Доля ангелов

И было отделение Интерпола.

Зачем оно было, толком ответить никто не мог. Как-то так повелось, уже привыкли, со времен далекой перестройки, когда в Дальнередькинске (по тем временам еще Дальнехренске) что ни день околачивалась целая толпа приезжих. Все они громко говорили, махали руками и строили планы по превращению захолустного сибирского городка в туристический центр или что-нибудь еще.

Потом толпа схлынула, а Интерпол остался. Начальник пожарной охраны Митрофан Гнатюк, мужчина солидный и обстоятельный, с кулаками, похожими на дыни и висячими казацкими усами, подвыпив, любил рассказывать, как его вызвал к себе тогдашний мэр Рябов-Мирцкявичус и показал гербовую бумагу с иностранными словами.

– А там прямо так по-английски и написано, – басил Гнатюк, – «организовать в Дальнехренске местное отделение Интерпола, для чего согласно штатному расписанию будет прислан специалист». Я и говорю мэру…

Дальше Гнатюка уже не слушали – надоел, да и хорошо знали, что ни слова по-английски он не понимает, даже надпись на батончике «Сникерс» не может прочитать, не перевравши.

Но Интерпол, как мы уже говорили, в Дальнередькинске был и даже работал. Находилось отделение международной полиции в небольшом деревянном пристрое между конторой ЖЭУ, крашеной в синий цвет и бревенчатым лабазом – старейшим в городе продуктовым магазином, который старики по привычке называли «сельпо», хотя на нем красовалась гордая вывеска «Гастрономия и напитки». Вывеску когда-то нарисовал Федька Маляр. Кривовато нарисовал, но и так сойдет.

На самом деле отделение Интерпола в Дальнередькинске было создано с особой целью, очень даже серьезной и неизвестной почти никому из местных жителей, даже вездесущей старухе Варваре Степановне Плотниковой по прозвищу Варька-Бородавка, из-за выдающейся детали внешности, украшавшей крючковатый нос. Бородавка знала все про всех, но и она не могла внятно ответить – на кой черт в тихом городке располагается учреждение с чудным названием «Интерпол». На самом деле, решение это было принято потому, что… Нет, давайте не будем торопить события.

Впрочем, до недавнего времени отделение международной полиции пустовало. Огромный висячий замок на двери никто не тревожил уже примерно год, и мальчишки из соседних дворов приспособили пологое крыльцо под свои посиделки.

Но однажды все изменилось.

В Дальнередькинск пришла зима. А вместе с зимой в город пришел худой черноволосый человек, зябко кутающийся в модное, но слишком тонкое для этих мест пальто. На ногах у чернявого, носатого и небритого парня были джинсы и лакированные итальянские ботинки, под мышкой – кобура скрытого ношения, на голове – ушанка (или, скорее, то, что в Москве на Арбате доверчивым туристам впаривают ушлые торговцы). Так вот, на голове у жгучего брюнета была эта самая ushanka. В руках у него не было ничего. Кажется, так уже начиналась какая-то всем известная повесть, но что поделать, если именно так все и обстояло на самом деле.

Небритого и очень голодного парня звали Филипп Айноа Рафаэль Хуан Сегурола де Лос Ремедиос Алькальде. Что-то из этого, несомненно, было именем, а что-то – фамилией. Но, поскольку Филипп Айноа (давайте называть его так) был баском, а жители этой маленькой, но гордой местности любят необычные для сибирского слуха имена, то что именно в этом перечне могло считаться фамилией, мы не знаем. Да это и неважно. Важнее то, что Филипп Айноа был новым начальником дальнередькинского отделения Интерпола. И новое назначение его не слишком радовало.

Так уж повелось, что в Дальнередькинск вот уже лет двадцать ссылали тех, кто чем-то проштрафился или не сошелся характерами с европейским начальством. Филипп Айноа, парень по-баскски горячий, пострадал за свой служебный энтузиазм.

– Тебя интересует русская мафия, да, Алькальде? – заместитель шефа испанского бюро Интерпола кипел от злости как чайник, и даже подпрыгивал в кресле. Это было очень смешно, но Филипп Айноа стоял с каменным лицом, уткнувшись взглядом в пресс-папье на обширном столе начальства.

– Ты на ней совсем свихнулся, дружок! – продолжал реветь шеф. – Я закрывал глаза на твои художества, но это… Русские туристы с кобальтовой бомбой?! Почтенное семейство богатого московского бизнесмена, который привез в подарок своим испанским друзьям их национальный… как его там… – шеф сверился с планшетом, – samouwar! Вот что это было! И ты надел на них наручники, а потом вывез из зала прилета как обезьян!

– Сведения нашего информатора были точны… до этого… – покаянно пробормотал Филипп, не отрывая взгляда от чертова пресс-папье с головой дракона на ручке.

– До этого?!

Заместитель шефа как-то очень быстро успокоился. Он повозил пальцем по экрану планшета и нехорошо улыбнулся.

– Сдается мне, что у меня есть, чем остудить твой пыл, Алькальде. Причем, хорошенько остудить в прямом смысле. Отправляешься в Сибирь.

– В Сибирь? – Филипп потрясенно уставился на лысину шефа. О Сибири баск знал только то, что туда, в бесконечные снега, ссылали преступников и неугодных. – Но шеф…

– В Сибирь, мой дорогой Филипп, в Сибирь. Я сказал!! – внезапно заорал заместитель начальника так, что покачнулось даже пресс-папье. Филипп Айноа похолодел, потому что припомнил рассказы о русском городке с непроизносимым названием. О нем очень любил вспоминать пожилой комиссар Диего Озокобальса, однажды в этом месте побывавший.

– Я ездил туда с делегацией, парень, – опрокинув в глотку стаканчик виски, подмигивал он Филиппу в субботнем баре, – году этак примерно в девяносто третьем. Да… И скажу тебе, это не для слабаков!

Дальше начинались зловещие, вполголоса легенды о бесконечных снегах и ледяных ветрах. Честно говоря, Алькальде сильно сомневался, что Озокобальса бывал в России дальше Москвы, но слушать его все равно было как-то неуютно.

Шеф не шутил, и в Сибирь ехать пришлось. Причем, в самом начале зимы, так что Филиппу пришлось взять с собой целую кучу теплой одежды. «Бери больше, парень, не пожалеешь», – хрипел пьянчуга Диего. Ну, Филипп Айноа и взял – своя ноша не тянет. Конечно, здраво рассудив, что в Москве, городе вполне цивилизованном, шуба на плечах только помешает, баск набил теплыми вещами огромный чемодан, положив сверху ноутбук. И в московском аэропорту с таким же непроизносимо-шипящим названием этот чемодан у Алькальде тут же украли.

– Сперли, значит, – вежливо-равнодушно кивнул головой русский полицейский, принимавший заявление о краже. – Так. Что там в списке? Шуба… искусственный мех. Хм. Это ясно, и это тоже… Ноутбук «Сони»… А здесь что? Так-так. «Преступление и наказание». Это книга?

– Да, да, – покивал Филипп Айноа. – Достоеффский.

– Понятно. Загадочную славянскую душу изучали. Бритва электрическая… Так. Не беспокойтесь, мистер… э-э… мистер. Найдем. Но не сразу, конечно.

Алькальде не понял слова «spiorli», но снова хмуро кивнул и подписал заявление.

Вот так и случилось, что в Дальнередькинск новый начальник местного отделения Интерпола приехал в тонком пальто.

* * *

Дальнередькинск привлек внимание международной полиции только одной, но незаурядной особенностью.

Именно в этом тихом и мало кому известном сибирском городке спокойно доживала свои дни Мария Долорес Бласка Принсипиа – мама первой жены, а точнее уже вдовы племянника известного колумбийского наркобарона Паоло Содобара (по прозвищу Эль Гордо или «Толстяк», что, впрочем, совершенно неважно, потому что для нашего рассказа наркобарон не имеет никакого значения). Сам племянник уже лет десять как преставился не вполне законным образом, а длинная и извилистая история, которая привела почтенную маму его жены в сибирский город, еще ждет своего мемуариста.

Первая жена племянника… и так далее – давным-давно вышла замуж в четвертый раз, жила в Германии и регулярно посылала Марии Долорес денежные переводы, каждый раз при этом утирая слезу, щедро разбавленную дорогой тушью. Сама же почтенная матрона, она же тетя Маша, Мария Дмитриевна или (для учеников старших классов дальнередькинской школы №1) «Марьдмитна», учила детей английскому и копалась в огороде. Не подозревая, что на нее нацелено неусыпное око Интерпола.

Впрочем, неусыпное ли… Замок, на который была закрыта деревянная дверь отделения Интерпола, потихоньку ржавел. Но тут в городе появился неутомимый Филипп Айноа, и все заверте…

Да нет же, не завертелось ничего, конечно. Все осталось так же, как и было – за исключением того, что участковый Комаров порылся в ящике стола и вручил новому начальнику здоровенный ключ на длинной цепочке.

– Это ваше, – сказал Комаров и зевнул, глядя, как посиневшие от холода и отсутствия бритвы щеки брюнета медленно розовеют. Потом участковый перевел взгляд за окно и хмыкнул:

– Ишь ты. Однако пурга будет. Вовремя вы успели-то.

Под одобрительное ворчание примчавшегося на пожарной машине Митрофана Гнатюка иностранец был одет в теплую куртку с натрафареченными на спине буквами «МЧС» и обут в кирзовые сапоги с войлочными вкладками. Ушанку ему оставили, хотя Гнатюк скептически хмыкнул:

– Дрянь это, а не шапка. Надует тебе уши, вот тогда побегаешь. Хотя…

И щелкнул крепким, как камень ногтем по звонкой бутыли за пазухой.

Замок с двери отделения Интерпола был торжественно снят, Филипп Айноа доставлен к месту работы и усажен за конторский стол времен первых пятилеток и трудового энтузиазма. Первое, что бросилось ему в глаза – компьютер, при виде которого Алькальде испытал священный ужас. Это был какой-то «пентиум», помнивший времена дикого накопления российского капитала, еще более дикого бандитизма, аэробики по телевизору и талонов на питание. Баск задумчиво протер рукавом куртки экран запыленного монитора и зачем-то щелкнул кнопкой. По экрану пошла зеленоватая рябь, а системный блок под столом внезапно захрустел так громко, что Алькальде показалось, что ему в ногу кто-то вцепился и начал пережевывать сапог. Похрустев с минуту, компьютер так же внезапно замолчал, экран погас и больше никаких признаков жизни древний аппарат не подавал.

– Экая хреновина, – сочувственно прогудел Гнатюк. – Ну ничего. Здесь у нас все на бумагах испокон веку.

И немедленно разлил то, принесенное с собой в звонкой бутыли, по трем стаканам. Алькальде хотел отказаться, но еще раз посмотрел на молчащий «пентиум», на вьюжные хлопья за окном, на потрескивающую под потолком лампу дневного света, густо увешанную паутиной – и сам не заметил, как выпил.

– Все пьют, – наставительно заметил участковый Комаров. – Вот и до тебя тут был немец, тоже пил. Францем звали. Франц Гроссбауэр. Приехал, помню, по весне. Бодрый такой, пузатый, в клетчатом пиджаке. Бумагами тряс, ноутбуком своим. А через полгода… да, Васильич?

– Точно, – хрустя огурцом, подтвердил Гнатюк. – Через полгода.

– …через полгода вышел ночью из подъезда, сел на лавочку и завыл. На Луну. И пока санитары не подъехали, в руки не давался. Петраков из третьей квартиры даже с карабином выскочил – думал, что волк.

– А где… он сейчас? – медленно спросил Филипп Айноа, старательно складывая в голове русские слова.

– Да в дурке он, где ему еще быть? – равнодушно отозвался участковый. – Ну, то есть, в больнице, – поправился он, поглядев на иностранца. – Лечится. Наливай, Васильич, выпьем за здоровье!

Выпили еще. И еще. Потом пели песни. А потом Филипп Айноа Рафаэль Хуан Сегурола де Лос Ремедиос Алькальде проснулся на казенном диване, заботливо укрытый сверху курткой с трехбуквенным трафаретом во всю спину. Сапоги с него кто-то снял и поставил у входа. В окно колотилось солнечное зимнее утро, пурга утихла и надо было как-то жить дальше.

* * *

Зачем нужен Интерпол, никто в Дальнередькинске не понимал. Ни тогда, в сумрачных девяностых годах, ни сейчас, когда все вроде бы успокоилось и пришло в порядок. Есть – и все тут, так московское начальство решило. А Москва – она от Сибири так далеко, что понимать ее прихоти не стоит и пытаться. Проще исполнять – до тех пор, конечно, пока по-живому не режут. Но ведь не режут же, вот и ладно.