Злой Октябрь

Через минуту, сворачивая на Невский, мы проезжали мимо убитого. Крови у него из-под «пинжака» натекло уже изрядно. Проходившие мимо то ли старались не смотреть в его сторону, то ли, действительно, настолько за последнее время притерпелись к подобным происшествиям, что попросту уже и не замечали.

Вот так же как собаку пристрелили Цыганова, палача Тайного Суда, лишь за то, что он вмешался, когда два босяка пытались надругаться над юной барышней, и ничуть не помогло его знание смертоубийственных способов борьбы, столько раз его прежде спасавшие, что он даже оружия никогда не носил. Зато всегда носил на себе хорошо пошитый «пинжак», так что, возможно, его – именно из-за этого…

А заседателя Тайного Суда Петрова в Кронштадте революционные матросики утопили в сортирной яме, и уже не узнать – то ли за какую-то в их понимании провинность, то ли так, шутки ради. Что касается второго заседателя, Витицкого, то его просто настигла на улице шальная пуля.

Да, после августовских событий Питер был буквально нашпигован оружием , и мгновенно в городе наступило полное озверение. Теперь у правительства не было никаких сил, чтобы сдерживать вооруженный сброд.

– Чем платить будешь, барин? – спросил извозчик, пока я рылся в кошельке, но, увидев царскую рублевку, закивал одобрительно. – Вот это я понимаю! А то все норовят эти фитюльки всунуть, а мне их куда девать?

Тут я должен кое-что пояснить. Для тебя это, быть может, новость, поскольку в Москве и после революции остались в ходу прежние, царские деньги, но в Питере сложилась иная ситуация. Такая вот. Временное правительство начало печатать свои деньги, так называемые «керенки», но царские по-прежнему были в цене, причем в цене несравнимо большей. И не удивительно! На одном листе печаталась сотня «керенок» по двадцать рублей каждая (а уж нарезай сам, если не лень).

А теперь посчитай-ка, сколько должен был стоить такой лист. Вроде бы выходило 2000 рубликов. Но печатались еще и отдельные бумажки достоинством в 100 и 250 рублей, на них было издевательски начертано, что они-де обеспечены золотыми запасами новоиспеченной республики. И хотя это была чистая ложь (никакого золота у правительства к этому времени не было в помине), но по странной революционной арифметике, такая 100– и 250-рублевая бумажка была несравнимо дороже того 2-тысячного листа. Ну а все они вместе не шли ни в какое сравнение с благородной «катей» , которая, как это не удивительно, тоже пока была в ходу.

Ах, у многих, должно быть, математиков в ту пору мозги съехали набекрень! О том же, каково приходилось счетоводам, горестно даже думать.

Но это уж так, к слову.

– Куда путь держим? – спросил извозчик.

– В гостиницу.

– Эх, барин, – вздохнул он, – сразу видать, нездешний вы. Акромя «Англетера», все гостиницы власть позанимала.

– Им что, министерств мало? – удивился я.

– В министерствах – там министры. А в гостиницах – другая власть. «Советы» там теперь заседают .

– Ну давай тогда в «Англетер».

– Что толку? Там все одно местов нет.

– Отчего так?

– Да иностранщины понаехало, англичан всяких и французишков. Все видеть хотят, как гибнет Россия.

– Ладно, давай езжай прямо – может, кто квартиру сдает.

Мы тронулись. Однако, вняв совету извозчика, я велел ему остановиться у первой же одежной лавки и целиком сменил свой гардероб. Вышел я оттуда в штанах-галифе, заправленных в сапоги и в кожаной куртке, на голове у меня была кепка, в какой ходят рабочие. В общем, смотрелся я теперь, как мне казалось, вполне по-революционному.

– Так-то оно получше, – одобрил мое переоблачение извозчик, – глядишь, сразу не кокнут… Да только вот…

– Чт?? – не понял я.

– Только вот новое все, опытный человек сразу углядит, что ряженый. Вам бы лучше на рынке купить себе какого-нибудь старья, коли вшей не страшитесь.

– Нет уж, увольте, – сказал я, ибо вшей на дух не переносил. – Что, вши, по-вашему, тоже непременный атрибут революции?

– Не знаю, про какой вы тут изволите артибут, – ответил он, – но со вшами, ей-ей, целее были бы. Впрочем, воля, гражданин-товарищ, ваша. – И больше мы за дорогу мы с ним не обменялись ни словом.

Я стал приглядываться к домам, ища на подъездах объявления о сдаче внаем квартир, но долгое время на глаза мне попадались только нецензурные слова, намалеванные буквами в пол-аршина. Как я читал у одного историка, такой же вид имели стены Рима времен упадка империи, хотя никакой революции там, как известно, не было – нельзя же считать революцией нашествие варваров. Именно это, подумал я, и произошло сейчас со столицей моей несчастной страны. Правда, в данном случае варварами были мои же соотечественники, и вот это было мне чертовски обидно.

То тут, то там висели обрывки плакатов «ВСЯ ВЛАСТЬ УЧРЕДИТЕЛЬНОМУ СОБРАНИЮ! ». Все они также были испещрены бранными словами и перепачканы сортирными нечистотами.

У нас, в Москве, к «Учредилке» было в ту пору куда более теплое отношение, мы считали, что только она направит Россию на истинный путь. Впрочем, в Москве и не стреляли на улице средь бела дня, а здесь я за время нашего пути успел услышать с десяток выстрелов, прогремевших где-то неподалеку. Спрашивать своего возницу об их причине я не стал – и сам мог бы ответить его словами: «Буржуя кокнули». Азбука революции уже понемногу входила в меня.

Неужели и те господа революционисты, которых мне не раз доводилось защищать перед судом присяжных, видели грядущую жаждуемую ими революцию именно такой – с матюгами на стенах, со вшами под одеждой, с кокнутыми средь бела дня«буржуями»?

.Наконец, проезжая по Фонтанке, я на ходу успел прочесть объявление: «ЗДАЕЦЦА ХАРОШАЯ ФАТЕРА ЗАНЕДОРОГО». Здесь я и велел извозчику остановиться.

«Харошая фатера» (несмотря на загаженный подъезд) сама по себе оказалась действительно хорошей – в бельэтаже красивого дома, с каминами во всех комнатах, с лепниной на потолках, с удобной мебелью. Поразил только хозяин, занедорого здававший ее, какой-то тип вполне бандитского вида, с проваливающимся от застарелого сифилиса носом, одетый в вонючее тряпье.

– Здесь прежде сам граф Курбатов проживал, – стал он объяснять, расхваливая «фатеру». – Ну, то есть, проживал-то он в своем доме на Екатерининском канале (там сейчас Совет заседает), а эту держал для бабенки своей. Ножки у ее, говорят, были больно хороши, она ими в балете дрыгала. А когда и его, и бабенку евоную таво, тогда мне братва и поручила смотрящим за фатерой быть: чтобы сдал хорошему человеку.

О судьбе графа Курбатова, которого я немного знал прежде, и балерины Мариинского театра Евгении Извицкой не хотелось спрашивать, ибо по глазам нового владельца я догадался, что «таво» – синоним революционного слова «кокнули». Как-то больно уж односторонне пополнялся мой революционный словарь.

– Ты, к примеру, из каких будешь? – спросил сифилитик. – Случаем не из буржуёв?

– Да не, защитничек он! – сказал другой человек, тоже весьма разбойничьего вида, высунувшийся из соседней двери. – Помнишь, мне тогда, в девятьсот четвертом году, десять лет каторги ломилось, а этот уломал суд, чтобы дали только пятерик.

О Боже! Я узнал его. Это был Васька Крученый, вор и убийца, которого я, действительно, защищал перед присяжными в тысяча девятьсот четвертом году. А если б не я со своим чертовым адвокатским красноречием, он бы, глядишь, за десять лет и сгнил где-нибудь в Сибири. Нет же, дотянул до этих дней, когда пришло наконец время таких вот васек крученых.

Да, сын мой, как ты видишь, профессия адвоката далеко не всегда служит во благо человечеству!

– Так-ыть, выходит, все равно из буржуёв, али как? – с сомнением спросил сифилитик

– Буржу? – они тоже разные бывают, – ответил на это Васька Крученый. – Этот – полезный буржуй.

– Ну, если вправду полезный… – Фортуна явно уже склонялась в мою сторону.

– Полезный, полезный, – держал мою сторону Васька Крученый. – Он и товарища Урицкого защищал.

Вот Урицкого помню очень хорошо. Зараженный романтическим духом тогдашней революции, относился я к нему даже с симпатией и был очень рад, что мне удалось добиться для него лишь трех лет ссылки вместо каторги.

Теперь, оказывается, он был товарищем Васьки Крученого и этого сифилитика.

– Ну, если товарища Урицкого… – проникся сифилитик. – Тогда чего ж не впустить, раз хороший человек?

Насчет «незадорого» мы быстро договорились, стоило мне показать из бумажника угол «кати», и мне было наконец дозволено располагаться в этих хоромах.

. . . . . . . . . . . … . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Первая ночь на новой «харошей фатере» прошла, можно сказать, благополучно, хотя клопы кусались безжалостно (но я так устал, что почти не замечал этого). Клопы, конечно, никак не принадлежали графу Курбатову. Это были новые, революционные клопы, какие-то особенно наглые и безжалостные. Кроме того, в ту ночь меня пытались не то убить, не то ограбить. Но, поскольку я все-таки пишу эти строки, то и нечего жаловаться на судьбу.

А было так. Едва сон начал овладевать мною, как я почувствовал у себя на горле холод клинка. Темнота не давала разглядеть лица, но по сиплому голосу я сразу узнал того самого сифилитика.

– Говори, где кошель прячешь, – сказал он, – не то…

Договорить не успел. Слава Богу, уроки, полученные от покойного палача Тайного Суда Цыганова были в свое время мною неплохо усвоены, я моментально завернул руку нападавшего за спину и хорошенько боднул его лбом в остаток носа. Он рухнул отчаянно воя и что-то причитая.