находились, доктор с медсестрой, зарешеченное окно, все словно стало каким-то размытым, зыбким. И только девушка – как будто на нее была сфокусирована резкость – она увеличилась в размере, закрыла собой всех остальных и… И я увидел то, о чем она думала, переживал то, что она чувствовала и абсолютно не пугался этих новых ощущений…

***

…раскачиваются качели! Вверх-вниз, вверх-вниз! Так приятно, так спокойно… качели… прямо как в детстве! Вверх-вниз, и замирает где-то внутри!…. Юля, Юленька не плачь… придет серенький волчок… серенький… волк. Он укусит за бочок!…

Качели в движении, и мир вокруг нечеткий, спокойный. Не видно никого и ничего. Границы размыты. Сумерки в летний день. Но движение замедляется, и мир проявляется своими страхами. Серенький волчок обернулся злобным зверем. Вот движение остановилось и страшные черные тени превращаются в людей. Старик стоит рядом и что-то вещает злым голосом. «Юля… ты рисовала? К тебе пришел молодой человек…» А около старика Существо сильное и страшное ябедничает ему – «совсем не ест!… инсулин…». А волк поворачивается мордой, пасть у него раскрыта и летит из нее красная слюна… он скусит голову! Он же сейчас скусит голову маме! Мама, беги! Скорее на качели! Вверх-вниз, вверх-вниз! Мир теряет очертания, становится размытым, как пятна на рисунках старика… Вверх-вниз! И там, наверху, видно свечение, это Амон, он ждет ее!

«Александр Петербургский к тебе пришел!» – доносится голос старика.

Вверх-вниз! Раскачивается на веревках лодочка. «Посмотри, к тебе пришел…» И она смотрит. Как на цветной палитре проявляется черно-белое изображение…. Страшное лицо, Того, кто бродит по ней…

***

Вдруг лицо девушки как будто свело судорогой. Словно рябь пошла по воде – и красивое Юлино лицо стало мягкой маской, сквозь которую начали проступать жесткие мужские черты. Длилось это не более двух-трех секунд. Затем девушку затрясло, как во время озноба, и она закричала…

– Юля! Успокойся! – Калигари сжимал ее в руках и, обращаясь к медсестре, кричал, – быстрее, четыре кубика в вену! Что вы стоите?

– Я его вижу! Вон он! Ариман! Он пришел за мной! – Она вырывалась, билась и сумела наконец так оттолкнуть доктора, что тот полетел на пол.

Пока медсестра быстро и уверенно вскрывала ампулу с лекарством, набирала его в шприц, Юля смотрела на меня, точнее, за мое левое плечо и продолжала кричать.

– Не надо! Уходи! Я еще не готова! Это Ариман!

Я приходил в себя, до конца не осознавая, где нахожусь – во внутреннем мире и воспоминаниях Юли или в больничной палате? Но когда мимо просвистела чашка, брошенная Юлей, я все понял.

Вздрогнув, я обернулся. Естественно, за моим плечом никого не было. Калигари вскочил с пола и потирал ушибленную при падении руку. Медсестра, навалившись всем весом на девушку, делала ей инъекцию. Та из последних сил указывала рукой куда-то поверх меня. Крик ее становился все тише, рука слабела, опускаясь ниже и ниже, пока совсем не упала.