Психолог

– Да… простите меня, я… – начал было Зигмунд.

– Ничего страшного, боже правый, что вы говорите, – залепетала женщина. – Вы же устали с дороги, не утруждайте себя…

– Нет… – язык у аудитора заплетался, нехотя выплевывая нужные слова. – Дорога была вовсе не долгой, просто я сегодня встал очень рано, да и эти многочисленные государственные дела…

– Конечно-конечно, – женщина, как мельница, замотала головой. – Столько дел, вовсе не понимаю, как вы успеваете со всем справляться! Уже почти ночь на дворе, господин, не изволите ли…

И она радушно вызвалась проводить Зигмунда до его спальни. По пути он попросил показать уборную.

Бытовые вопросы, лениво подумал Зигмунд, тяжело ложась в кровать. Совершенно не совместимые с его показной должностью.

Так нельзя, сказал он себе, закрывая свои сонные глаза. Они еще посовещаются ночью, а утром совершенно точно придут к выводу, что никакой он не аудитор. Или уже догадались.

Какая разница? Он же и правда не аудитор.

Спину слегка ломило от долгого сидения на стуле.

Он старый больной, никому не нужный человек. Просто старик, доживающий свой век.

По щеке покатилась пока еще единственная слезинка.

Да. Как приятно было жалеть себя в столь сытом и умиротворенном состоянии.

Ничтожество. Пустое место. Человек, выброшенный на свалку истории. Человек, который никогда и не жил толком.

Он плакал. Старался плакать тихо, но через несколько минут уже перестал об этом беспокоиться.

Действительно, какая разница?

Опустошив свое больное сердце от накопившихся слез и душевных страданий, он лег лицом к стене, поплотнее укрылся теплым шерстяным одеялом, зарылся в мягкую объемную подушку, прижал к себе, обняв обеими руками, вторую подушку и мгновенно заснул.

X

Зигмунд хорошо запомнил этот момент. Он тогда стоял у окна, отвернувшись от своего собеседника.

Через окно в ту самую ночь мало что можно было разглядеть, хотя он и не старался – слишком много неприятных чувств поднималось в его темной душе.

– Так вы говорите… – начал он, но тут же осекся, пытаясь собраться с мыслями.

Он хотел повернуться к человеку, сидящему за его спиной на краю кровати, но тело его словно оцепенело.

– Вы говорите… – нет, он никак не мог взять себя в руки.

Первый раз за долгое время его окружило липкое и навязчивое чувство страха. Ранее была лишь тревожность за его будущность, но это были, скорее, философские мысли. Какое место в этом мире он занимает, что ему делать со своей никчемной жизнью?

Но теперь все было совсем иначе. Ему было просто страшно в строго экзистенциальном смысле. Ведь он так и не научился психологически справляться с угрозами.

– Я говорю, – веселым голосом подтвердил мальчик, лежа на кровати и небрежно болтая ногами.

На несколько минут в комнате повисла неопределенная пауза, которая могла бы длиться и вечно (Зигмунд не возражал), если бы мальчику не надоело. Он резко встал на ноги и подошел к книжному шкафу, начав внимательно рассматривать корешки старых изданий.

– Послушай, Зигмунд, к чему ты так напрягаешься? Я же тебя нисколько не оскорбляю, не шантажирую и тем более не угрожаю, – медленно проговорил Келен, водя своим ухоженным пальчиком по пыльной полке.

Эта явно невпопад брошенная фраза заставила Зигмунда повернуться к нему. В глазах его читалась бурная смесь из смущения, негодования и презрения.

– То есть вы всерьез считаете, что, высказывая свое намерение меня…

Зигмунд на мгновение остановился, пошатнулся и начал терять равновесие, словно был пьян. Лишь случайное прикосновение руки о холодный подоконник воззвало его к разумным чувствам.

Он собрался с мыслями и решил начать снова. Мальчик терпеливо ожидал, лениво перелистывая страницы какой-то книги.

– Вы ранее высказали свое намерение меня… убить, – Зигмунд наконец смог выговорить это чуждое его гуманистическому уму слово. – И вы действительно считаете, что это не угроза?

Мальчик лишь отмахнулся, словно сама высказанная Зигмундом мысль представляла собой нечто заурядное и не стоящее особого внимания.

– Конечно же, нет! – улыбаясь, воскликнул Келен, поднимая глаза на старика.

Зигмунд вздрогнул, когда черный взгляд мальчика прошил его насквозь, но смог удержаться в вертикальном положении, хоть все его тело и колотила сильная внутренняя дрожь.

Его мозг, его чувства, его душа – все вместе они буквально источали панические ритмы, предупреждая о стоящей перед ним опасности. Его тело вырабатывало адреналин в столь ненормальных количествах, что от своей неопытности и домашнего образа жизни он буквально оказался пригвожден к месту, не имея возможности пошевелить и кончиком пальца.

Этот… это… эта персона, что стояла сейчас перед ним, была не чем иным, как монстром. И от того, что чудовище предстало перед ним в обличии маленького мальчика, не становилось легче.

Келен был не просто стар – он сочетал в себе несколько жизней одновременно. В легендах о темных душах говорилось о древних, которые настолько хорошо умели контролировать паразита, поселившегося в их теле, что могли жить на протяжении многих сотен лет.

Но легенда неспроста оставалась таковой. Практически невообразимо было представить себе, что кто-то в этом мире мог одержать верх над темной душой, которая со временем пожирала и завоевывала внутреннее Я своего бывшего хозяина, сводя последнего в могилу.

Да, человек становился сильнее. Да, он вбирал в себя опыт многих прожитых лет. Но внутренний баланс постепенно разъедался под воздействием пагубных мыслей и действий, и человек переставал осознавать причинно-следственную связь своих действий, попросту становясь сумасшедшим маньяком. А на таких монстров мир всегда находил управу. Простой, но крайне разгневанный люд, наемники, которые за большие деньги нашли бы и предали земле кого угодно, а также печально известные государственные аудиторы преследовали подобных созданий, и в конечном итоге всех, кто был одержим темными душами, ожидал скоропостижный и крайне нелицеприятный конец.

Так раньше думал Зигмунд. Поэтому он и считал себя и своего бедного друга Малькольма безвозвратно погибшими. Если ты сопротивляешься злому духу, то он, не находя нужной ему подпитки отрицательной энергии, начнет пожирать своего временного хозяина. И тогда ты умрешь в страшных муках от болезни, против которой нет известного лекарства. От болезни, что поражает душу, нервы, а затем и всю физиологию тела. Ты умираешь в столь сильных муках, что жалеешь о том, что вообще когда-то жил.

Остается лишь выходить на свежий воздух и орошать его кровью и криками убитых, замученных тобою людей. Но так ты тоже долго не протянешь, ведь стрела быстрее мысли. А много стрел тем более.

И вот перед ним стояло, как ни в чем не бывало, доказательство его ошибочных рассуждений. Если, конечно, Келен не врал, но Зигмунд не мог заметить блеф – ни по жестам, ни по интонации голоса, ни по выражению глаз.

Ужасало и то, что темный дух захватил мальчика в столь юном и невинном возрасте. Зигмунд одновременно внутренне переживал о том, как тягостно юнец пережил вселение в себя мерзкого паразита, если даже взрослые мужи с крепким и развитым рассудком умирали в муках, пытаясь вобрать в себя темного духа. Но также в его голову приходили крайне мрачные мысли о том, насколько изощренным (извращенным?) должен быть ум Келена, если он смог прожить так долго.

Перед Зигмундом стояла не только живая загадка, но и самая сильная угроза, когда-либо встречавшаяся в его жизни.

– Это никакая была не угроза, – миролюбиво произнес мальчик, игриво пожимая плечами. – Скорее, ультиматум. Но я же дал тебе выбор!

– Ультиматум – это не выбор. Никогда нельзя считать выбором ситуации, в которой на одной чаше весов стоит смерть.

– О, ты совсем ничего не понимаешь в выборах, – нравоучительно заметил мальчик.

Он аккуратно положил книгу обратно на полку и снова вернулся к кровати.

– Смерть всегда незримо присутствует в нашей жизни, Зигмунд, – загадочно произнес мальчик. – Но далеко не всегда нам дают шанс выбрать ее. Тебе в чем-то повезло.