Капканчики. Домыслы и враки вокруг приключений Бениовского

площадку детского футбола

мы собираемся открыть.

Тоска берёт рекорды роста,

когда на радость голытьбы,

торжественно! Пиджачно! Толсто

мы славим бред своей судьбы.

Там, в Лондоне, верховный чукча

клуб зарубежный закупил,

а мы – патриотизму учим

детей, по мере скудных сил.

Мы – здесь. Забиты и убоги,

но как всегда – готовы вскачь

бежать вперёд, ломая ноги

об новенький китайский мяч.

Утверждена на праздник смета,

а слуги зёрна стерегут,

а мы – ответственны за это,

и нечего! И хватит тут!

Сакрально и почётно место

персоны ранга ви-ай-пи.

Труба жмурового оркестра,

давай-ка, громче тушь хрипи!

Должны же как-то наши власти

свой имидж добрый сохранять,

а мы – изображаем счастье.

Всё. Больше нечего сказать»

«Вот это ты врезал! – восхитился водитель – Всё правда. Ни убавить, ни прибавить… а вот и станция»

Пожелав водителю удачи, Сергей переместился к пригородным кассам, а потом и на перрон. Там уже позвонил Сопсанову. «Серёга, мне ща говорить некогда – раздался в трубке придавленный шёпот Влада – я как раз в союзе писателей. Такая тут идёт подвижность. Меня, кажись, за кого-то приняли. В общем, встретимся в ЦДЛ-е, как я и говорил. Пока!» – и трубка выдала зуммер.

Ждать и ехать удобней, когда есть чего почитать. Сергей вновь достал книжку с пальмами и открыл на первой попавшейся странице…

043

В ранних дневниках Бениовского присутствуют записи, сделанные разными чернилами, что заставляет нас думать, что написаны они были в разное время, хотя и уложены в общий, не имеющий разрывов, текст, о чём говорит следующий отрывок:

«Завтра увижу я милую сердцу родину. Как же давно не бывал я здесь! В окрестных лесах собирали мы с товарищами ягоды. В здешних оврагах играли в засады, и наполнившись духом детского героизма, бегали наперегонки по задворкам хозяйств, а добрые селяне кричали нам, карапузам во след… Ну, сукины дети, попомните вы меня! Я офицер, а вы кто такие? Жулики и узурпаторы не нужны ни стране, ни тем крестьянам, коих вы взялись обирать. Обманом и подкупом вы взяли чужое, но далече ли унесёте?..»

Окончание записи начертано иными чернилами, и более размашистым почерком. Скорей всего, сам Бениовский прервал поток воспоминаний о детских забавах, и перешёл на ругань, а вовсе не добрые селяне слали вслед маленькому Морицу ругательства и угрозы.

Это делается очевидным, если учесть огромный пропуск в хронологии событий, упомянутых в дневнике. Те заметки, которые Бениовский писал поздней – отличаются от предыдущих и стилем, и взглядом. Можно предположить, что именно здесь находится переломное событие, именуемое кризисом. Входит в него один человек, а выходит совсем иной, имеющий мало общего с прежним собой. Говорят, мы так взрослеем. Только не у всех взросление происходит столь резко и скандально.

Что нам известно про тот случай, который вышел с Бениовским, когда он вернулся на родину? Почти ничего не известно, хотя шуму было ого-го сколько! Целый бунт, который у нас, в России, не преминули бы назвать народным восстанием и воспеть в песнях и литературах.

У нас оно так, а в Австрийской империи совсем по-другому. Да и в Венгрии, на чьей территории доныне расположена словацкая деревня Вербово, не нашлось достойного певца, который бы явил миру сюжет этого приключения во всём его романтизме. Наверняка, сохранились архивные закорючки, да канцелярские отчётности про тот сыр-бор, но кто же воспримет приказную труху за повесть, легенду, или, хотя бы тост? Никто.

А дело было так. Едва Мориц приехал в Вербово, едва он спешился и прохромал к родному крыльцу, как двери отворились, и навстречу вышли оба два его кузена. Были они мужиками осанистыми, солидными и даже увесистыми благодаря дарам природы и той райской жизни, которая течёт рекой в удалённых от суеты окраинах.

Почему бы всем добрым людям не жить в тихих деревеньках, где летом стрекочут кузнечики в изумрудных травах? Весной и осенью там буйствует прекрасная флора, одаривая чувства чудесами метаморфоз, а как только она засыпает в пору зимних ненастий, наступает благостное время наслаждения плодами её. Сидя в натопленном доме, приятно отведать солений и яств, пригубить запасённых загодя наливок и вин.

Сидели в дому два кузена, питались наливочкой крепкой, и размышляли о том, как жизнь крестьянская естественна, размеренна и благодатна, в отличие от суеты городов, где люди копошатся тесными кучами. Вместо того, чтобы распрямиться на воле во всю ширь души, несчастные человеки забираются в рукотворные ущелья, толкаются на замкнутых площадях, селятся в тесные гробы, нагромождённые один над другим. Вместо соловьиных трелей горожане слушают грохот колёс по мостовым, звуки мерзких утроб, да соседский храп за тонкой перегородкой, именуемой стеною. Чахлые, бледные и мрачные от постоянной скученности, они теряют человеческий облик, звереют, отправляются на войну, и тогда им делается ещё гаже, потому что на войне их неминуемо калечат, или убивают насмерть.

Как подтверждение прописных истин о неправильном бытии, появился субтильный, бледный, угловатый, да ещё и хромой Мориц. Стоял он напротив двух добрых, гармоничных в своей природности кузенов, и провоцировал в них чувства крайнего возмущения. Сами посудите, ну, что за нелепость? Зачем явилась в мир эта досадная ошибка природы? К чему быть на земле тому сорному растению, которое портит златую красу культурной нивы?

Был бы Мориц капельку постарше своих шестнадцати лет, или хотя бы, пошире в кости. Да ладно мечтать! Уж был бы он хоть не хромым, и то бы могло как-то всё утрястись. Признали бы кузены в нём родню, пригласили бы в дом, накормили да напоили путника с дороги. Люди, всё-таки не звери. Они бы и разговор приветный могли бы произвести тут же, на крыльце, если бы Мориц хоть внешне походил на человека, а не вредного антагонизма всему тому, к чему привык хозяйственный глаз мирного жителя. Могли бы кузены разъяснить ему, дескать, за хозяйством нужен пригляд, и не тот является наследником покойного, кто ему сын, а тот, кто вовремя оказался на нужном положении. Надо же понимать!

Могли бы кузены подобру—поздорову перевести недоразумение из состояния де-факто в положение де-юре, но обстоятельства повернулись иначе, и не вышло у них разговора с Морицем. Встали кузены плечом к плечу, да и спихнули его с крыльца, покрикивая вслед: «Что ты? Чего тебе? Чего надо?»

Ответить на их риторические вопросы Бениовский не успел. Заполняя морозную атмосферу запахами тихого домашнего застолья, кузены так напористо вытолкали Морица с крыльца, что не удержались и скатились вслед, а потом, то помогая, то мешая друг другу, выставили его за двор, и лошадь его выгнали, и ворота захлопнули из последних уже сил.

За воротами потерянной вотчины Бениовский не сразу справился с охватившим его удивлением. Чего-то ему казалось непонятным и странным в поведении кузенов. С одной стороны – с самого детства они не воспринимали его всерьёз, поскольку были намного старше. С другой стороны, всё-таки, он привык держать обоих за родню, и требовалось время, чтобы отвыкнуть от этого стереотипа. Хотя бы минуты две.

В дальнейшей жизни Бениовский научился сбрасывать стереотипы гораздо быстрей, но пока что ему было всего шестнадцать лет. Нельзя об этом забывать. Требовалось Морицу поразмыслить о неожиданных превратностях судьбы, о неприятностях путешествий в зимнее время, и чёрт его знает, о чём еще. По окончании мыслительных процессов, он извлёк из седельной кобуры пистолеты, сунул их подмышку и стал сыпать порох на полки, одновременно прикидывая – как бы половчей перепрыгнуть забор.

«Не открывают что ли?» – раздался сзади незнакомый голос. Мориц обернулся и увидал рослого парня в овечьем полушубке мехом вовнутрь. «Хороший полушубок. Тёплый» – успел подумать Мориц перед тем, как признал в парне Дамека.

Хоть с детских времён и прошло лет десять, а дядёк с наметившимися усами – совсем не тот малец Дамек, образ коего хранился в долгой памяти. Вот и Дамек начал узнавать Морица. По мере узнавания – выпучил глаза и растопырил руки в жесте радостного удивления: «Никак, паныч приехал! – воскликнул он простодушно, и тут же поинтересовался – Чёго это вы, господин офицер, делаете с пистолетами? Стрелять надумали?»

«Приехал, Дамек. Сам видишь – согласился Бениовский, и тут же посоветовал – ступай-ка ты домой. Тут сейчас начнётся смертоубийство. Ни к чему тебе лишние ужасы»

Дамек понимающе кивнул: «Ну и правильно. Давно пора угомонить мироедов, а то совсем потеряли совесть. Как старый пан преставился, так они тут же налетели на дармовщинку. Недели не прошло с похорон, как начались поборы. Люди ропщут меж собой, но плетью обуха не перешибить. Новые хозяева – новые правила. Приезжал важный чин из города, может быть, даже генерал! Встретили его по-царски. Пьянствовали – аж дым коромыслом.

Матушка твоя была хоть и строгая, но справедливая. Лишнего с народа не требовала. Когда она померла, то вовсе настало облегчение. Твой батя все подати отменил. И правильно. Зачем ему?