Девушка по имени Августа

У спокойствия столько залогов, что всех и не упомнить.

Спокойствие – оно как карточный домик. Стоит только подуть с любой стороны, и домик развалится.

«Unverhofft kommt oft», – говорят немцы. Неожиданное приходит часто.

2

«Прогресс»

Благословен тот, кто придумал наушники. Сосед справа заснул сразу же после того, как поезд тронулся, и заливисто храпел на весь вагон. Откуда-то сзади ему «подпевали», правда, не столь громко. Александр надел наушники и за время пути посмотрел два фильма – «Джентльменов удачи» и какой-то зарубежный боевик, название которого стерлось из памяти еще во время просмотра.

Минут за пятнадцать до прибытия пассажиры начали выстраиваться в очередь на выход. Сначала стояли в тамбуре, но скоро и по проходу между креслами потянулся «хвост». Это удивительное нетерпение друг Александра Андрей объяснял въевшейся в гены памятью о временах повального дефицита, когда очереди были везде и повсюду. В том числе и носильщиков на вокзалах не хватало, вот и торопились люди поскорее выйти на перрон, чтобы не пришлось на себе волочь весь багаж до транспорта. Объяснение на первый взгляд выглядело логичным, но Александр придерживался иного мнения. С точки зрения психологии подобное поведение скорее объяснялось не памятью о былых временах, а временами нынешними с их обостренной конкуренцией, возведенной чуть ли не в корень бытия. Боязнь того, что опередят, обойдут, оттеснят, вынуждает пассажиров вылезать из удобных кресел и проводить остаток пути на ногах. Это не спешка, а очередная попытка утвердить свое превосходство над ближним.

Конфуций был не совсем прав, когда утверждал, что благородный муж думает о морали, а низкий человек – о том, как бы получше устроиться. О том, как бы получше устроиться, думают все люди. Человек рожден для счастья, разве не так? Но и о морали забывать нельзя… Скорее всего, Конфуций имел в виду, что низкие люди думают только о том, как бы устроиться получше, а тот, кто записывал его высказывания, этим словом пренебрег…

Додумать Александр не успел, потому что поезд остановился и пора было выходить вслед за теми, кто натолкнул его на размышления.

Отсутствие громоздкого багажа – одна из непременных составляющих удовольствия, получаемого от поездки. Рецепт правильных сборов прост. Собери все, что хочешь взять с собой в дорогу, и отложи в сторону то, без чего сможешь обойтись. Что осталось – бери с собой. В результате багаж будет состоять из одной небольшой сумки, а не из нескольких громоздких чемоданов.

Театр начинается с вешалки, а клиника – с вывески. Мало кто довольствуется белыми буквами на синем фоне, всем хочется подчеркнуть свою респектабельность. «Первая реконструктивно-пластическая клиника «Прогресс» переплюнула, то есть затмила все известные Александру учреждения. Вывеска была медной, огромной и прекрасно гармонировала с массивными старинными ручками на массивной двустворчатой двери. Александр поверил бы, если бы ему сказали, что дверь вместе с ручками перекочевала сюда из какого-нибудь дворца, уж очень она не была похожа не новодел.

Вестибюль клиники удивлял обилием мрамора, огромной люстрой на цепях и количеством лепнины на потолке. Придверный охранник был одет в парадную форму неизвестной армии – галуны, аксельбанты, громадная кокарда на фуражке. Язык так и чесался назвать охранника «вашим превосходительством», но Александр переборол искушение и попросил проводить его к главному врачу. Но старинное словечко «благоволите» в свою просьбу все же вставил, не смог удержаться.

В коридоре светильники были поменьше, но тоже на цепях, благо высота потолков позволяла. Мраморная тема достигла своего апогея в одинаковых приземисто-широких вазах, расставленных по подоконникам. На ручках ваз сидели маленькие купидончики и грустно заглядывали внутрь.

Кабинет главного врача оказался уменьшенной копией вестибюля, только без колонн и с письменным столом вместо стойки ресепшен.

– Как вам наши пенаты? – первым делом поинтересовался главный врач.

Слово, употребленное не совсем кстати и не совсем правильно, тем не менее прекрасно подходило ко всему этому вычурно-несуразному великолепию.

– Впечатляет, – лаконично и честно ответил Александр.

– Сестра моя называет это безвкусицей, возведенной в запредельную минусовую степень, – неожиданно сказал главный врач. – Она в Русском музее работает, привыкла к настоящей красоте. Но наша роскошь работает, клиенты впечатляются с порога. Это своеобразный посыл такой… Я, знаете ли, придаю деталям очень большое значение. Взять хотя бы название. Я голову сломал, думая о том, как правильно назвать клинику. Так, чтобы подчеркнуть ее приоритет над всеми остальными и заложить в название какой-то позитивный стимул. Но в итоге придумал то, что надо. Замечательное название, правда?..

«Бывает и хуже», – подумал Александр, вежливо кивая головой.

– Произнося название нашей клиники вслух, нам желают прогресса. По многу раз в день! Каждый день! Раз – прогресс, два – прогресс и так далее… Мы, конечно, процветаем не только за счет этих пожеланий, но они вносят свою лепту…

«Чудак», классифицировал Александр. Образ чудака прекрасно дополняли характерная чеховская бородка и очки в тонкой круглой оправе, похожие на пенсне.

Перейдя к делу, главный врач мгновенно посерьезнел и уже не выглядел чудаком.

– Сергей Иванович – мой давний знакомый, поэтому я сам не хочу его оперировать…

Это правильно. Родственников, друзей и давних знакомых лучше не оперировать. С одной стороны, личное отношение может повлиять на ход операции – рука под наплывом эмоций дрогнет или паниковать начнешь, если что-то пойдет не так. Ну а в случае неблагоприятного исхода станешь терзаться и казниться всю жизнь, даже если ни в чем не виноват. Дело не в том, что по поводу неудач с незнакомыми до момента обращения пациентами врачи не переживают. Переживают, да еще как. Просто степень близости с человеком может сделать эти переживания очень сильными, помешать дальнейшей работе. С другой стороны, «свойское» отношение к врачу может стать препятствием для точного выполнения его требований и рекомендаций пациентом. И вообще – профессиональное лучше не смешивать с личным, так и для профессионального будет лучше, и для личного.

– Он с этим согласился и попросил меня порекомендовать ему хорошего врача. Нет, Александр Михайлович, вы не мне обязаны приглашением. У меня, знаете ли, принцип – никогда никому не рекомендовать никого из коллег. Обжегся несколько раз и установил себе такое вот правило. Поэтому Сережа сам проводил маркетинг. Я ему сказал – ты только определись, а дальше я все организую на высшем уровне…

«На высшем уровне – это как? – забеспокоился Александр. – Уж не стоят ли у них вазы с орхидеями в операционных и не настланы ли там персидские ковры?»

Оказалось, что не настланы. Рабочие помещения в клинике были оборудованы как положено, хотя определенная, если можно так выразиться, роскошь прослеживалась и здесь. Светильник над операционным столом был не просто современным, но и «умным». В него были встроены датчики, определяющие положение головы хирурга, чтобы над ней отключался свет, который не только светит, но и греет. Комфортней работать, когда тебе не «печет» сверху.

Дегтярский оказался превосходным ассистентом, из чего можно было сделать вывод о его профессионализме вообще. Такого в практике Александра еще не было, чтобы ассистент, с которым не успели сработаться, не просто делал то, что требуется, но и предвосхищал его желания.

Анестезиолог тоже оказалась на уровне. Что такое – хороший анестезиолог? Это тот, о котором во время операции забываешь напрочь. Анестезиолог обеспечивает операцию, то есть делает все для того, чтобы хирурги спокойно, не отвлекаясь, оперировали.

И пациент не подкачал – перед операцией держался спокойно, неуместных вопросов не задавал, в глаза врачам тревожно не заглядывал, даже пошутил по поводу того, что не успел сфотографироваться на память, и при этом как-то многозначительно переглянулся с Дегтярским. Приметливый и склонный к дедукции Александр сразу же сделал вывод о том, что кто-то из них, если не оба сразу, увлекается фотографией. Нынче многие увлекаются фотографией, это модно и, в каком-то смысле, стильно. Александр прошел через это в подростковом возрасте, еще в доцифровую эпоху. Фотографировал дешевой китайской мыльницей, относил пленки на проявку, печатал удачные кадры, собрал три обувные коробки с фотографиями и… понял, что это занятие ему надоело. Ну, запечатлел кучу разных мгновений, а что толку? Все равно важное, самое-самое, осталось в памяти и без фотоаппарата, а неважное и запечатлевать незачем. Так и бросил фотографировать. В смысле – на каждом шагу. Путешествуя, мог сфотографировать что-то понравившееся или оригинальное, но без фанатизма.

Производя блефаропластику, Александр размышлял о том, насколько вообще глаза являются зеркалом души. Вообще-то, в первую очередь, как и положено врачу, он думал об операции, о том, что он делал, но где-то там, за пределами, фоном шли мысли более глобального, если так можно выразиться, характера.

Сколько в создаваемом впечатлении зависит от самих глаз и сколько от их обрамления? Каждому бриллианту достойную оправу – разве не так? Что такое бриллиант без оправы? Драгоценный камень, шлифованный минерал, ценная вещь… Не более того, хотя и этого, в общем-то, достаточно. Но только оправа, соответствующая оправа, делает бриллиант произведением искусства. Бриллиант без оправы – ничто, как и оправа без бриллианта. Вместе же они способны поражать воображение, пленять, очаровывать, восхищать… Нам только кажется, что мы обращаем свое внимание на глаза собеседника, партнера, другого человека. Только кажется… На самом же деле мы обращаем внимание и на оправу, то есть – на веки, брови, глазные впадины… В первую очередь – на веки. Веки существенно изменяют взгляд. Наплывут сверху, отвиснут снизу мешками, и, как глазами ни сверкай, взгляд будет мрачным, тяжелым, «стариковским», тусклым. И никаким, даже самым волшебным, макияжем этого впечатления не исправить. Только оперативным путем. Устраняя излишки кожи и скопления жира, подтягивая кожу так, чтобы исчезли морщинки, хирурги не только возвращают взгляду былую живость, но и делают его ярче, выразительнее. От этого и все лицо молодеет.

Если бы надо было избавиться только от скоплений жира, то можно было бы обойтись лазером – сделать прокол вместо длинного разреза по краю века и удалить жир. Но «лишнюю» кожу таким образом не удалить, поэтому Александр разрезал, иссекал и филигранно зашивал. В пластической хирургии умение правильно зашить ценится не меньше, чем умение правильно отрезать. Плохой, грубый, заметный шов может в прямом смысле слова перечеркнуть работу хирурга. А хороший, правильный, шов ничего не перечеркнет, потому что его не видно. Рубчик тоньше волоса, да еще и спрятанный в естественной кожной складке… Такой не то что невооруженным, вооруженным глазом не углядеть!

– Половина операции ваша, Анатолий Викторович, – сказал Александр Дегтярскому после операции. – Вы прекрасно ассистируете…

– Ассистировать вам, Александр Михайлович, одно удовольствие, – ответил комплиментом на комплимент Дегтярский. – Такая четкость, ни одного лишнего движения…

Короче говоря, наговорили друг другу любезностей, выпили по чашке кофе, подкрепились бутербродами и пошли осматривать проснувшегося к тому времени пациента. Пациент держался молодцом, на вопросы отвечал по существу, то есть – полностью пришел в сознание и даже попросил зеркало, чтобы полюбоваться на себя в повязках и пластыре. Договорились, что завтра утром Александр приедет в клинику к десяти часам для очередного осмотра и потом, если все будет хорошо, уедет в Москву, оставив пациента под наблюдение Дегтярского.

Операция сама по себе была утомительной, да еще и вставать пришлось в пять часов утра, поэтому единственное, чего хотел Александр, так это спать. Но оказалось, что у Дегтярского другие планы на остаток вечера. Тоном, исключающим любые возражения, он пригласил Александра поужинать вместе.

– А я-то думал, что мы поужинали в вашем кабинете, – пошутил Александр и принял предложение.

Не принять было нельзя, ибо оно носило не столько личный, сколько дипломатически-протокольный характер. Дегтярский вызвал такси, и они поехали в ресторан куда-то на Васильевский остров. По аналогии с клиникой Александр ожидал чего-то помпезно-роскошного, но ресторан оказался небольшим, уютным, отделанным в стиле русской избы. И блюда здесь подавались простые, без вывертов – жаркое в горшочках, «самолепные», как было сказано в меню, пельмени, пироги, расстегаи, блины.

– Я – человек простой, и разные эти суши, пиццы и всякие там роллы не признаю, – доверительно признался Дегтярский, принимая у официанта кожаную папку с меню. – По моему убеждению, еда должна отвечать двум требованиям – быть вкусной и сытной. Все остальное – от лукавого.

– И свежей, – добавил Александр.

Официант изобразил на лице такое удивление, словно услышал нечто донельзя непристойное. «Как так можно! – укоряло его лицо. – Что значит «свежей»? У нас вся еда по определению свежая, или это вообще не еда!»

– Да-да, свежей, – кивнул Дегтярский.

Утром есть не хотелось, поэтому Александр обошелся одним яблоком. В поезде он ничего не ел, перед операцией было не до еды, поэтому бутерброды, съеденные в кабинете Дегтярского, организм переварил очень быстро и сразу же потребовал добавки. Александр заказал расстегай-ассорти – по одному с рыбой, с мясом, с курицей и с грибами, и телятину в горшочке. Дегтярский, едва заглянув в меню, попросил принести фаршированного карпа и двести грамм приличного коньяка. Так и сказал «приличного», без указания марки, из чего Александр сделал вывод о том, что заведение, которое они посетили, в целом достойное. В недостойном пренебрегать указанием марок нельзя, иначе есть риск нарваться на нечто немыслимо дорогое. Коньяк оказался неплохим, среднего уровня. Не бог весть что, но и не коктейль из разведенного спирта, колера, ванили и прочих ароматизаторов.

– Так приятно иногда вырваться из привычной рутины, – сказал Дегтярский, как только официант ушел. – Надо почаще вас приглашать, Александр Михайлович. Жаль, конечно, что вы не в Питере живете…

Александр немного напрягся – уж не будут ли его сейчас переманивать. У Геннадия Валериановича чуйка звериная, недаром он что-то заподозрил. Но Дегтярский начал развивать совсем другую тему, автобиографическую с малой толикой философии.

– Вот говорят – не было бы счастья, да несчастье помогло, а ведь так оно и есть. Я ведь, Александр Михайлович, Военно-медицинскую академию закончил, четвертый факультет. Хотелось, знаете ли, совместить в одном флаконе любовь к медицине и любовь к морю…

«Надо же!» – удивился про себя Александр. В сутулом близоруком собеседнике не было ничего бравого, военного и тем более – морского. Типичный гражданский гражданин, если можно так выразиться.

– А пока учился – язву двенадцатиперстной кишки нажил, – продолжал Дегтярский. – Приехал к месту службы в Североморск, пошел представляться начальству, и меня прямо на пороге скрутило. Сразу в госпиталь и на стол, а через полтора месяца комиссовали. Ни одного дня не успел послужить. Анекдот! А такие планы были, что аж дух захватывало! К сорока годам рассчитывал стать начальником крупного госпиталя в полковничьем звании, а в особо нескромных мечтах подумывал и о должности начальника медицинской службы Военно-морского флота. Вот так! Не боги горшки обжигают, и плох тот солдат, у которого в ранце нет маршальского жезла! А вместо этого чудесная перспектива работы хирургом в районной поликлинике. Застрелиться хотелось, честное слово, только не из чего было. Это сейчас в армию никого калачом не заманишь, а тридцать пять лет назад в военные училища серьезный конкурс был, а в Военно-медицинскую академию так вообще зверский. По двадцать человек на одно место, да каких человек! Лучших учеников со всего Союза! Вы молодой, вам этого не понять. Вы не обижайтесь, пожалуйста, это я завидую.

Александр заверил, что не обижается. В знак дружбы и взаимопонимания выпили по рюмочке.