Доля ангелов

– Значит, говоришь, сначала чай у тебя выдула эта животина, а потом еще и фикус вытянула?

– Сам бы не поверил, если бы кто рассказал, Тимофеевна! Так ведь плохим зрением не страдаю, это ты у нас окуляры носишь… Да и белой горячки вроде тоже нету. И даже таблетки не пью, только чайком пробавляюсь.

– Повезло тебе, Захар, – вздохнула Дарья Тимофеевна и подперла щеку кулаком, продолжая помешивать ложечкой в стакане. – Это ведь грациозник к тебе пришел. Теперь поселится, только не спугни смотри.

– Граци… чего? – не понял Просветов. – Это кто еще такой-то?

– Грациозник. Они редко кому дают себя увидеть.

– Что за звери такие? Даже не читал про них.

– Еще бы! – рассмеялась Стахеева. – О них в научных книжках не пишут, а ты, поди, такие только и читаешь.

Захар Васильевич смутился. И правда, фантастику всякую он не уважал, потому что – чего зря придумывать? В жизни, вон, чудес хватает, одно только что чай выпило до дна, а потом исчезло.

– Да ладно, тебе лишь бы позубоскалить! – рассердился он.

– Смех продлевает жизнь, – наставительно заметила бывшая библиотекарша. – Не сердись, Васильич.

Оказалось, что грациозники – звери очень скрытные и таинственные. И живут только там, где всегда порядок, а еще у хозяев хорошее настроение, никто ни с кем не ссорится и не ругается. Если кто-то плачет от горя или обиды, грациозник болеет и даже может умереть, такой нежный зверь.

– А с кем мне ругаться-то? – вздохнул Просветов. – Я и раньше-то со своей никогда не ругался. Так только, иногда цыкнем друг на друга. А сейчас – что мне, на Мурзика кулаком стучать? И плакать не с чего, отплакал я свое. Теперь каждый день радуюсь всякой мелочи.

– Вот поэтому грациозник к тебе и пришел. Они чуть что – и сразу исчезают, если что не по ним. А еще кошек любят.

– Да это я уже понял, – покивал головой Захар Васильевич, – и котейки, похоже, от них тоже балдеют.

– Чуют потому что.

– И что, от них польза-то есть?

Дарья Тимофеевна снова подняла очки на лоб и внимательно посмотрела в глаза Просветову.

– Васильич, – проникновенно сказала она, – я иногда думаю: ты правда дурачок, или прикидываешься?

Старый токарь хотел было снова рассердиться, но понял, что проще признать себя дураком.

– Да чего уж там, – сокрушенно махнул он рукой. – Дурак, как в картах, только «погонов» на плечи не хватает. Знаешь, Тимофеевна, у меня ведь даже прострел прошел, когда я на этого… грациозника просто посмотрел.

– И неудивительно. Пока он у тебя живет, болеть вообще не будешь.

– Ну? Эх, вот бы мне такого зверя по молодости, чтобы с утра похмелья не было… – лукаво рассмеялся Просветов в ответ на возмущенный взгляд Дарьи Тимофеевны. – Да ладно, Даш, ну шучу я. Сам понимаю – зверушка нежная, всякого грубого не терпит.

– Ты ей имбирное печенье покупай, – авторитетно посоветовала Стахеева, – вот такое, как у меня. Тогда вообще не оттащишь.

– Разоренье сплошное для пенсии, – снова вздохнул Захар Васильевич.

– Ну уж конечно! Как будто я не знаю, что ты своего Мурзика кормишь, как в ресторане.

– Так это кот, я ж его вот таким мелким в кармане пальто домой притащил… Мы в ответе за тех, кого притащили!

– Ишь, философ на пенсии, – хмыкнула Стахеева. – Вот и грациознику печенюшки не пожалей.

– Да уж придется. Как говорится, солдат ребенка не обидит. А токарь-лекальщик – тем более.

Захар Васильевич задумался и вдруг спросил:

– Слушай, Тимофеевна… А ты откуда так много про них знаешь-то? Если в книгах такое не пишут?

– Разные книги бывают, – задумчиво ответила Дарья Тимофеевна и опустила руку с печеньем под стол. Оттуда послышался негромкий хруст. Просветов приподнял скатерть и уставился на грациозника, аккуратно обгрызавшего имбирное печенье, не оставляя ни крошки. Тот был рыжий и синеглазый.

* * *

Ночью, впервые за несколько лет, Захар Васильевич Просветов спал крепко и видел хороший сон. Он улыбался и дышал глубоко и ровно, выпростав из-под одеяла руку и положив ладонь на бок кота Мурзика, растянувшегося рядом на кровати.

А на кухонной тумбочке медленно пустела оставленная на ночь чашка крепкого сладкого чая.

Время улетать

В каждом крупном городе, где есть университет, его корпуса любят разговаривать друг с другом. А вы не знали?

Кто-то недоверчиво хмыкнет и скажет: «Корпуса? В смысле, здания? Вот ведь, выдумал!» Но найдутся и такие, кто понимающе кивнет головой – знаю, мол, слышал. В шелесте ночного осеннего ветра, в гудении проводов, пересекающих улицы, в блеске оконных стекол. Корпуса, воспитавшие бессчетное количество студентов, и в самом деле не молчат. Да отчего бы им и не поговорить?

Вот и этот город не был исключением.

Здания, на которых висели таблички самых разных факультетов, были разбросаны здесь от центра до самых дальних районов. Дальше всех стоял корпус биологического факультета, который прочие считали бирюком и ворчливым занудой, хотя ему всего лишь очень скучно было стоять на месте бывшего болота. Тут поневоле заворчишь.

Но больше всего корпусов было, конечно, в центре – целый квартал, который иногда так и называли «студенческим». Новые дома здесь были перемешаны со старыми, еще дореволюционной постройки, чугунные решетки оград сменялись каменными, и даже чудом сохранившийся старый парк под боком у Главного корпуса шелестел под ветром.

Главный корпус считал себя гуманитарием и большим интеллектуалом. Еще бы, филологический факультет, отделение иностранных языков… Когда Главный говорил с остальными, то ронял слова веско, зная им цену и чуть снисходительно поглядывая на соседей, крыши которых, выступающие тут и там в разных кварталах, внимательно, и даже с некоторой робостью к нему прислушивались. Даже Матфак, сухой педант и логик, превыше всего ценивший цифры, не спорил с Главным корпусом. На то он и главный.

Некоторые корпуса в жизни не видели друг друга – городские расстояния мешают это сделать даже самому зоркому зданию. Так что они порой с легким недоверием слушали голоса невидимых соседей.

– Биофак? Да есть ли он вообще? – хмыкал Математический, щурясь всеми окнами, которых уже загорались вечерние огни аудиторий. – Где доказательства? Да, я порой слышу этот брюзжащий и вечно всем недовольный голос, но что с того? Возможно, это всего лишь чья-то неумная шутка…

– Биофак есть, – как всегда веско ронял Главный корпус, авторитетно поблескивая стеклянным вестибюлем, – он же входит в число моих факультетов. А значит, существует.

– Толку-то от него, – морщился тонированным стеклянным фасадом Юрфак, – птички, рыбки… Неприспособлен к жизни этот ваш Биофак. Провинция какая-то.

– Сам ты, – помедлив, отзывался Биофак, – богатенький выскочка. И все твои студенты, просто пустышки в галстуках.

– Да ты…

– Не ссорьтесь.

Этот медленный, скрипучий голос заставлял все корпуса уважительно и чуть испуганно притихнуть. Еще бы. Когда в разговор вступал сам Административный, даже Главный примолкал и становился как-то меньше размером.

Самый старый корпус, из красного кирпича двухвековой давности, раньше давал приют физикам, а совсем в незапамятные времена – веселым гимназистам. Но времена сменились, физический факультет переехал в другое здание. И корпус стал Административным, словно бы старый полковник получил генеральские эполеты и был отправлен на почетную пенсию. Все другие втихомолку называли его просто – Старик.