Там, где вечности нет и в помине,
По мановению всех дуновений,
Всех Дунаевских и взмаха ресниц,
Жизнь улыбнулась в глаза Мельпомене,
Перепиликав оркестр вселенский —
Перекликавшейся парой синиц!
6.
Когда-нибудь небо – размером с окно,
Когда-нибудь серого неба сукно.
И рядом: ни дома, ни Дона,
ни лебеди белой,
ни царства Гвидона,
ни взгляда родного.
И сомкнуты губы,
и сад вечереющий, а в далеке,
кисельного берега край в молоке —
вспомнится снова.
Последним, не дай бог, остаться, кто вёл
Под ручку, как будто, под музыку пчёл,
Уснувшую душу в горнило цветка,
Кто лишнюю жизнь продавал с молотка;
Уж лучше валяться на паперти века чужого.
И след от сгоревшей мечты, будто след от ожога,
На сердце. И дождь тишины – дождь, который
Застенки мокрит, льёт за стенкой столетней конторы…
Я лишь притворяюсь живым, я живу – в меру сил?!
Дождь, падая, шёл – моросил, моросил, моросил…
Когда-нибудь не на года – на недели и месяцы,
А то на минуты счёт жизни, на дни.
Мерцают докуренных судеб огни…
Эх, вместо бы месяца на небосклоне повеситься…
И, как подаяние, на распростёртой ладони уместятся —
Голодные крохи времён или слёзы,
мешавшие вдоволь и вдосталь проститься:
С нашитой на занавес, канувшей за морем, птицей,
с эскадрой виднеющихся навсегда кораблей,
вовсю преисполненных дымом,
за всех распростившихся с домом,
сжигающих в топках: остатки надежд и углей.
Когда-нибудь – слёзы по впалым,
усталым окраинам глаз – пересохнут, одна за другой.
И тысячелетние сны, прерываясь на явь,
убаюкают душу, укрытую стареньким пледом.
И ты, мой товарищ по жизни смертельной —
живущий, живущая следом;
И ты, моя радость, и ты, мой вселенский дружок дорогой,
Уснёшь в этот раз… И останется путь,
истопленный в топке и стоптанный, пусть,
никому не известен, не слышен, не выдан, не ведом.
Всем тем, кто вослед: никуда не идти,