Злой Октябрь

…война до победного конца! И этот победный конец уже близок! .

Керенский

Глава II

21 октября

Следователь Лежебоко. – О возможности использования

китайских ваз. – Преображение «придсидателя». – Крысы в

городе. – Мы со следователем готовим ограбление. —

«Хреном подпоясанные»

Дверь в квартиру Лежебоко была приоткрыта. На мой стук никто не отозвался, но я все-таки вошел.

Следователь Лежебоко впервые полностью соответствовал своей фамилии, то есть лежал на боку, в одном дезабилье, едва прикрытый своей шинелью надворного советника. В мою сторону он едва повел головой. Его крупное лицо с усами a lа Иван Поддубный сильно обрюзглою.

– А, это вы… – проговорил он сиплым голосом, без всяких эмоций, и снова повернулся лицом к стене.

Одного взгляда на его опухшее лицо было достаточно, чтобы понять, что следователь непробудно пил уже не первый день кряду. Это подтверждала и большая бутыль с мутным самогоном на столе, уже почти порожняя, и характерный сивушный запах, густо заполонявший квартиру.

– Что ж это вы, батенька, служитель закона, сами-то закон и нарушаете? – спросил я, кивнув на бутыль . .

– Какой, к черту, закон! – просипел он. – Нет нынче никаких законов, а стало быть – и их служителей больше нет. Так что разрешите представиться. – Он с трудом приподнял с подушки свою большую голову. – Отныне я – Ваш покорный отставной надворный.

– И давно ли пребываете в отставке? – осведомился я.

Он наконец-таки соизволил повернуться ко мне лицом, перевалив свое грузное тело на другой бок:

– А вот как шлепнули недели две назад моего начальника, действительного статского советника Карла Фридриховича фон Корфа, с той поры и числю себя в отставке… О, Господи, – простонал, – куда катимся!…

По крайней мере, одно революционное действо я мог теперь назвать аж тремя наименованиями – «кокнули», «шлепнули», «таво».

Я спросил:

– И за что ж шлепнули его превосходительство?

Он зло отозвался

– А по-вашему, это в нынешние времена делается за что-то?! Да просто под руку кому-то подвернулся, к тому же – превосходительство, к тому же с немецкой фамилией. В общем, оказался не в том месте и не в тот час. Да и ведомство наше вышвырнули на улицу, там теперь Советы заседают.

– Так они, сколь я знаю, уже и все гостиницы в городе позанимали; что ж им, все места мало?

– Не извольте сомневаться, нахватают себе и еще. А уж что там натворили, вы б видели!..

– Но есть же еще и другая, законная власть; вы ведь ей подчинены – так сказать, по преемственности.

– Законная!.. Именно что – «так сказать»… – презрительно проговорил он. – Думаете, она многим лучше? Цирк сплошной! Балаган! Война идет, а у них в товарищах военного министра – первейший убийца-бомбист, вдобавок модный литераторишка . Стрелять-то он, может, и умеет, на деле доказал; да вот только стрелять – в своих. А тут его против немчуры командовать поставили! Но это еще полбеды, настоящая беда – она не в том…

– И в чем же?

В ответ он произнес каким-то замогильным голосом:

– А в том, что крысы уже в городе… .

Да, город был грязен до неузнаваемости, и крыс мне уже доводилось видеть даже на центральных прошпектах, но считать это нынче главной бедой России… Похоже, наш отставной надворный находился на пороге белой горячки.

Видимо догадавшись, о чем я подумал, он сказал:

– И не надо так на меня смотреть. Я не о тех крысах, что с хвостами, я о других, о тех, что пострашней…

Похоже, срочно надо было как-то выводить беднягу из этого состояния.

– Ладно, ладно, Савелий Игнатьевич, – сказал я, – о крысах – это мы после, а пока надобно квартиру вашу проветрить, а то как-то оно не свежо. – С этими словами я стал отпирать засовы на одном из окон.

– Ради Бога, только не это! – завопил Лежебоко, привскочив даже.

Причину его вопля я понял только когда успел все-таки приоткрыть окно. Приоткрыл – и тотчас захлопнул с омерзением, ибо со двора сразу ворвался запах давно не убранной помойки, в сравнении с которым запах перегара был сущей малостью, которую можно и не замечать.

– Что ж в вашем дворе помойки вовсе не убирают? – спросил я. .

– Не в одном только нашем, тут по всей округе.

– А дворники-то вообще имеются? .

– Какой там! Теперь у нас вместо дворницкой – Совет. В Совете, правда, те же самые дворники, но теперь они не убирают, а заседают. Теперь у них бывший старший дворник Макеич – председателем этого Совета. А убирать теперь «буржуазия» сама должна. Да я бы уж и сам убрал, а то никакой мочи нет; так ведь не знаю, куда вывозить. Этим вопросом другой Совет ведает.

– А вы жаловаться не пробовали? .

– Жаловаться?! – он сардонически расхохотался. – Кому?! Нет, право, неужели вы еще не поняли, что тут у нас творится?

– Где дворницкая? – не желая вдаваться в споры, спросил я.

– Пойти хотите? – усмехнулся Лежебоко. – Не советую. Да и нет никакой дворницкой. А Совет – он вон там, во флигеле камергера Осипова заседает. Хотите счастья попытать? Извольте. Заодно поймете кое-что. – И уже в спину мне прокричал: – Только, ради Бога, ради Бога, поаккуратнее с ними там!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

До камергерского флигеля, увенчанного плакатом «ВСЯ ВЛАСТЬ СОВЕТАМ!», я не дошел, а домчался, зажав нос, и прямо в вестибюле застал сцену, поразившую меня даже после всего, что я уже видел здесь, в революционном городе. Некий субъект с красным бантом в петлице, стоя ко мне лицом, беззастенчиво мочился в старинную китайскую вазу. Кое-что я понимаю в искусстве и могу утверждать, что эта ваза относилась к седьмому или восьмому веку, то есть была по сути бесценной.

От вазы он отошел не оттого, что застыдился меня, а оттого, что иссяк. Не потрудившись отвернуться, застегнул штаны и спросил довольно сурово:

– Вам чего, гражданин?

Я в свою очередь спросил:

– А зачем вы, гражданин, позвольте полюбопытствовать, в вазу нужду справляете?