За Рифейскими горами

Деревенский староста, на правах старшего, подошел, и взял такую чудную книгу в руки. Заскорузлые пальцы извечного труженика отворили диковинку из потустороннего мира. Мужики и бабы обступили кольцом старосту и с религиозным трепетом, разбавленным изрядной долей деревенского любопытства, разглядывали цветное изображение царя Давида, все эти непонятные и все же такие привлекательные черные и красные буквицы церковно-славянского языка, выведенные каллиграфическим почерком монаха-переписчика в давно канувшие в Лету дни, еще до раскола Русской Православной Церкви.

Большинство обитателей деревни Чаловки были неграмотны, но даже если бы они умели читать, то наверняка не смогли бы прочесть старославянский текст, каким была написана эта книга, «Псалмы царя Давида».

Утолив любопытство, крестьяне стояли на перепутье. Что делать с усопшим рабом Божьим. Похоронить на деревенском погосте? Нет. Поп-батюшка не позволит раскольника-каторжника предать земле рядом с православным людом. Но ведь человек же! Не оставлять же его зверям диким на съедение.

Как известно, деревенские жители, при всей присущей им душевной простоте, находят верное решение насущных проблем.

Так и жители Чаловки, этого медвежьего угла, приняли Соломоново решение. Похоронить отшельника рядом с его пещерой. Гирю кстати они тоже не стали отковывать с его ноги. Коли уж он ее таскал добровольно столько лет, то пусть с ней и останется. Диковинные книги положили они в могилу старца.

Один из мужиков хотел вырвать страничку с изображением царя Давида, но все остальные зароптали на него.

– Брось это! Вишь какой! Охальничать надумал над божьей книгой!

– Дык я ж токо бабу свою хотел потешить, – оправдывался любитель цветных картинок.

– Бабу потешить! – передразнил его степенный староста, – пень ты стоеросовый с зенками! Изыди с глаз моих!

На могилу старца мужики водрузили здоровенный камень и посчитав христианский долг исполненным, разошлись по домам.

Но тропинка к могиле святого старца не зарастала. Деревенские бабы судачили, что каждую ночь наведывается туда та таинственная женщина, что приносила при жизни ему еду. Если уж говорить языком этих кумушек.

– Баба евоная ходит к ему ночь кажинную и плачет, плачет горько на могиле. Истинный крест, не вру бабоньки! Сама видела!

На самом же деле конечно к могиле отшельника приходили жители окрестных деревень. И некоторые из них ложили незаметно на могильный камень букетик невзрачных незабудок. Хорошие это цветы- незабудки.

Святой старец Филарет, так звали умершего отшельника, был из старообрядцев, или как их звали в Сибири староверов. Много из старообрядцев нашли себе убежище в этом отдаленном краю.

После церковной реформы, предпринятой в 1650-х -1660-х годах патриархом Никоном и поддержанной царем Алексеем Михайловичем, произошел раскол Русской Православной Церкви на старообрядцев (раскольников), отвергавших реформы, и никонианцев, поддержавших богослужебно-обрядовые нововведения. Реформация церкви проводилась насильственными методами. Старообрядцы, не желающие проводить богослужения по новому обряду, закрывались в церквях и с молитвами на устах подвергали себя с женами и детьми, целыми общинами, самосожжению. Часть общин, особенно много из Поморья, сорвались с насиженного места и двинулись на восток. Годами шли они в Сибирь, гоня табуны скота, волоча в обозах нажитое имущество. Во время путешествия, вернее говоря бегства, они строили деревни, сеяли хлеб, чтобы через год-другой, сорваться и двинуться дальше.

Некоторые из старообрядцев, укрепляя душу и истязая «грешную плоть» носили власяницу из конского волоса, враставшую живьем в тело. На их босых ногах волочились пудовые вериги. Невозможно себе даже представить, неимоверную тяжесть переносимых ими страданий, в особенности в зимнее время.

В те годы в Сибири были основаны много мужских и женских староверческих скитов, расположенных в глухой недоступной тайге.

Некоторые старцы, уединялись от всего мира жили в пещерах, денно и нощно молясь, ища кладезь мудрости в старых писаниях, как старец Филарет.

Староверы не искали открытого противостояния. Они ушли на конец света, забрались в непроходимые таежные чащобы, чтобы креститься двумя пальцами и не видеть «богоотступников – щепотников».

В Европе тоже были свои «раскольники», но не было своей Сибири. Религиозное противостояние католиков и протестантов, переросло в открытый вооруженный конфликт, в Тридцатилетнюю войну, которая поставила Европу на грань катастрофы. По мнению многих историков, эта война была самой страшной за всю историю Европы.

Неспокойное человечество все время стремится вперед, бежит, торопится, наступая в который раз на те же самые грабли, забывая оглянуться в прошлое. А может уже все это было?

Захар и Матюша подошли к деревне, когда первые коровы, возвращаясь с пастбища, оставили за собой ворота деревенской поскотины.

– Фу, слава богу успели! – проговорил запыхавшийся Захар, – Матюша беги внучек, гони наших коров к дому!

Матюша, исполняя поручение дедушки, пустился во весь дух, только пятки засверкали. Захар улыбнулся, глядя следом внуку. Ну и чешет!

Перекинув котомку на другое плечо, закряхтев, Захар поплелся ковыляющей походкой по направлению к дому. По дороге ему то и дело попадались деревенские жители. Бабы здоровались, почтительно кивая головами, мужики приподнимали уважительно картузы. С Ашпуровыми в деревне считались.

Но сегодня знаки уважения односельчан не тешили душу старого камасинца. Другое волновало его. Ох и припозднился же сегодня я! Переживал Захар. Никак уже Ваня с Марьей с покоса приехали, а нас дома нету! Скотина не кормлена, ужин не сварен!

Толкнув калитку, Захар вошел во двор. К его счастливому удивлению он не увидел ни брички, ни Гнедка. Значится еще не приехали! Ну и славненько! Сейчас мы быстренько марафет наведем!

Пока три коровы Ашпуровых, сопровождаемых Матюшей достигли родного подворья, поросята уже поедали, громко чавкая, припозднившийся обед, заодно и ужин. Вареные картофелины пришлись им явно по вкусу.

Времени что-либо сготовить себе на ужин, не оставалось. Захар махнул рукой, была не была, и покусился сегодня уже во второй раз на «поросячьи деликатесы». Очистив от прилипшей лебеды да крапивы, что варились в котле для опять же «поросячьего довольствия», отложил полторы дюжины вареных картошек в сторону для хозяев подворья.

Запустив коров в хлев, Захар выглянул за ворота дома.

Время уже было позднее, а Ивана с Марьей все еще не было. Куда это они запропастились? Почесав в задумчивости голову, хотел было уже зайти во двор, как в конце улицы показалась знакомая упряжка. Едут! Захар засуетился, открывая створки ворот и вытаскивая, как назло застрявшую доску подворотни. Как клинит-то, надо будет завтра вытащить, да подтесать! Сегодня уже не буду, подумал Захар.

Матюша весело посвистывая, только ему одному известную мелодию, бегал по огороду с лейкой, поливая огурцы и щипая зеленые стручки гороха. Вкуснятина!

Захар стоял у открытых ворот, дожидаясь пока бричка въедет во двор. Улыбка расцветила его лицо при виде сына и невестки. На возу лежала накошенная трава. Будет Гнедку довольствие на ночь. Не нужно будет вести коня к поскотине в ночное. Иван чертовски усталый, но довольный, лежал на возу покусывая стебелек травы. Марья соскочив с брички, побежала сразу же доить коров. И так сегодня припозднились.

Захар помучившись с доской подворотни, не лезет зараза, вставил наконец донельзя обруганную доску и закрыл ворота. Завтра же поутру, как встану, состругну рубанком. Что ее так расперло?

Иван принялся распрягать лошадь. Гнедок провел весь день на прибрежной луговине. Его круглое брюхо наглядно показывало чем он весь день занимался. Но выпряженный, он потянулся к бричке, норовя ухватить зубами клок травы.

– Куды лезешь? – заругался Иван, – весь день же пасся. Вон как торбу раздуло! И куда в тебя только лезет, – добавил уже миролюбиво он.

Весь день, без продыху, косили Иван и Марья. Ухайдакались[69 - Сиб. устали] оба, чуть ноги до лодки дотащили.

Иван расстегнул пропотевшую рубаху и почесав грудь, подумал, кинуть Гнедку в ясли, или же оставить траву на бричке. Решение было принято в мгновенье ока. Пусть хрумкает здесь. Гнедку же не было абсолютно никакой разницы. С брички, так с брички. Оно даже и ловчее.

Захар подошел к сыну.

– Ваня, чтой-то вы севодни так долгонько задержались?

Иван вздохнул тяжело, не зная, что отцу и ответить. Мужику хотелось просто сильно кушать, аж живот подвело. Ответ прозвучал вполне логично, закончившись вопросом.

– Тятя, так жрать хочется. Ты сёдни чё-ни(бу)дь на ужин сварил?

Захару стало невыносимо стыдно. Хотел он, видит бог хотел. Да задержались в лесу с Матюшей, пока ходили за «золотым корнем». Не зная, что толком и ответить вопросительно смотрящему сыну, он все же нашелся и проговорил скороговоркой.

– Щас Ванечка! Я мигом на стол соберу!

Все еще коря себя за неприготовленный ужин, Захар заспешил в дом. Уже с крыльца крикнул.

– Матюша, поди-ка внучек ко мне!

Матюша бросил наполовину опорожненную лейку, прямо посредине грядки и подбежал к дедушке.

– Пособи маленько. Тятя с мамой с покоса приехали, голодны оба. Сбегай внучек в подвал, принеси ельчиков, да заодно уж и черемши миску!

Не говоря ни слова, мальчик юркнул в дом, схватил пустую миску и побежал к подвалу.

Захар зашел в дом и принялся накрывать ужин. Смахнув рукавом со стола послеобеденные крошки, хотел было уже расставить глиняные чашки, но вовремя спохватившись, оставил их на полке. Наливать в них было нечего.