Любомир и Айи

Внезапно поняв это, он начал размышлять о причинах метаморфозы, которая с ним произошла.

В конце концов, думал он, о русалках, леших и прочих представителях мира духов природы написано множество сказок, ему самому их тоже рассказывали в детстве на сон грядущий. Для него это не было откровением. Но одно дело читать об этом мире в книгах, и совсем другое – встретиться с ним, что называется, воочию.

«Кто всерьез думает, что однажды сказка может стать былью? – мысленно задавался он вопросом, словно пытаясь оправдаться в собственных глазах. – Пусть первый бросит в меня камень».

Он вспоминал общеизвестные сюжеты в мировой литературе – «Ромео и Джульетта», «Фархад и Ширин», «Лейли и Меджнун». Но как только пытался добавить в этот список «Любомир и Айи», то все рушилось, как карточный домик при порыве ветра. Попытка поставить на одну доску людей и духов природы казалась кощунством, насмешкой над родом человеческим.

«Но почему русалка не может любить, как Джульетта, а леший – страдать подобно Ромео? – спрашивал он сам себя. – При условии, что они не сказочные персонажи, а реально существуют».

Но в этом-то и была загвоздка. В своей жизни он встречал людей, которые признавались, что в определенных жизненных ситуациях они теряли способность чему-либо удивляться. Но одно дело, когда ты ничему не удивляешься, потому что уже не можешь, и совсем другое – когда ты веришь во все происходящее, каким бы необыкновенным оно не казалось. Он же находился между этих двух берегов – был уже не способен удивляться, однако все еще не мог поверить в существование духов природы.

Чтобы перестать сомневаться, одной Айи мало, ему надо встретиться еще и с Любомиром.

Придя к такому выводу, Игорь прибавил шаг. Нетерпение его было так велико, что он решил не дожидаться, когда откроется станция метро, а пойти пешком. От станции метро Площадь Ленина до парка Сосновка было всего десять километров. Даже не спеша он мог покрыть это расстояние за пару часов. А прогулка успокоила бы его мятущуюся, раздираемую противоречиями, душу.

Пепельно-белые облака бесконечной чередой плыли по блекло-синему небу, часто меняя свои очертания под порывами ветра. Бессмысленно горели фонари, освещая пустые улицы. На востоке начало разгораться зарево, предвещая рассвет. Игорь шел и что-то бормотал себе под нос. Но это был не приступ безумия, как могло показаться со стороны, а стихотворение, которое, думал он, предельно точно отражало обуревавшие его сейчас мысли и чувства.

Я полу-безумец

и полу-мудрец,

А также герой и подлец -

вполовину.

Ночной

одичалой

беззвездной

порой

я жизни боюсь

и – боюсь,

что я сгину…

Я так и живу -

только

на

половину.

Говоря откровенно, а иначе говорить с самим собой и нельзя, Игорь Артемович Глебов и раньше в глубине души считал, что существование, которое он вел до этого дня, можно было назвать жизнью с большой натяжкой. Он не любил свою работу в банке, тяготился ею. Не заводил семьи, потому что не хотел обременять себя заботами о жене и детях. Не имел друзей, не веря в искренность и честность других людей по отношению к себе. Если это и была жизнь, то лишь наполовину, и то худшую. В действительности, подозревал Игорь, он просто боялся жить по-настоящему, без оглядки и страха. Возможно, это было мудро, с одной стороны. Но с другой стороны – просто безумие, признавал он по здравому размышлению.

«Жизнь слишком коротка, – рассуждал он, словно в бреду, – чтобы беречь ее на черный день, будто положив на депозит. Можно просто не успеть начать жить, как придет время умирать. Не говоря уже о том, что булгаковский Воланд был абсолютно прав – жизнь человеческая может окончиться внезапно, в любой момент, и тогда уже точно будет поздно жалеть о том, что многого не успел…»

Эти мысли и раскаяние зрели в нем давно, но до этой ночи он гнал их прочь, не находя в себе силы изменить свою жизнь, идущую по накатанной колее, обеспеченную и, в общем-то очень комфортную. Но встреча с женщиной, считающей себя русалкой и страдающей от разлуки с любимым, потрясла его, заставила по-иному взглянуть на собственное существование. Он уверял себя, что идет на рассвете в парк Сосновка, чтобы найти там не лешего, а самого себя.

Любомира, скорее всего, просто не существует, думал он, да и женщина на Пироговской набережной, вероятно, была обыкновенной сумасшедшей, для которой реальный мир превратился в сказку. Но это ничего не меняло.

«Пусть вся эта история выдумана, и нет ни русалки, ни лешего, но я-то есть! И сейчас, может быть, впервые в своей жизни, я поступаю неразумно, но зато по собственной воле, а не потому, что мне кто-то это навязывает». Игорь был чрезвычайно горд собой, думая так. Он был уверен, что при любом исходе этой истории с завтрашнего дня начнет новую жизнь. Игорь еще не знал, чем она будет отличаться от прежней, об этом еще надо было подумать, но решение было принято.

«Как не преминул бы заметить Илья Артурович, dixi, – вспомнил он вдруг привычку старого букиниста употреблять по любому поводу латинские выражения, и невольно рассмеялся. – Я сказал. И сказанное обжалованию не подлежит».

Так, смеясь, Игорь и вошел в парк Сосновка.

Скрестив ноги наподобие рыбьего хвоста, Айи, гибко извиваясь всем телом, стремительно плыла по течению. В таком темпе она могла двигаться часами. Иногда она заплывала из Большой Невки в Финский залив, а из него – в Балтийское море и возвращалась обратно, не ощущая усталости. Однако сегодня она направлялась в противоположную сторону. И вскоре оказалась там, где они впервые встретились с Любомиром.

Это люди полигамны, и за свою жизнь один человек может любить многих. Русалки и лешие однолюбы. Они могут полюбить только раз и навсегда. И никакая другая любовь уже не оживит их сердце, не взволнует кровь, не осветит счастьем глаза. Лишившись возлюбленного, они обречены на одиночество или смерть от тоски. Из всех живых существ еще только лебеди способны на такую жертвенность. Если погибает один лебедь, то второй поднимается в небо и камнем падает вниз, убивая себя. Когда Айи узнала об этом, то не удивилась. Она и сама поступила бы точно так же, узнай о смерти Любомира. Но пока он был жив, будет жить и она. И день за днем, век за веком возвращаться на место их первой встречи.

Она хорошо помнила тот день. Здесь река делала изгиб и тогда почти вплотную приближалась к лесу. Было солнечно, она купалась на мелководье и слушала пение лесных птиц. Постепенно все они замолкли, осталась только одна. Ее пение было чудесным. Оно волновало Айи, пробуждая в ней спящие доселе чувства. Она была очень юной и еще не познала любовь. А птица пела о радостях любви, о счастье, которое она дает, о ее сладостных мучениях и безумных восторгах. Айи заслушалась и даже перестала плескаться в воде, боясь спугнуть крылатого певца. Но вскоре она заметила, что мелодичные звуки приближаются, становятся громче. А потом между деревьями мелькнула тень, и из леса вышел тот, кто все это время играл на дудке, имитируя пение птицы. Солнце слепило ей в глаза, и она видела только тень его фигуры в ослепительном ореоле. Это был Любомир. Таким он ей и запомнился навсегда. В ее сновидениях и грезах наяву от него всегда шел свет, словно он сам был солнцем и излучал сияние. Это было прекрасно. И сам Любомир был прекрасен. Он осветил жизнь Айи, превратив ее в вечный праздник. Правда, он утверждал, что это она сделала его счастливым и озарила его жизнь светом, которого ему так не хватало в мрачных дебрях леса, где кроны деревьев смыкаются над головой, не пропуская солнечных лучей. Иногда они даже спорили, кто из них подарил другому больше счастья. Но Айи-то знала, что права она, и уступала только из любви к нему. И, уступая, чувствовала себя еще более счастливой оттого, что этим доставляла радость Любомиру…

Это было очень давно. С тех пор многое изменилось. Теперь вольную прежде реку сковали гранитные берега, вдоль которых выросли каменные дома, похожие на надгробные плиты. Леса не было и в помине. Пустыня, пыльная, воющая, смердящая, сменила цветущий благоухающий оазис. Айи страдала при одной мысли об этом. А когда видела воочию, то слезы невольно наворачивались на ее глаза. Но, тем не менее, она каждый раз возвращалась сюда. Ее влекла неодолимая сила, которой она не могла противостоять. Айи надеялась, что однажды она снова увидит на берегу Любомира, который стоит и ждет ее, как это бывало встарь. Иногда ей даже казалось, что она видит его. Но затем она понимала, что зрение обмануло ее. Это был только солнечный блик, отраженный стеклами домов…

Айи высоко поднялась из воды, чтобы окинуть взором всю набережную. Но та была пуста. Одиноко и тускло горели фонари. Краешек неба приобрел зловещий пурпурный оттенок. Где-то в той стороне томился в своем плену ее любимый, тоскуя о ней.

Айи не выдержала и громко, протяжно закричала:

– Любомир!

Но никто не откликнулся. Только вспугнутая чайка начала носиться над водой, издавая жалобные звуки. Айи заплакала. Плеснули волны над ее головой и разошлись в разные стороны, разбились о гранит. Поверхность реки опустела, отражая нависшие над ней темные дома и мрачные мосты…

Любомир вздрогнул. Ему показалось, что кто-то зовет его. Он прислушался. Но призыв не повторился. Только сосны высоко над головой постанывали и скрипели под порывами ветра. Показалось, подумал леший. И почувствовал, как притихшая ненадолго тоска по Айи начала снова глодать его сердце подобно дикому голодному зверю.

Любомир закручинился. Он отдал бы все свое былое могущество, лишь бы ему позволили свидеться с его любимой. Но теперь у него нет ничего. Откуда лешему взять мощь, как не от леса? А в крошечном захудалом парке, исхоженном вдоль и поперек людьми, леший слаб, как младенец. Но рискни он выйти из-под защиты деревьев, и вовсе лишится последних сил. Любомир навсегда запомнил ту ночь, когда однажды он попытался добраться до реки, где прежде встречался с Айи. Это был настоящий кошмар! Выйдя из парка, он не сделал и нескольких шагов, как его ноги и руки сковали неодолимые цепи. Беззащитный и жалкий, он едва смог вернуться обратно, нырнуть под спасительную сень деревьев, перевести дух. Такого унижения и бессилия он не испытывал прежде никогда.

Любомир горестно вздохнул. Он чувствовал себя узником, и где – в лесу! Только мысли об Айи не позволяли ему зачахнуть, помогали превозмогать постоянно терзающую его боль.

Леший подошел к самой высокой сосне и начал взбираться по ней. С вершины этого дерева в лунную ночь он мог увидеть тускло поблескивающий кусочек реки, но, возможно, ему это только казалось. Тем не менее, он часто подолгу просиживал на сосне, с тоской смотря вдаль. Иногда он поднимал голову и рассматривал звезды на небе. Любомир знал, что если выбрать в качестве путеводной одну из них, самую яркую, то он мог бы дойти до реки, даже если бы не было деревьев, по которым он в прежние времена ориентировался безошибочно. Эта мысль приносила ему несколько радостных мгновений. В своих мечтах он не раз совершал этот путь. И в конце его сжимал в объятиях нежно любимую Айи…

Любомир оперся руками о ветви, чтобы не сорваться и не упасть, и громко закричал:

– Айи!

Но никто не откликнулся, только где-то в отдалении залаяла встревоженная бродячая собака. Любомир медленно спустился и ушел, понурив голову, по узкой, едва заметной тропинке, ведущей в глубокий, закиданный валежником, овраг…

А ветер, устав играть с соснами, подхватил крики русалки и лешего, и еще долго кружил в небе над спящим, ничего не ведающим, городом зов любви, нежности и одиночества:

– Любомир!

– Айи!

Но мало ли что носит ветер… Да и кто к нему прислушивается…