Долгий путь

Долгий путь
Вадим Зиновьевич Кудрявцев

Это рассказ о беспомощности. О самом состоянии и попытке хоть что-то предпринять.

Состояние Кирилла Савина последних двух дней наиболее точно можно описать словом «контузия». Не берусь утверждать с медицинской точки зрения о справедливости данного сравнения – не читал, что об этом сказано в медицинских энциклопедиях. Я, скорее, говорю о состояниях, описанных в литературе и, особенно, показанных в кино. Обычно, военном. Где после разорвавшегося рядом с главным героем снаряда, действие фильма продолжает происходить: едут танки, комья грунта взмывают в небо, падают на землю с перекошенными или просто застывшими лицами солдаты – но всё это происходит теперь в полной тишине. Он, главный герой, перестает понимать, что с ним происходит, стоит, ни от чего не прячась, и беспомощно и растерянно смотрит по сторонам. Я говорю именно о таком состоянии, в котором Кирилл находился уже два дня. Были причины…

На третий день утром он встал, выглянул в окно и увидел, что за ночь снег укрыл все кругом ровным, без прогалин слоем. Несмотря на утренний час, темно-серое небо, которое принято называть свинцовым, не пропускало ни единого луча солнечного света, оставляя от вида за окном ощущение пейзажной средневековой гравюры. Кирилл посмотрел туда, где виднелись белые холмики, освещаемые еще не выключенными уличными фонарями, припаркованных рядом с домом машин, и понял, что на машине не поедет. Жена, словно упреждая его попытку, сказала: «Даже не думай! Какая машина в таком состоянии? Вызывай такси». Еще вчера она была категорически против задуманной им поездки, но после долгих уговоров и увещеваний с ее стороны, гаснущих и растворяющихся в его состоянии, словно звук в вате, сдалась. Он ее практически не слышал, так что это напоминало, скорее, уговаривание телевизора. Справедливости ради, нужно сказать, что она не то, чтобы была против его поездки как таковой, но категорически против самостоятельной поездки в таком состоянии. Поехать же с ним у нее никак не получалось, за что она себя внутренне корила. Тем более, зная за собой слабость, давать другим категоричные советы вида: «В таких случаях, какие могут быть дела, когда близкий человек в таком состоянии?!». Но дела действительно были.

Кирилл вызвал такси, но после такого снежного бедствия в городе свободных машин не оказалось, ему позвонили и спросили, будет ли он ждать. Он сказал, что будет. Жена позвонила другому оператору такси, но картина была та же.

– Будем ждать? – спросила жена. – Кирилл, здесь тоже нет машин. Мы будем оставлять заказ? – за два дня она привыкла повторять вопрос дважды, а то и трижды и теперь делала это спокойно.

– Нет, – ответил он, явно оторвавшись от каких-то своих не отпускающих его мыслей. – Какой смысл? Одно уже ждем…

Просидев минут пятнадцать, он вдруг решил ехать на метро. Жена не удивилась внезапной смене планов и только проследила, чтобы он оделся максимально по-зимнему. За эти два дня она поняла, что, если она не проследит, он уйдет в том, что будет висеть на вешалке, вне зависимости от погодных условий. Как любой автомобилист, Кирилл не имел теплой зимней одежды, потому что есть машина, «а в теплом и объемном в машине не удобно». И сожалел он об отсутствии теплых вещей только когда очищал занесенную машину после очередного снегопада заиндевевшими руками в легких осенних перчатках, пританцовывая в туфлях на тонкой подошве. Но этого было недостаточно, и он все равно не видел смысла покупать и носить зимой теплую одежду. Понятно, что для этой поездки ничего подходящего теплого найдено не было, поэтому было решено одеваться из соображений «несколько слоев». Решено женой – Кириллу было все равно. Где-то была, конечно, лыжная экипировка, но то ли жена решила, что это чересчур, то ли про нее просто забыла.

Он вышел из дома и пошел к метро. Жену обещал «подобрать» коллега с работы на машине.

– Может он тебя подбросит, подожди, – сказала жена. – Ну, куда тебе торопиться? Пять минут же ты можешь подождать?!

– Могу. Но лучше я пройдусь, проветрюсь – ответил Кирилл. – А то что-то уже совсем… – он изобразил вращательные движения пальцами у головы.

– Да успеешь еще проветриться за сегодня…

Как же давно он не ходил пешком по району, где жил вот уже пару десятков лет! А ведь раньше это был его каждодневный, привычный и оттого немного раздражающий маршрут. Путь со своими привычками, хитростями, точками посещения и связанными именно с этим маршрутом событиями. Теперь же засыпанная глубоким слоем снега дорога становилась неуловимо другой, добавляя новые очертания привычному. В иных обстоятельствах эта прогулка вызвала бы у Кирилла совсем другие чувства, скорее, сродни умилению от узнавания близких людей на старых фотографиях. Но сейчас он был поглощен какими-то своими мыслями, ни на минуту не оставляющими его, практически не обращая внимания на происходящее вокруг. Он шел, не поднимая головы, переходя дороги, не глядя ни по сторонам, ни на светофор. Благо снегопад заставил немногочисленных, откопавших свои машины и решившихся все-таки выехать автомобилистов двигаться предельно осторожно и непривычно медленно.

Несколько слоев помогали не сильно. Кирилл шел, ссутулившись, спрятав руки в осенних перчатках в карманы куртки. Курил на ходу, не выпуская сигарету изо рта, тушил ее о снег, покрывавший горловину урны, не снимая перчаток, и через мгновение закуривал новую. Только благодаря рукам в карманах он почувствовал, что до него пытается, если так можно сказать, довибрироваться телефон. Именно «довибрироваться», потому что дозвониться в зимний период телефоны, лежащие в карманах одежды, кажется, даже не пытаются – на улице их не слышит никто. Звонила оператор такси, сообщая, что машина пока не найдена.

– Будете ждать?

– Мне уже не нужно, – сказал он, держа телефон возле уха под оттопыренной шапкой. – Можете отменить заказ?

– А почему Вы сами не отменили?! А если бы он к вам бы уже поехал?… – начала раздраженно говорить оператор.

– Извините… – сказал он и прервал разговор, не имея желания и не видя смысла продолжать. После чего он выключил телефон. Никаких звонков он не ждал и не хотел принимать.

Путь до метро ему практически не запомнился. Разве что звонок оператора такси, вырвавший его из пелены состояния и не отпускающих мыслей. Потом он силился вспомнить еще какие-то подробности той прогулки по укрытому снегом городу, но ничего в голову не приходило, словно он и не шел к метро, а переместился прямо в помещение станции.

Спустившись на платформу, он пришел в себя. Речь, конечно, не шла о том обычном состоянии, в котором он находился еще несколько дней назад и которое казалось единственным возможным с учетом спектра его проявлений. Нет, но теперь он хотя бы чуть-чуть выглянул из кокона оцепенения, в котором находился вот уже два дня. Удивительно, что холод улицы с его пощипыванием носа, покалыванием щек и одервенением пальцев на ногах не произвел такого отрезвляющего действия, как гулкий звук и специфический запах платформы.

Людей на станции было много. К постоянным утренним желающим уехать добавились автомобилисты и их семьи, сдавшиеся и смирившиеся, которых, как и Кирилла, можно было отличить по легкой не по сезону одежде. Не желая отталкивать других пассажиров, сесть в вагон удалось не с первой попытки. В другом состоянии он стал бы припоминать, когда он последний раз спускался в метро вообще и когда ездил в такой давке в частности. Но сейчас он только сосредоточенно слушал голосовые объявления, чтобы не проехать нужную остановку. Всё внимание было брошено на это. Вагон был набит так, что увидеть указатели с названиями остановок на стенах очередной станции не представлялось возможным. Сразу вспомнилось сравнение с тех времен, когда он еще постоянно ездил на метро, «как шпроты». И в голове возникла картинка с золотистыми плотно уложенными рыбками под слоем такого же золотистого масла в банке с наполовину открытой и отогнутой верхушкой с зазубренными краями. Картина была настолько реальной, что он даже почувствовал вкус шпрот во рту.

Слизанные бесконечным числом ног, умноженным на внушительное число лет, мраморные ступеньки, ведущие к кассам пригородных электричек, а оттуда к вокзалу, были покрыты скользкой снежной жижей. Снег еще не успели убрать, и многочисленные приезжающие и немногочисленные уезжающие утренние пассажиры превратили благородную воздушную белизну в коричневые мокрые кратеры, чавкающие под ногами. Купив билеты в окошке кассы у женщины с сильно уставшим уже с утра лицом и голосом, Кирилл отправился на перрон – электричка отходила через десять с небольшим минут.

Машины и самолеты вытеснили поезда из жизни Кирилла довольно давно. Очень медленный и при этом не очень комфортный и дешевый вид транспорта поезд остался, в основном, в его детских воспоминаниях. Тех, что были связаны с истомой начала черноморских поездок с родителями или чувством свободы и «взрослости» при поездках по разным городам страны с классом. Потом был еще короткий отрезок командировок на поезде в начале трудовой деятельности, но и в этом случае с увеличением дальности путешествий поезд вскоре был заменен на самолет. А потом и отрезок с командировками совсем закончился. В последний раз Кирилл был на вокзале несколько лет назад, встречая какую-то школьную подругу жены, которая приезжала в гости. Поезд был ночным, и подруга не ориентировалась в городе, а значит ее нужно было встречать. Тогда вокзал произвел на него сильное впечатление. Модернизировав оболочку, добавив современных электронных табло и никелированных поверхностей, пространству вокзала оставили начинку: звуки, запахи, ощущения. И тогда, в прошлый раз, выход на платформы железнодорожного вокзала оставил почти такие же «мурашечные» ощущения, как за несколько лет до этого найденная в каком-то труднодоступном шкафу перепечатанная на пишущей машинке отцом, видимо, некогда редкая или запрещенная книга с нарисованной им, Кириллом, по-детски коряво машиной на первой странице.

В вагоне электрички было немноголюдно. Утром в будние все, в основном, едут в обратном направлении – в город. Пригородные электрички крупных городов являются, фактически, частью городской транспортной сети, обеспечивающей поток рабочей силы, которая не может или не хочет обеспечить себя возможностью проживания в самом мегаполисе. Поэтому во всем вагоне к моменту отправления набралось не более пары десятков человек, съёжившихся и редко разбросанных по заиндевевшему вагону, как оставшиеся зимовать птицы на ветвях угрюмых безжизненных зимних деревьев. Кирилл сидел один, никто рядом или напротив не сел. Он расчистил от изморози небольшой участок на стекле вагонного окна и смотрел на проплывающий мимо серый пригородный пейзаж. Смотрел, периодически понимая, что не видит происходящего за окном, а занят своими мыслями, хотя глаза продолжали смотреть в бесформенное прозрачное пятно. Электричка останавливалась на очередной остановке, словно с отдышкой от долгого бега открывала двери, потом с тем же звуком закрывала их и снова набирала ход. На противоположных платформах ежились, выдыхали клубы белого пара и пританцовывали от холода и ожидания многочисленные пассажиры, спешащие, с желанием не опоздать, а некоторые и уже опаздывающие на свою городскую работу. Кто-то вглядывался в даль, откуда должен был показаться столь желанный локомотив, словно таким образом ускоряя его прибытие. Кто-то угрюмо смотрел на немногочисленных пассажиров, проходящей мимо в противоположном направлении электрички, с нескрываемыми и не очень человеколюбивыми мыслями.

Ехать было не близко. Вырвавшись из кольца ближайших пригородных станций, поезд начал делать все более редкие остановки. Количество людей, стоящих на остановках в противоположную сторону, стало не таким большим, а дома, проплывающие за окном, между станциями – победнее и попроще.

Платформа станции, на которой он вышел, была безлюдна. Из вагона вышли всего несколько человек, из его вагона – только он один. Подойдя к дверям светло-зелёного двухэтажного здания вокзала, он увидел табличку «Вход с обратной стороны». Люди, вышедшие из вагонов, видимо, зная дорогу, сразу пошли на выход с платформы, который находился так, что все они уходили от Кирилла, и спросить было не у кого. Он пошел вслед за ними. На выходе со станции закутанная во множество теплых слоев, включающих пуховые платки, ватник и венчающий слой оранжевой жилетки, женщина отчищала ступеньки от снега. Ее наряд в купе с валенками и пуховыми платками на голове не давали представления ни о возрасте, ни о природных формах этой женщины.

– Простите, – обратился к ней Кирилл. Женщина остановилась, посмотрела на Кирилла и вытерла громоздкой варежкой что-то под носом. – Не подскажите, как пройти к монастырю?

– А чё идти-то?! – сказала она, – на автобусе поезжай, чай не лето.

– А что, далеко идти?

– Ну, далеко – не далеко, а не близко. Тем более… – она сделала паузу и скептически и беззастенчиво оглядела Кирилла с ног до головы. Он ждал, что она сейчас скажет что-то про его одежду и несообразность её погоде. – Тем более, – повторила она, – автобус-то ходит, чего идти-то. Прямо пойдешь, – она махнула варежкой в сторону дороги, – там остановка, увидишь.

– А номер какой?

– Первый номер. Но не промахнешься – других на этой остановке нету.

На остановке ждал видавший виды ПАЗ-ик с цифрой «один» на лобовом стекле. Явно переданный из более плотно населенного пункта в связи моральным и физическим устареванием, этот работающий пенсионер транспортных услуг теперь трудился здесь. Двери автобуса были закрыты, хотя двигатель работал. Окна были покрыты непроницаемой изморозью, из-за чего не было понятно, есть ли кто-нибудь внутри. Кирилл подошел к автобусу, и водитель открыл двери, которые, как оказалось, он закрывал за каждым пассажиром, чтобы не выпускать тепло.

– До монастыря идете? – спросил Кирилл.

– Едем, – пошутил водитель и улыбнулся.

Чувство оцепенения, в котором Кирилл находился последние дни, начало его немного отпускать. Может это было связано с тем, что в поездке все-таки приходилось сосредоточиться, общаться с другими людьми, что отвлекало и переключало внимание от кувыркающихся в голове мыслей.

В автобусе уже сидели три пассажира. Бабушка с внуком, который играл розовой пластиковой лошадкой, скакавшей по бабушкиной руке с характерным для коней звуком, издаваемым самим мальчиком. Лошадка то взбиралась на бабушкино плечо, то издавая ржание, бросалась вниз по рукаву, то перепрыгивала на другую сторону и, поскальзываясь, продолжала скакать по матовому стеклу автобусного окна. Еще на предпоследнем месте сидела девочка лет пятнадцати-шестнадцати без головного убора с черными, как воронье крыло, волосами и губами. Она смотрела в телефон, закинув ногу за ногу, отчего было видна выглядывающая из прорези на джинсах коленка и голая щиколотка между брючиной и кедами.

Всех попутчиков было время рассмотреть, даже с учетом не отпускающих, заставляющих концентрироваться только на них самих мыслях. Кирилл даже заставлял себя наблюдать за попутчиками, чтобы насильно отвлечь себя, попытаться вывести из окутавшего вот уже несколько дней состояния. Автобус довольно долго стоял на остановке, ожидая новых пассажиров. Но, в итоге, так больше никого и не дождавшись, машина хрюкнула коробкой передач и медленно покатилась по заснеженной, еще не убранной, а, может, никогда и не убираемой, дороге. Кирилл снова, как и в электричке, расчистил себе бесформенное прозрачное пятно на заиндевевшем стекле автобуса, дыша на матовую шершавую поверхность, после чего расширяя нечеткие границы сгибами на фалангах пальцев перчаток. А за окном был пейзаж, отличный от того привычного, который он, казалось, уже и не замечал в городе. Небольшие, максимум двух-трехэтажные унылые на вид и состояние дома, которые необычно близко для жителя мегаполиса расположены от проезжей части. Кириллу, привыкшему к совсем другой картинке за стеклом своего городского автомобиля, к совсем другому расположению строений в пространстве, казалось, что дома просто облепляют дорогу, жмутся к ней, словно от холода или страха. Несколько раз автобус делал остановки, иногда там, где место даже не было обозначено. Кирилл смотрел в окно, совсем забыв попросить водителя или кого-то из попутчиков указать ему нужную остановку. Он поймал себя на том, что мысли, преследовавшие его последние дни, никуда не ушли, а звучали теперь как закадровый текст на фоне проплывающего мимо пейзажа. Как в старом советском кино, когда на долгих кадрах натурной съемки под музыку или без звучал хорошо поставленный голос актера, читающего за автора.

– Монастырь, говорю, – голос водителя прервал кинематографический ход мыслей Кирилла. Судя по интонации, водитель не первый раз называет остановку и, в отличие от жены Кирилла образца двухдневной давности, повторение не вызывало у него раздражения.

– Да-да, спасибо большое, – сказал очень тихо Кирилл, выходя, словно разговаривая сам с собой. Немногочисленные пассажиры смотрели вслед Кириллу, как и водитель, без раздражения, а, скорее, с любопытством. – Простите, – добавил он, обращаясь то ли к водителю, то ли к пассажирам.

Из пассажиров, едущих с Кириллом в одном автобусе, на остановке никто не вышел. Строго говоря, и остановкой место, на котором высадили Кирилла, назвать было нельзя. Может, просто, водитель, видя состояние пассажира, решил высадить его максимально близко от цели путешествия. Хотя тогда возникал, точнее, должен был возникнуть вопрос, откуда уезжать обратно – не на схиму же он приехал. Но у Кирилла в тот момент этот вопрос просто не возник.

Автобус, скрипя раздавливаемым колесами снегом, медленно поехал дальше по дороге. Кирилл стоял и смотрел на открывшийся перед ним пейзаж, достойный кисти величайших художников, «певцов скупой северной природы». Покрытое снегом пространство, смыкающееся на горизонте со свинцовым небом, грозящим упасть на бесконечную белизну всей своей серой непроглядной глыбой, и монастырский комплекс зданий, опоясанный стенами, как горло шарфом. Не по-щегольски, для красоты, как носят иностранцы, а по северному сурово, без форса, как функция.

От остановки идти было не далеко. Комплекс был хорошо виден, оставалось только найти, как подойти к нему. В нескольких десятках метров от остановки Кирилл нашел дорогу, ведущую к монастырю. Точнее, изъезженную, утоптанную в снегу полосу, углубленную относительно уровня лежавшего вокруг бескрайнего белого поля. В теплое время года здесь, возможно, пролегает проселочная дорога, ведущая в монастырь, но в тот день из-за толстого слоя снега это можно было только предполагать.

Монастырь был небольшой. Не из тех открыточных комплексов, призванных даже издалека поражать чрезмерной надменной помпезностью белизны, синевы и позолоты. Лаконичность и суровость белых стен, опоясывающих белые внутренние постройки с зелеными крашенными крышами и куполами, дополнялись по-монашески аскетичным зимним фоном.

У входа в ворота монастыря Кирилл остановился покурить. На фоне суровой, почти неподвижной в своей закоченелости природы разыгрывались сцены подстать, такие же холодные и суровые. Как в картинах у малых голландцев или каком-то бессюжетном кино о народах крайнего Севера, передающем не смысл, а эмоцию. Вот из ворот вышла женщина, повернулась к ним лицом, перекрестилась, слегка поклонилась, посмотрела на Кирилла и пошла в сторону дороги. Через минуту из ворот выбежал молодой парень в черном монашеском облачении. Полы его черного одеяния были покрыты налипающим от бега снегом. Он догнал женщину, что-то ей сказал, поклонился на прощание и уже, не спеша, вернулся обратно, часто выдыхая клубы пара, пока дыхание восстанавливалось от бега. Кирилл смотрел на эти картины из какой-то совсем другой жизни, параллельной его привычной, проживаемой им всего в сотне километров отсюда. Он курил и думал, что еще несколько дней назад он не мог бы себе представить, что отправится куда-то, в какой-то монастырь с, наверно, показавшейся бы ему тогда, еще несколько дней назад, смехотворной целью. Но теперь он стоит здесь, курит, смотрит на эту натуральную живопись, и ему плевать, что бы ему показалось еще несколько дней назад.

Пройдя мимо каких-то построек хозяйственного назначения, он подошел к собору. Перед входом стояли три человека: две женщины и мужчина. Мужчина стоял с непокрытой головой, держа зимнюю бесформенную шапку в руках. Редкие седые потные волосы на его голове были всклокочены, от головы шел пар. Женщина были в платках и какой-то зимней одежде еще из советской жизни. Все трое крестились и кланялись фасаду храма. Кирилл почувствовал себя неловко, словно он был свидетелем какого-то очень личного, интимного процесса. Он даже отвернулся и подождал, когда все трое зайдут в собор, и только потом зашел следом.

В соборе было темно. Пасмурное утро почти не пускало свет в окна, а тот, что все же попадал в помещение, был тускло-серым. Электрический свет, который горел только при входе, и слабый свет горящих на подсвечниках и лампадках свечей делали темноту внутреннего помещения еще более густой. Роспись потолка и колонн была, конечно, видна, но деталей евангельских сюжетов на потемневших от времени фресках разобрать было нельзя. При входе стоял стол, на котором лежали какие-то бумаги. За столом около единственной лампы сидел мужчина в черном одеянии и читал книгу. В тумане помещения храма ходили немногочисленные посетители, чьи темные силуэты обретали краски лишь при прохождении мимо горящих свечей.

Кирилл зачем-то сразу пошел в центр помещения. Остановившись, он задрал голову и начал пытаться рассматривать роспись потолка. На какой-то момент туристическая привычка осмотра культовых сооружений затмила все то, за чем он приехал сюда. Он опустил взгляд, увидел едва различимое золото иконостаса. Обернулся и пошел обратно к столу у входа.

– Простите, – обратился Кирилл к мужчине, читающему книгу, – Вы не подскажите, где я могу купить свечи?

Мужчина поднял голову, оторвавшись от чтения, и посмотрел на Кирилла. Оказалось, это был совсем молодой мужчина с реденькой всклокоченной светлой бородкой на почти еще мальчишеском лице. Мужчина был в черном одеянии, но неосведомленность Кирилла в церковной иерархии не позволила сделать какое-либо заключение о его статусе.