Облом. Детективы, триллеры, рассказы разных лет

Все поражались богатству и отделке апартаментов. В двух квартирах нашли отравившихся хозяев – чинов из гестапо, судя по мундирам. Их выбросили из окон во двор. Анаьев командовал: кого, где селить, выбирая квартиры этажом повыше и победнее для младших офицеров, побогаче – для начальства. Володя переписывал номера квартир и фамилии вселяемых в блокнот, потом писал мелом фамилии будущих жильцов на дверях.

На особо богато отделанном третьем этаже Ананьев задержался.

– Здесь пиши: «Полковник Бершадский, а здесь – «Капитан Ананьев», – велел он Володе. – Открывай!

Чутье не обмануло Ананьева. На табличке На табличек над входом квартиры, отведенной Бершадскому, значилось: «Группенфюрер СС Карл фон Крюгер».

– Ух, ты! – вырвалось у всех, когда вошли в облицованную красной яшмой прихожую.

– Чисто метро! – с восхищением прокомментировал москвич Володя.

– Группенфюрер СС жил. Генерал-лейтенант по-нашему. Ему – гаду со всей Европы награбленное везли, – пояснил Ананьев.

Войдя в гостиную он поначалу пожалел, что отвел эту квартиру Бершадскому. «Фарфор севрский – начало девятнадцатого века, Франция. Серебро столовое – шестнадцатый – восемнадцатый века, Голландия и Австрия. Картины – семнадцатый век, фламандская школа. Ковры напольные, персидские», – с грустью оценивал про себя Ананьев. Однако его невеселое настроение улетучилось, когда он вошел в кабинет фон Крюгера.

Хозяин с разнесенным в клочья лицом полулежал в кресле. На огромном столе перед ним валялся старинный мушкет, из которого был произведен выстрел. Из этого же оружия размозжили лицо и голову женщине в эсэсовском мундире, труп которой обнаружил заглянувший в спальню солдатик. «Умираем за Великую Германию! Хайль Гитлер! Карл и Ингрид фон Крюгеры», – прочитал Ананьев записку, аккуратно отложенную на дальний угол стола. Узнал Ананьев и подпись фон Крюгера, которая ему несколько раз попадалась на трофейных документах. Осторожно, чтобы не испачкаться кровью, капитан снял с фон Крюгеров «рыцарские кресты» и другие ордена, выгреб из карманов покойников удостоверения личности. Он не придал большого значения тому, что с них содраны фотографии. «Главное, еще один фашистский хищник уничтожен!» – подумал капитан, укладывая награды, документа и предсмертную записку супругов в найденный на столе большой пакет. Солдаты тем временем шмякнули трупы фон Крюгеров об асфальт во дворе.

– Старшина! Когда приведут пленных, чтобы здесь первым делом все вымыли и вычистили! Сам проконтролируй! Ни единого пятнышка крови не должно остаться. Ты же знаешь, что подруга Бершадского Надя помешана на чистоте! – распорядился Ананьев и направился в отведенную для себя квартиру.

«Профессор Штаубе», – прочитал он надпись на табличке. Профессор жил несколько скромнее: антикварная английская мебель черного дерева, английские картины семнадцатого-восемнадцатого веков, английские шерстяные ковры, английское столовое серебро. Особенно обрадовала Ананьева коллекция вейджвудского фарфора, столь любимого им. Понравились капитану и шкафы, забитые английскими костюмами, обувью, прочим барахлом. Поразила коллекция диковин из английских колоний, разбросанных по всему свету. Ананьев удивился, как профессора не привлекли за англофильские настроения, но вспомнил, что тот был разработчиком расово-этнической теории нацизма. Написал профессор и ряд пособий для эсэсовцев, как по этническим признакам (форме ушей, разрезу глаз, пигментации коржи и т.п.) определить еврея, русского, англичанина, представителя любого другого народа. Такие учебники временами попадались в руки Ананьева. Словом, имел профессор «заслуги перед рейхом».

Приехал Бершадский с Надей. Он удовлетворенно зацокал языком, осматривая квартиру. К его приезду пленные немцы все вымыли и вычистили. О найденных в квартире трупах Ананьев дипломатично умолчал. Еще больше возликовал полковник, увидев, что Ананьев будет жить скромнее. Капитан подсуетился. Он нашел несколько бутылок виски с человечком в цилиндре и красном фраке на этикетке.

– Вот, товарищ полковник, самый популярный напиток у союзников, – протянул Ананьев бутылку.

– Да подожди! Пробу снять надо! Вдруг – какая-нибудь гадость?

Ананьев разлил виски на чайным чашкам.

– Ну, чистый самогон! – выдохнул, осушив чашку Бершадский. – Пойдем лучше ко мне, товарищ Ананьев. Там у меня хозяин французский коньяк оставил. Море разливанное!

У Бершадского выпили за скорую победу, ее вдохновителя и организатора товарища Сталина. Полковник занудил, что и после капитуляции война для политотдельцев продолжится. Однако Надя демонстративно стала тереться о него грудью, давая гостю понять, что прием окончен. Капитан поспешил откланяться.

– Ты, товарищ Ананьев, сегодня много поработал. Отдыхай! Завтра к девяти ноль-ноль на службу! Сегодня у нас женщины вселяются, завтра я мужиков отпущу. Дел будет много!

***

Слегка хмельной Ананьев возвратился к себе. Он несколько удивился, почувствовав, что в квартире тепло. Еще больше удивился капитан, когда вошел в гостиную. Камин был растоплен. Около него в кресле сидела женщина. При появлении Ананьева она резко встала.

– Кто вы? Как сюда попали? – по-немецки спросил офицер, направив в лицо нежданной гостье луч карманного фонарика.

– Я – племянница профессора Штаубе, – спокойно ответила женщина. – Живу здесь около двух месяцев. Несколько дней, пока на улице шли бои, пряталась в подвале…

– Где ваш дядя?

– Дядя уехал еще до начала этого кошмара. Сказал, что у него лекции в Мюнхене и уехал… Больше мне ничего о нем неизвестно.

– Чем вы занимаетесь?

– Преподаю физкультуру в женской гимназии.

– Вы – член национал-социалистической партии? Говорите правду?

– Мы все были членами этой партии. Весь народ! Либо партия, либо – лагерь! Концентрационный лагерь! У нас не было другого выбора!

Задавая вопросы, Ананьев внимательно рассматривал женщину. Она была прекрасна. Коротко стриженные пепельные волосы обрамляли правильной формы ангельское личико с большими голубыми глазами. Под тонким свитером чувствовалось сильное тело с большой крепкой грудью и красивыми плечами. Широкие, но в меру бедра, длинные точеные ноги подчеркивались строго облегавшей юбкой. «Мечта!» – пронеслось в голове у Ананьева.

– Как вас зовут? – спросил он.

– Линда Штаубе.

– Сама судьба послала мне ее! – подумал капитан и, раздевая глазами женщину, продолжил. – Что же мне с вами делать, Линда Штаубе? Передать в нашу контрразведку, как члена фашистской партии? Просто выставить отсюда? Но на улицах стреляют… В городе солдаты. У многих из них ваши полностью уничтожили семьи. Теперь эти люди мстят. Объектом мести становятся не только военные, но и старики, женщины, даже дети…

– Ради Бога! Господин офицер! Я знаю, что делают ваши солдаты с женщинами, как жестоко они их насилуют и убивают!

Знал это и Ананьев. Попадется Линда десятку, а, может быть, двум десяткам солдат – будут насиловать, пока не накончаются. Исколют ножами тело, выбьют глаза, отрежут нос, уши, грудь. Потом вспорют живот и выдернут из него кишки наружу. Такое творили немцы в России, такое теперь творят советские солдаты в Германии.

– Что же мне делать с вами, Линда? – еще раз спросил Ананьев, разливая по бокалам коньяк.

– Оставьте меня здесь, господин офицер! Я буду послушной и умной. Буду ухаживать за вами, все делать по дому…

– Все это – хорошо, но мне нужно большее! – капитан протянул Линде бокал. – Выпей!

– О, мой Бог! Мы – немки никогда столько не пьем!

– Ты теперь живешь в русском доме! Привыкай к нашим обычаям! – осушил свой бокал Ананьев.

К его удивлению, Линда выпила мелкими глотками, смакуя коньяк.

– Теперь поцелуй меня! – велел офицер.

Ананьева никогда не целовали так нежно, так сладко, так страстно, так необычно. Немка впилась губами в его рот, повела своим язычком по языку капитана, а затем заскользила им по верхней десне. Ананьев ласкал одной рукой ягодицы Линды, другой – ее упругую грудь. Затем опустил руку вниз, коснулся ею волос под трусиками женщины. Та всхлипнула, застонала, оторвалась от Ананьева и тяжело дышала, положив ему голову на плечо.

– Пойдем в постель! – предложил капитан.

– Пойдем, – согласилась женщина. – Только, давай еще немного выпьем! Я подам.

Когда Линда с двумя фужерами коньяка вошла в спальню, изрядно захмелевший Ананьев сбросил с себя гимнастерку и сапоги. Они выпили. Женщина снова прильнула к капитану своим загадочным поцелуем, от которого кругом пошла голова. Ананьев помнил обнаженную грудь Линды под своей рукой, теплую нежную руку немки на своем бедре.

***

Утром Линда разбудила Ананьева. Вкусно пахло кофе и чем-то жареным. У кровати стояли меховые тапочки.

– Где мои сапоги? – пробормотал Ананьев.

– В прихожей. Я их вычистила. Вчера ты сказал, что должен быть на службе к девяти утра. Завтрак готов!

– Как я вчера? – спросил Ананьев.