Наследие предков. Том 1. Горы будут молчать

Наша цель: не допустить фашистов в пещеры Кавказского хребта на контролируемой нами территории, потому как последствия использования этих пещер врагом предвидеть невозможно. Ваша основная задача весьма непростая: взять живым кого-нибудь из высадившихся диверсантов абвера в качестве «языка». Не мне вам рассказывать об уровне подготовки разведки вермахта и общей сложности операции. Поэтому высшим руководством задачу было решено поручить именно вашему отряду. Горное обмундирование и все необходимое вы получите у моих подчиненных. Когда сможете приступить к выполнению операции?

? Завтра на рассвете выдвигаемся, – коротко пробасил казак. ? Это все?

? Ну, в общем, вся информация, которой мы располагали, теперь вам известна. Можете идти, капитан Смирнов вас проводит, – хозяин кабинета поднял трубку телефона и вызвал к себе подчиненного.

Старший майор госбезопасности Рухадзе с опаской посмотрел на захлопнувшуюся за мрачным гостем дверь и, протерев скомканным платком вспотевший лоб, тяжело выдохнул. В памяти вдруг всплыли слова знакомого полковника из Главка про этого головореза со товарищи, которых даже не селят вместе с остальными сотрудниками, опасаясь за психическое здоровье последних, так как казаки были великие мастера морочить головы и вводить присутствующих в какие-то гипнотические состояния, вселяя в сердца необъяснимый страх перед ними. А про то, что это казачье племя, по слухам, вытворяло в тылу противника, и говорить страшно. Таким талантливым головорезам даже простили гибель взвода НКВДэшников в обмен на их клятву преданно служить трудовому народу в рядах специального подразделения Наркомата внутренних дел, что они старательно делали последние десять лет.

30 сентября 1942 года, Итум-Калинский район Чечено-Ингушской АССР, северо-восточнее горы Тебулостмы.

Спецотряд из девяти человек под руководством старшего лейтенанта госбезопасности Самохвалова Сергея Харитоновича десантировался ночью с самолета на относительно ровный участок горного ущелья. Спрятав парашюты, бывшие казаки-пластуны, а ныне сотрудники секретного диверсионного отряда Наркомата внутренних дел, облаченные в маскировочные халаты, пробирались по склону горы, направляясь в район заброшенных шахт у подножия самой высокой горы Восточного Кавказа.

Когда осеннее солнце начало лениво пробивать густую вату тумана, вдалеке, в районе показавшейся на горизонте старинной боевой башни, вдруг послышались одиночные выстрелы, а затем и автоматные очереди. Казаки, мгновенно разделившись на тройки, начали окружать район боевых действий. Подобравшись ближе, старлей Самохвалов увидел в бинокль троих горцев, прятавшихся за камнями и изредка пытавшихся стрелять из винтовки и немецких пистолетов-пулеметов МП-38 по бойницам башни. Четвертый джигит валялся рядом на груде камней и не подавал признаков жизни.

Командир диверсантов принял решение не вмешиваться и понаблюдать за происходящим. Убогие попытки гордых обитателей Кавказских гор попасть в отстреливающегося затворника боевой башни ни к чему хорошему не привели. При очередном появлении из-за груды камней головы одного из осаждавших сверху прозвучал винтовочный выстрел, в результате которого в темя нерасторопного абрека прилетела пуля калибра 7,62 мм, пронзившая голову, словно гнилой арбуз, и разорвавшая надвое нижнюю челюсть. Подстреленный горец скатился вниз к ногам товарищей, своим обезображенным видом окончательно погасив их боевой пыл. Из-под грязно-белой бараньей шапки торчали лоскуты окровавленных щек с клочьями слипшейся от крови бороды и демонический оскал из острых обломков передних зубов. Оставшиеся в живых два абрека, несмотря на уязвленную гордость, все-таки решили отказаться от бесперспективной затеи долгосрочной осады боевой башни и поспешно ретировались вниз по склону.

Через некоторое время, наконец-то, показался и сам воинственный обитатель местного архитектурного шедевра 16-го века, держа в единственной руке винтовку системы Мосина образца 1891 года. Второй руки ниже локтя не было, как, впрочем, и левого глаза. Горец был одет в советскую военную форму, на петлицах которой виднелись три красных эмалевых треугольника, выдавая в своем обладателе сержанта рабоче-крестьянской Красной армии.

Первым окликнул однорукого сержанта подползший ближе всех к месту боя двоюродный брат командира спецотряда НКВД Ваня Самохвалов, законно ожидая выстрела, немедленно прозвучавшего в ответ. Что и требовалось другому казаку, зашедшему сзади для того, чтобы в несколько прыжков налететь со спины и обезоружить горца, пытавшегося передернуть одной рукой затвор винтовки, прижав оружие культей левой руки к груди.

Очухавшийся от неожиданного нападения и признавший, в конце концов, невесть откуда взявшуюся свору вооруженных людей за советских солдат, горец начал на ломанном русском языке объяснять казакам, кто он такой и что здесь произошло. Оказывается, однорукого воина звали Саламбек, он воевал с фашистами под Ростовом в пехотном полку, где в бою получил тяжелые осколочные ранения. Впоследствии он был награжден орденом Красной Звезды и с почетом комиссован из рядов рабоче-крестьянской Красной армии в родной высокогорный аул, расположенный неподалеку от здешних мест.

Валявшийся с разорванной физиономией горец звался Вахой и приходился заклятым кровником Саламбеку. Прознав о возвращении орденоносного увечного красноармейца в родное селение, Ваха решил поквитаться с ним, ловко соединив мотивы личной вражды с благородной идеей священного джихада, объявив ни в чем не повинного Саламбека предателем своего народа и главным приспешником неверных. Идею расправы над предателем с радостью поддержали новые товарищи Вахи, вместе с которыми он состоял в мятежном отряде Хасана Исраилова, вот уже несколько лет активно досаждавшего молодой советской власти на территории южных районов Чечено-Ингушской АССР. Но вышло все совсем не так, как замышлялось в горячих головах народных мстителей. Никто и предположить не мог, что однорукий и одноглазый ветеран, почуяв слежку за собой, рванет как ошпаренный и запрется в старинной боевой башне. А его снайперские выстрелы превратят благородный лик Вахи в некое подобие раскрывшегося бутона огромной гротескной розы, попутно с ним пристрелив еще одного незадачливого абрека.

? А к заброшенным шахтам нас провести сможешь? – поинтересовался у горца бывший казачий войсковой старшина.

? Провести смогу, но дальше не пойду, – выпалил Саламбек и отвёл взгляд в сторону. ? Я отцу обещал, что не пойду туда.

? Да ты, в общем-то, там и не нужен будешь, только дорогу покажи. А что ты обещал отцу, Саламбек? – вдруг оживился Ваня Самохвалов.

? Отец запретил туда ходить. Это плохое место. Наши старики знали про него с давних времен. Там много лет назад хрусталь добывали, шахты глубокие рыли. Не послушали наших стариков, потом и поплатились за это. Много людей там пропало.

? Ну, пойдем, хоть до шахт нас доведешь, коли такое дело, – прозвучал приглушенный бас старшего Самохвалова, заподозрившего в словах горца какую-то недосказанность.

Вернув отставному сержанту «трехлинейку», бойцы спецотряда НКВД рассредоточились и осторожно двинулись в направлении горы Табулостмы, снежная шапка которой горделиво возвышалась вдали над скупым осенним пейзажем. Только к вечеру, когда пропали последние отблески заходящего за горные гребни солнца, отряд достиг намеченной цели и командир распорядился организовать привал в небольшой расщелине между поросшими кустарником огромными камнями. Стремительно накрывшая ущелье черная дождевая туча еще сильнее усугубила картину промозглого осеннего вечера в горах.

Впрочем, непогода никоим образом не смогла негативно сказаться на настроении бывших казаков, которые продолжали травить похабные анекдоты и всячески подшучивать друг над другом, чем вызывали еле сдерживаемый гнев Саламбека. Он даже отсел подальше от костра, чтобы только не слышать этих виртуозно вставляемых в разговор сложных матерных конструкций, живо и красочно описывающих будущую картину извращенных половых взаимоотношений участников диалога с ожидаемыми фашистскими диверсантами, которых, если воспринимать буквально слова затейливых казаков, ожидала незавидная участь жертв постыдного надругательства. Одним словом, картина «Казаки пишут письмо турецкому султану» вдруг ожила и заблистала новыми красками.

Когда над вершинами гор чуть забрезжил рассвет, к входу в одну из старых штолен осторожно подползли два бывших казака, отправленных командиром спецотряда в разведку. Услыхать передвижения пластунов даже в ночной тишине родных кубанских плавней крайне редко кому удавалось. Казаки могли часами сидеть в самых неудобных и труднопроходимых местах, затаившись в засаде, а потом внезапно обрушиться, словно коршуны, на зазевавшегося врага. При разведке местности или вылазках за «языками» у пластунов с давних времен было заведено обувать специальную мягкую кожаную обувь мехом наружу, которая практически не оставляла следов.

Понаблюдав минут десять за входом, опытный пластун Степан Тарасенко, которого все кликали Степанычем, приходившийся кумом командиру отряда Самохвалову, вдруг услышал шуршание опавшей листвы за большим осколком скалы метрах в пятнадцати правее. Следом в предрассветном тумане вдруг прояснились очертания горской барашковой папахи. Степан подал знак рукой своему молодому напарнику Кольке Косенко, попавшему в плен к чекистам вместе с остальными сородичами, когда ему едва исполнилось 17 лет, но зарекомендовавшего себя весьма способным воином. Знак старшего товарища означал, что «брать» дозорного абрека предстояло ему. Колька аккуратно достал из-за пояса нагайку и тихо, по-змеиному, подкрался сзади к намеченной цели. Увидев, что снулый дозорный находится в одиночестве на своем посту, молодой пластун отработанным движением накинул нагайку петлей вокруг шеи горца и, резко развернувшись, вздернул последнего себе на хребет. Судя по всему, такого продолжения предрассветного сна дозорный никак не ожидал. Не издав даже хрипа, он несколько раз дернул в воздухе ногами, а потом, закатив выпученные глаза ко лбу, раскинул руки в стороны и повис на спине пластуна, как прикованный к скале Прометей. Дабы не «передержать» придушенного абрека, Колька аккуратно опустил его на землю и вместе со Степанычем уволок ценного «языка» в расположение своих.

Допрос вел сам командир Самохвалов, никаких физических пыток к обескураженному горцу никто и не думал применять. Уж кто-кто, а командир пластунского отряда сумел бы развязать язык даже мертвецу. Ему достаточно было просто посмотреть человеку в глаза, как у того парализовывало всю волевую деятельность и он превращался в некое подобие сомнамбулы, но с сохранением активной речевой функции. Картину допроса опечаливал лишь факт, что плененный чеченец очень плохо говорил по-русски, и никакое суггестивное вмешательство не могло исправить этого досадного недоразумения.

Из слов горца было понятно немного. После того, как отряд мятежников несколько дней назад вступил в бой с войсками НКВД, бандитам пришлось скрыться в районе заброшенных штолен, а потом они вышли на поверхность для встречи немецких диверсантов, проявлявших нездоровый интерес к пещерам и шахтам в здешних горах.

Ближе к полудню допрошенный чеченец, представлявший теперь некое подобие лоботомированного пациента дома скорби, был возвращен казаками на боевой пост, а весь личный состав диверсионного отряда НКВД расположился в засадах вокруг центрального входа в заброшенную штольню в трепетном ожидании визита непрошеных иностранных гостей.

Гости, к счастью, не заставили себя долго ждать. Ближе к вечеру в отдаленном горном пролеске дважды был замечен отблеск оптического прицела или бинокля. А через пару часов к месту предполагаемой встречи со связным вышел один из диверсантов. Остальные его подельники в это время со всех сторон окружали данное место, опасаясь засады. Судя по тактике действий, диверсанты были очень хорошо подготовлены. Отследить их перемещения было практически нереально. Умело используя особенности горной местности, никто из них не вышел на траекторию выстрела казачьих снайперов.

Старлей Самохвалов изначально решил не дать возможность фрицам пройти в штольни, потому что шанс схватить хоть кого-нибудь из них живым при таком раскладе стремительно приближался к нулю. А судя по уровню подготовки вражеских диверсантов, весьма несладко придется казакам и во время боя на открытом пространстве, так как задача взять живым такого матерого противника предполагает вступление в близкий огневой контакт с учетом того, что со стороны врага будет работать как минимум один снайпер.

Глава 6. Бой у заброшенной штольни

После короткого разговора с полувменяемым дозорным диверсант явно кавказской наружности, облаченный в грязный маскировочный халат, негромко присвистнул и обернулся по направлению к схоронившимся в зарослях сообщникам. Однако никаких движений в течение нескольких часов в округе видно не было. Все это время горцы о чем-то мирно беседовали, по крайней мере, так казалось со стороны. Судя по всему, такие странности в поведении дозорного, как вялая речь и общая заторможенность, несильно удивили бывшего выходца с непокорного Кавказа, а ныне непримиримого борца с советским режимом в рядах доблестной военной разведки вермахта. Да и чему тут удивляться, если дозорный просидел на своем посту несколько суток голодный и спавший лишь урывками.

Все это время бойцы спецотряда НКВД вглядывались в ближайшие горные пролески, стараясь выявить «лежки» остальных диверсантов. И вот перед самым заходом солнца неожиданно из-за камней показалась фигура одного из фашистских гостей, более похожая на внезапно ожившую гору опавшей листвы, и короткими перебежками направилась к входу в штольню. Осмотревшись по сторонам, диверсант не стал приближаться к своему сообщнику и к дозорному, а занял боевую позицию чуть выше по склону, очевидно для прикрытия своих. Остальные диверсанты, которых казаки насчитали двенадцать человек, подтянулись только с наступлением темноты. С одной стороны, наступившая темнота значительно облегчала задачу по добыче «языка», с другой стороны, никто и предположить не мог, что диверсантов окажется так много и что они сразу же начнут оборудовать оборонительные позиции возле входа в штольню.

Казаки, никоим образом себя не проявлявшие при приближении неприятеля, терпеливо ждали приказа атамана Самохвалова, но тут один из ночных гостей вплотную приблизился к позиции Кольки Косенко, и тот был вынужден атаковать неприятеля первым. Невесть откуда прилетевший из кромешной тьмы приклад пистолета-пулемета системы Шпагина мгновенно потушил сознание фашистского диверсанта, попутно расколов ему челюсть в нескольких местах. Колька ловко подхватил падающее тело, но из руки фашиста вылетела саперная лопата, которой тот только что собирался окапываться, не учтя того момента, что предполагаемое место боевой позиции окажется занятым кем-то еще. Неожиданный звон ударившегося о камни металла привлек внимание сразу же нескольких находящихся рядом сообщников неудачливого агента вражеской военной разведки, которого гостеприимный казачок Колька надолго отправил в недружелюбные объятия Морфея. Ждать далее уже не позволяла ситуация, и в ближайшие несколько секунд более половины абверовцев попадали, словно скошенные, от прилетевших в их адрес пуль и метательных ножей. Остальная половина диверсантов весьма технично и слаженно отступила к входу, открыв огонь во все стороны и забросав гранатами близлежащую территорию. Несколько казаков бросились наперерез отступающим фашистам, но были прижаты шквальным огнем к земле. Неожиданно из входа в штольню показался Степаныч, который вместе с Ваней Самохваловым организовал засаду внутри входа, и начал вести автоматный огонь по приближающейся группе, сразив очередью сразу двоих гитлеровцев. В ответ в его сторону полетели гранаты, и он чудом успел укрыться в расщелине между большими камнями.

Воспользовавшись неприкрытым входом, четверо фашистских диверсантов сумели проскочить и скрыться в кромешной темноте тоннеля.

Казаки осторожно подошли с боевых позиций к месту боя. Весь склон горы возле входа в старые штольни дымился от недавних взрывов гранат. Преследование неприятеля не имело уже никакого смысла: бой в темноте в узком разветвленном тоннеле с учетом наверняка уже поставленных мин – не самый удобный способ самоубийства.

Из результатов боестолкновения напрашивался неутешительный вывод: казаки потеряли в бою Ваню Самохвалова, еще один казак был сильно контужен и посечен осколками гранат. Из числа фашистов шестеро были мертвы, трое тяжело ранены. Причем один из них, вырубленный прикладом Кольки Косенко, в ближайшие несколько недель вряд ли смог бы что-то вразумительно поведать, так как его лицо было похоже на футбольный мяч от массивного отека переломанной и вылетевшей из суставов челюсти. Дозорный чеченец вообще валялся без головы на месте своего боевого поста. Но тут ситуацию еще более усугубил выкинутый одним из раненых диверсантов фортель: в то время как казаки пытались привести его в чувства и разговорить, тот, словно голодный пес, вцепился в расстегнутый воротник своей гимнастерки, хрустнул зубами и захрипел. Изо рта пошла обильная пена, тело забилось в страшных судорогах и затем словно окаменело в руках ошарашенных пластунов. В воздухе повис четко ощущаемый запах миндаля.

– Держите пасть другому, придурки! Это цианид! – заорал во всю глотку разъяренный атаман Самохвалов. – Отравился, змееныш! Вот гад!

Через некоторое время, рассмотрев внимательнее трупы неприятелей, стало понятно, что из убитых диверсантов только трое имели европейскую внешность, остальные были выходцами с Кавказа. Единственный из оставшихся в живых абверовцев, тоже кавказец, уже вполне пришел в себя и в ответ на русскую речь что-то бубнил по-чеченски, явно пытаясь выдать себя за невладеющего интернациональным языком трудового народа, но неожиданное появление увечного Саламбека и заданные им в адрес диверсанта несколько вопросов на его родном языке отбили всяческое желание играть в интуриста.

Гитлеровец вполне сносно на русском языке рассказал, что зовут его Лом-Али и что ему было известно не так уж и много про эту специальную операцию. Отряд представлял собою сводную группу батальона особого назначения «Бергманн» – специального диверсионного подразделения абвера, укомплектованного в основном выходцами с Северного Кавказа и Закавказья из числа военнопленных, изъявивших желание служить рейху, и прочих предателей и перебежчиков. Остальную часть личного состава батальона составляли немцы, хорошо владеющие русским языком. Операцию возглавлял обер-лейтенант Клаус Шпигель, трупа которого не обнаружилось среди перебитых гитлеровцев; по всей видимости, он прорвался в шахту с тремя другими диверсантами. Методом исключения Лом-Али определил, что вместе со Шпигелем удалось уйти лейтенанту Фрицу Клюге и еще двум кавказцам: обер-ефрейтору и рядовому. Целью операции было соединение с мятежным отрядом Хасана Исраилова и проникновение в систему тоннелей внутри горы. Дальнейшие инструкции ему как обычному ефрейтору не давали, и всю картину операции знать было не положено. Неожиданно разговорчивый Лом-Али, утонувший в черном омуте ужасающего взора Самохвалова, особо обратил внимание, что в случае, если группе удастся соединиться с проводниками из местных и проникнуть в шахту, необходимо заминировать за собой все входы и, отойдя внутрь горы, осуществить подрыв. Самохвалов несколько раз переспросил чеченца насчет этого подрыва, явно сомневаясь в правильном изложении диверсантом секретной информации. Но, несмотря на наведенный на чеченца «морок», тот вполне ясно твердил одно и то же: «заминировать и подорвать входы».

– Ну что братцы, надо идти внутрь, иначе не успеем, – обреченно проговорил атаман.

– Да ты что, бать! Они ж нас на входе положат, как пить дать! – возразил ему Степаныч.

– Не положат, их уже давно нет здесь, они утопали вглубь. В общем, так, Степаныч, с тобой четверо. Берете пленного, Ваньку тоже заберите и топайте в точку, вас там встретят. Расскажешь все, как было. Мы с Колькой и Шичко пойдем за фрицами.

Колька посмотрел на угрюмого снайпера Володю Шичко, вообще никак не среагировавшего на такой поворот событий, и нервно закурил самокрутку. Ему очень не хотелось лезть в эти мрачные штольни, в которых не так давно исчезло четверо опытных диверсантов, имевших очень странный, если не сказать больше – явно сумасшедший – приказ, который они, судя по всему, вот-вот должны были выполнить.

Попрощавшись с товарищами, трое казаков во главе с атаманом Самохваловым осторожно пошли к входу в штольню, соорудив самодельные факелы из кусков маскировочных халатов убитых фрицев, намотанных на палки и пропитанных найденным в рюкзаках у неприятелей керосином.

У самого входа атаман подал знак товарищам остановиться. Колька с Володей, несмотря на опасность задачи, ясно понимали, что атаман не бросит их просто так на верную смерть, и очень надеялись, что козырей в рукаве у батьки припасено немало. Что дальше стало происходить с Сергеем Харитоновичем, было по большей части неведомо для них. Точнее сказать, загадкой были внутренние процессы, которые начались у атамана. Тот, подойдя вплотную к входу, вдруг странно вытянул макушку вверх, опустил взгляд вниз, заметно присел, чуть расставив руки в стороны, развернул обе ладони, как бы намереваясь загрести что-то в охапку, и словно поплыл по направлению к зловещей темноте тоннеля. Губы атамана чуть заметно шевелились, бормоча какие-то непонятные слова то ли молитвы, то ли заговора. Через секунду от его тела в разные стороны пошла вполне осязаемая волна, похожая на дуновение теплого ветра. У товарищей атамана было ощущение, что его тело вдруг приобрело огромные размеры и заполнило все вокруг на десятки метров.

Когда силуэт Самохвалова полностью исчез во мраке, вслед за ним осторожно пошли Володя с Колькой, забросив ППШ и снайперский карабин за спину и держа в обеих руках пистолеты ТТ. Казаки не раз вживую наблюдали, как атаман входил в подобное состояние, начиная видеть и чувствовать даже те предметы и людей, которые были скрыты от взора. Володя, будучи снайпером, часто в одиночку пробиравшийся забавы ради в тыл противника подстрелить какого-нибудь важного фрица и навести шороху в рядах неприятеля, хоть и обладал отменной интуицией, не раз спасавшей ему жизнь в суровых переделках, но подобных навыков даже близко не имел. А вот молодой Колька унаследовал весьма хорошие задатки, при должном развитии которых, он вполне смог бы даже превзойти умения атамана. Мало того, что Колька мастерски мог навести «морок» на окружающих так, что те часто вообще забывали, кто они и что вокруг происходит, кроме этого он еще частенько, даже не взглянув в сторону врага, мог безошибочно определить его месторасположение, несмотря на то, что враг находился в нескольких верстах. Имевший весьма яркую внешность – высокий, чернявый, широкоплечий, с озорным взором и болтливый до ужаса – Колька не пропускал мимо ни одной юбки. Да и чего уж греха таить, эти самые юбки, отвечали ему взаимностью даже тогда, когда, казалось бы, окружающая обстановка ну никак не способствовала воспоминаниям о заложенном матушкой-природой основном инстинкте.

Так однажды в сентябре 1941 года Колька со Степанычем, возвращаясь из вражеского тыла, забрели в захолустном городке в штаб какой-то дивизии, спешно эвакуируемый ввиду массированного отступления доблестной рабоче-крестьянской Красной армии. Офицеры штаба, понимая, что прорвавший оборону на данном участке фронта противник вот-вот окажется на пороге, в панике метались по зданию, пытаясь не забыть впопыхах секретную документацию. Во всей этой суматохе Колька вдруг заметил молоденькую смазливую радисточку с роскошной черной шевелюрой и весьма выразительной филейной частью фигуры. Зиночка, судя по заверению пьяного, а поэтому единственного никуда не спешившего в этом столпотворении усатого старшины, руководившего процессом погрузки секретной документации в грузовой ЗИС, оказалась «занятой» самим начальником штаба дивизии полковником Трухановым, а потому практически недосягаемой для претензий остальных защитников Родины, свято чтивших воинский устав и соблюдавших субординацию. Но в виду того, что Колька помимо избыточных и с трудом сдерживаемых чувств к прекрасному полу имел еще и стойкую апатию к уставным взаимоотношениям, подчиняясь исключительно начальнику спецотряда НКВД Самохвалову, информация об имеющих место неуставных отношениях между красавицей-радисткой и начальником штаба никоим образом не смогла повлиять на пламенный порыв молодого казака.

Как и чем заморочил Колька голову прелестной брюнетке, история умалчивает, но менее чем через час взносившийся, словно смерч, полковник Труханов, в суматохе потерявший из виду объект своего натужного воздыхания, ворвался в запертую ленинскую комнату. Сказать, что от увиденного полковника хватил шок – это ничего не сказать. Его дорогую Зиночку на столе рядом с бюстом товарища Сталина, отчаянно любил, ? кто бы мог подумать! ? сам командир дивизии генерал-майор Кречетов, да еще и ехидно улыбаясь начштабу прямо в глаза. По крайней мере, именно такая картина представилась взору обомлевшего полковника с лицом цвета накрахмаленной простыни. «И это в такой вот ситуации – немец на пороге! А генерал-то, ведь он же вообще баб ненавидел. Да у него кроме усов и не стоит-то ничего еще с гражданской, он сам по пьяни сколько раз признавался. А Зинка, как она могла? Она ж ненавидела Кречетова!» – именно такая кавалькада мыслей разом обрушилась на воспаленный мозг горемычного начальника штаба. Полковник лишь сдавленно промычал: «Извиняюсь!» – и выпрыгнул из комнаты как ошпаренный.

Озорник Колька, закончив чесать похоть, вежливо удалился через окно, а сладострастную Зиночку в полном беспамятстве вынесли из кабинета вместе с бюстом товарища Сталина офицеры, последними покидавшие штаб. Мстительный начальник штаба впоследствии добился ее перевода в другую часть. А вот с генералом Кречетовым, ни о чем не подозревавшим, он более не пил, а обходился чисто уставными формальностями в отношениях, потому как настолько сильно ошибаться в людях орденоносному полковнику Труханову до сих пор не доводилось.

Вот такими талантами обладал озорник Колька Косенко, осторожно пробиравшийся сквозь сырой мрак заброшенной штольни вслед за атаманом Самохваловым.

Пройдя ощупью метров двадцать от входа по наклонному сырому тоннелю, Володя с Колькой услышали шепот атамана, присевшего на корточки прямо перед разветвлением тоннеля:

– Ребят, здесь есть кто-то за углом. Он один и ранен. Кровь чуете?

– Не-а. Атаман, а мины где? – послышалось в ответ.