8.
Наш сад поднебесный, который
Последний рубеж обороны.
Вокруг – пламенеют моторы,
Стрелки – выстрел в спину коронный,
Арена, шатёр декораций,
Глазастая дурь экстремалов…
И в голос молчащий Горацио,
И Господа Гамлету мало!
Четыре стены, одеяло,
Ограда могилы, альбомы —
Последний рубеж, обуяла
Вселенская дрожь и ведомы
В рай дудочкой, к самому краю —
Прожорливой бездне жаркое!
Сам дудочник наш, умирая,
Не знает что это такое…
В бегах мир. Побеги, да корни.
Мы, за руки взявшись, прикроем…
Стоим, до конца не покорны,
Корниловским каменным строем!
Наш сад – это наше земное —
Небесной земли уголочек.
Эй там, кто остался, за мною,
Сражайтесь, без проволочек,
За небо, за жизнь – не такую
Как эта, здесь боги убоги!
Плакучею ивой тоскую
О небе высокой дороги.
9.
С чего-то же можно начать
этот звёздный, неслыханной благости сад в вышине?
С полуночной светлости взгляда в погасшем окне;
С сухого бокала вина, оживившем рубины столетий;
Теряющих розовость роз восходящие плети…
С легчайшей, безумно далёкой, с нечаянной и одинокой
повадкой летать – скорых пташек.
Смеющийся мелом: на клятвах, молитвах, знамёнах, заборах, – всевидящий Гашек —
Раскрыт на странице, пусть кажется, двадцать второй…
С того ли начать, что, вот так, насовсем, навсегда – ни при чём:
к миллиардам напрасных людей, к мириадам их дел и событий —
сад с видом на небо – любите, любите, любите, —
цветущей вселенской июньской порой!
Наш сад с не заплаканной прелестью… Где, в дымке талой
Начало безвременных необозримых седин?
Лишь сердцем на дне тишины моя жизнь разгадала
Размах одиночества, с грустью в обнимку сидим
В сгустившейся ночи – под куполом цирка, где грозди
Наклеенных звёзд, где с придуманных с горя богов
Сошла облицовка: «Не трогайте верящих, бросьте,